Он сошел с красного куба.
Потом выступали секретарь обкома и сослуживцы покойного.
Гроб закрыли крышкой, забили. Опустили в могилу. И стали быстро засыпать. Какой-то чекист махнул рукой, и спешившиеся конники дали залп из винтовок. Махнул еще раз – и оркестр заиграл «Интернационал». Стоящие вокруг могилы запели.
В свежий холм воткнули красную звезду и обложили венками. Мы с Фер, не сговариваясь, пошли через толпу к Дерибасу. Он стоял с секретарем обкома и курил. Вокруг них толпились чекисты.
– Товарищ Дерибас! – громко обратился я к нему.
Чекисты обернулись к нам. И охрана сразу встала у нас на пути. Дерибас поднял на нас суровые серо-голубые глаза.
– У нас к вам очень важное дело, – сказал я.
– Ты кто? – отрывисто спросил Дерибас.
– Твой брат.
Он внимательно посмотрел на меня. Сердце его было абсолютно спокойно.
– Как тебя зовут?
– Бро.
И тут сердце его вздрогнуло. И мы с Фер почувствовали его.
– Как? – переспросил он, хмуря брови.
– Бро! – громко повторил я и взял Фер за плечи. – А это твоя сестра Фер.
Впалые щеки Дерибаса побледнели. Сердце его вспыхнуло. Но очень сильная воля боролась с сердцем. Сдерживала. И сердце отступило. Стараясь не показать внутренней борьбы, он докурил. Кинул окурок, наступил на него:
– Михальчук, арестовать.
Чекисты наставили револьверы. Нас обыскали, отобрали мой вальтер и браунинг Фер.
– На паровоз их, – скомандовал Дерибас. – В дороге потолкуем.
Нас повели через толпу. Я мельком увидел Эп и Рубу. Замерев, они смотрели на нас. Но мы спокойно шли, не подавая никаких знаков: как обычно, мы не знали, что делать, но верили своим сердцам. Чекисты доставили нас на вокзал. Там стоял оцепленный охраной паровоз с двумя вагонами. Нас провели во второй вагон и заперли в купе. Мы радостно обнялись: еще один брат найден! Сердца наши заговорили. Они уже хорошо знали друг друга и умели набираться силы от сердечного разговора. Мы не заметили, как поезд тронулся. Прошло какое-то время, и наш сердечный разговор был прерван: дверь открыл часовой. Рядом с ним стоял чекист.
– На выход! – скомандовал он.
Мы вышли из купе и двинулись по коридору. Вагон был полупуст. В купе сидели немногочисленные солдаты охраны. Мы прошли через тамбур и оказались в вагоне первого класса, переоборудованном для поездок высокого начальства. Большая часть перегородок была снесена, вдоль зашторенных окон стояли диваны, на полу лежали ковры, в углу возле окна стоял пулемет и дремал пулеметчик. За большим столом восседал Дерибас в окружении четырех чекистов в форме и двух партийцев в типичных кителях. Они только что пообедали: солдат и женщина в белом переднике убирали грязную посуду. На столе стояли две пустые бутылки из-под шустовского дореволюционного коньяка. Дерибас распечатал пачку папирос «Пушки» и положил на центр стола. Он выглядел усталым. Сердце его не остерегалось сильных переживаний. Но мозг подавлял их. Судя по осунувшемуся, хотя и порозовевшему от алкоголя лицу, он похоронил сегодня близкого друга.
Сидящие закурили.
– Вот познакомьтесь, товарищи, – заговорил он, сильно затягиваясь папиросой, – перед вами мой брат и моя сестра.
Сидящие за столом посмотрели на нас. Он продолжал:
– Такая вот наша чекистская жизнь – хороним друзей, находим родню. И у этой родни в кармане по пистолету. Не плохо?
Партийцы усмехнулись. Чекисты спокойно курили.
– Ты кто? – спросил меня Дерибас.
