Ему не удалось побывать ни на похоронах Ж. Г., ни на последующей поминальной церемонии, потому что на те дни у него была назначена неотложная поездка. И все же он прочитал все газеты, которые ему удалось найти, чтобы ознакомиться с подробностями неожиданной трагической кончины Ж. Г. Ему не стоило труда признать, что на нем может лежать ответственность за то, что злополучный Ж. Г. станет с того дня жертвой забвения, оставленной во множестве пиджачных карманов. Однако чувствовать себя виновным в этой смерти не мог, несмотря на то что это именно он изрешетил его пулями.
1
Незадолго до своей смерти Ж. Г. подошел к рисунку так близко, что чуть не уткнулся в него носом, как будто хотел понюхать бумагу. Минут десять он провел в молчании перед автопортретом Сары Волтес-Эпштейн[47]. Гораздо живее и глубже, чем он угадал по фотографии, которую прислала ему с айфона некая Нина. Гораздо лучше. Встав прямо перед рисунком, он начал к нему приближаться; настолько, что ему чудилось, будто он чувствует, как оказался внутри. Художница стояла перед зеркалом, пытаясь не смотреть себе в глаза, и водила по бумаге угольком с волшебной точностью, безжалостно отображая мельчайшие морщинки, доставшиеся ей недаром и не уродовавшие это казавшееся спокойным лицо. Заслышав шум за дверью студии, она отстранилась от зеркала, как будто устыдившись, что ее могут застать за столь долгим самолюбованием. И все это происходило на глазах у изумленного Ж. Г.
– Я скоро вернусь, – донеслось до него.
– Хорошо. – И она снова принялась разглядывать себя в зеркале.
И тут, как в исступлении, принялась набрасывать натюрморт Миньона[48], отражавшийся в зеркале возле нее, переместив его на портрете на задний план. Небольшая картина, висевшая на стене и до тех пор не имевшая существования на бумаге, придавала композиции глубину. Желтые гардении Миньона стали бело-серыми; какая жалость. Глубина требует жертв.
Усилием воли Ж. Г. шагнул из портрета обратно.
– Вы знаете, чьей кисти эта небольшая картина на заднем плане? – спросил владелец галереи, видя, что он, очарованный и потрясенный, все не отходит от рисунка.
– Абрахама Миньона, – шепотом ответил он.
Прошла минута неподвижной тишины, и Ж. Г. приблизил нос к подписи, как будто хотел уловить ее аромат. Тысяча девятьсот девяносто шестой год, прочитал он. И вдруг почувствовал, что снова оказался внутри рисунка, в студии художницы, и стоит возле мужчины, говорящего, не ретушируй ничего, любимая: это само совершенство. Тут оба внезапно обернулись, как будто отдавая себе отчет в его присутствии. Несколько мгновений замешательства. И тут мужчина подошел поближе к женщине и поцеловал ее. И Ж. Г. всеми силами души ему позавидовал.
Владелец галереи, с улыбкой наблюдая за Ж. Г., в восхищении стоявшим возле портрета, пытаясь развеять не до конца понятные ему чары, сказал: «Вне всякого сомнения, это оригинал. Из фамильной коллекции».
Ж. Г. ответил не сразу, словно был далеко; впрочем, так оно и было. По прошествии долгого времени он глубоко вздохнул и, не глядя на владельца галереи, пробормотал:
– Сара Волтес-Эпштейн – имя никому не известное. – И, пытаясь унять дрожь: – Почему вы запрашиваете такую цену?
– Потому что даже за такую цену этот рисунок здесь и недели не провисит.
– Меня интересуют картины маслом.
Мужчины молча обменялись взглядами. Владелец галереи понял, что ошибся в расчетах; что можно было запросить вдвое больше. Но было слишком поздно.
– У вас отличная коллекция. И я предоставил вам возможность приобрести этот рисунок из уважения, которое к вам питаю, и потому, что, признаюсь, давно мечтал о сотрудничестве с истинным знатоком. А по стоимости – он понизил голос, – это очень выгодная покупка.
Едва заметное движение зрачков женщины, изображенной на портрете, осталось для них незамеченным, поскольку взгляды Ж. Г. и владельца галереи скрестились, как шпаги.
– И, с вашего позволения, – добавил владелец галереи, – когда он поднимется в цене, это приобретение может дать вам шанс начать переговоры о еще более ценных приобретениях.
– Когда примерно это должно произойти?
– В скором времени.
Ж. Г. снова поглядел на рисунок. Медленно втянул в себя воздух и, глядя в пол, как будто пряча от него взгляд, сказал, беру.
– Отличный выбор. Рад за вас. – Галерист не удержался и потер руки, несколько расслабившись. И внезапно поглядел ему в глаза. – Простите, а как вы узнали, что натюрморт на заднем плане принадлежит кисти Миньона?
– Это бледно-желтые гардении.
– Но как же…
– Да, Абрахама Миньона. – и Ж. Г. протянул руку владельцу галереи. Они пожали друг другу руки в знак заключения сделки. И все слезы, пролитые с тех пор, как Сара Волтес-Эпштейн закончила рисунок, исчезли, словно горсть песка в пустыне. Так происходит обычно с печалями и радостями, которые разворачиваются вокруг картин, когда они покидают студию художника и начинают полный колебаний путь.
Через несколько дней, а их прошло не очень много, по прибытии полиции трое перепуганных свидетелей еще больше встревожились и подумали, нужно было вовремя удрать, ядрена вошь. Один машинально и судорожно курил; другой, из светлой машины, надел пальто и поднял воротник, чтобы укрыться от холодного ветра. А третий возбужденно шагал от одного к другому и говорил, мне не верится, я просто не могу поверить, и покрикивал на собаку, которая вела себя лучше всех. Но ни один из троих не решался еще раз подойти к черному авто. Скоро полицейских машин стало три, голубые мигалки, люминесцентные жилеты, градом сыпались распоряжения, и куда подевались свидетели. Так-так, держите их наготове, мне нужно с ними переговорить. И тот, кто отдавал приказы, просунул голову в водительское окно «BMW» с опущенным стеклом, посветил ручным фонариком и сказал, господи боже, увидев на заднем сиденье мужчину, превращенного в кровавое месиво, а рядом прижавшуюся к нему, словно напрасно ища защиты, женщину, на вид молодую, в пальто красноватого оттенка, которое раньше, скорее всего, было белым или светло-бежевым. Оба лежали неподвижно, позируя для фотографии. Еще один снимок. И еще одно фото для судебно-медицинской экспертизы, чтобы зафиксировать положение ног. Ступни прочно стоят на полу машины, потому что они не успели отреагировать. Девять патронов из магазина на десять единиц. Пять в мужчину, четыре в женщину, но точно это покажет вскрытие. Разумеется. Думаю, что дело рук профессионала. Кажется, да. Установите личность мужчины и женщины. И водителя. Да. И свидетелей. Почему они в этот час были здесь и что видели.
– Посмотрите, пожалуйста.
В руке, обтянутой перчаткой, один из ассистентов держал три гильзы от патрона, которые протягивал ему.
– Что такое?
– Это боеприпасы старого образца.
– Насколько старого?
– Тридцатилетней давности.
– Ты думаешь, как было дело?
– Водитель опустил стекло, и кто-то один раз выстрелил в него в упор, потом заглянул в салон и употребил все оставшиеся в магазине патроны для устранения двух жертв на заднем сиденье.
– Значит, действовали очень хладнокровно?
– Да. Профессионалы. Возможно, балканцы.
– Балканцы?
– Раз у них боеприпасы такие, – объяснил белобрысый.
– В лаборатории разберутся.
– Готов поспорить на свои усы, что стреляли из «црвены-заставы» модели шестидесятых.
– У тебя и усов-то никогда не было, – заметил его товарищ, наклоняясь к водителю и разглядывая его.
Тот сидел неподвижно на своем месте, с напоминающей слезу пулей в левом глазу. Которой его наградили, чтобы он не скандалил и не путался под ногами, пока убийца сводит счеты с сидящими на заднем сиденье. Ведь каким нужно быть… Господи, что за… Тут он почувствовал, как ужасно воняет блевотина, украшавшая дверь водителя с наружной стороны, да и штаны, наверное, я тоже испачкал.
Отойдя от машины, он расправил плечи и полной грудью вдохнул свежий воздух, не отравленный блевотиной и смертью.