– Я Бро, – честно ответил я.
– А ты? – он кольнул взглядом Фер.
– А я Фер.
– Кто вас подослал?
Фер молчала: она не знала, как выразить на языке людей нашу правду. Ответил я:
– Свет Изначальный. Который есть в тебе, во мне и в ней. Свет. Он живет в твоем сердце, он хочет проснуться. Всю свою жизнь ты спал и жил как все. Мы пришли, чтобы разбудить твое сердце. Оно проснется и заговорит на языке Света. И ты станешь счастливым. И поймешь, кто ты и для чего пришел в этот мир. Сердце твое жаждет пробуждения. Но разум боится этого и мешает сердцу. Прошлая бессмысленная жизнь не отпускает тебя. Она хочет, чтобы ты по-прежнему спал, а сердце спало вместе с тобой. Она висит на сердце, как мешок с камнями. Сбрось ее. Доверься нам. И сердце твое проснется.
Я замолчал.
Дерибас переглянулся с сидящими. Подмигнул им:
– Вот такие пироги! Я скоро проснусь, товарищи коммунисты.
Партийцы рассмеялись. Чекисты сердито глядели на меня. Но наш магнит работал: Фер сильно помогала мне. Сердце Дерибаса затрепетало. Но он боролся до последнего: смертельно побледнев, продолжал шутить:
– И как же вы его разбудите? Пулей?
– Нет. Ледяным молотом. Мы сделаем его изо Льда, посланного на землю, чтобы разбудить наше братство. Это Лед Вечной Гармонии, Лед, который создали мы с тобой, когда были лучами Света. Мы совершили Великую Ошибку и попали в ловушку. Лед вернулся к нам, чтобы спасти нас. Чтобы мы снова стали Светом, чтобы исчезла навсегда эта уродливая планета. Ледяной молот ударит тебе в грудь. И сердце назовет твое истинное имя.
Он слушал, оцепенев. Его нервы были на пределе. Мы почувствовали его сердце, как загнанного в угол зверька.
– М-да… – Дерибас разжал побледневшие губы, неловко усмехнулся. – И вот таких психов у нас, в Сибири… это самое… таперича много, очень много…
У него уже не получалась шутка.
– Нет, нас очень мало, – произнесла Фер.
– Нас всего двадцать три тысячи. И ты – один из них, – добавил я.
Он яростно глянул на меня, рванул ворот гимнастерки и стал приподниматься. Рука его тряслась, борода задрожала.
– Ты… ты… враг… – прошипел он.
Глаза его закатились, и он повалился в обморок. Чекисты подхватили его. Партийцы вскочили.
– Устал… с сердцем плохо, – пробормотал один.
– Врач есть? – засуетился другой.
– Врач не нужен, – ответил я.
Партиец кивнул чекистам:
– Убрать этих…
И нас увели в наше купе. Но ненадолго. Через час меня снова повели к Дерибасу. Он лежал на диване у себя в просторном купе. Рядом сидели партийцы и чекист. Окно открыли, ветер трепал шторы. Громко стучали колеса. Дерибас был бледен. Он сделал знак мне. Я сел.
– Выйдите-ка, я с ним поговорю… – произнес Дерибас.
– Терентий Дмитрич, тебе отдохнуть бы надо, – возразил партиец.
– Выйди, выйди, Петр…
Они вышли. Я остался сидеть. Дерибас долго смотрел на меня. Но уже без страха и ярости.
– Ты знал моего деда? – наконец спросил он.
– Нет, – ответил я.
– А кто тебе сказал про лед?
– Лед.
Он выдержал паузу:
– Это кличка?
– Нет. Это Лед, прилетевший из космоса и упавший возле Подкаменной Тунгуски.
– И он умеет разговаривать? У него рот есть?
– У него нет рта. Но есть память о Свете Изначальном. Я слышу ее моим сердцем.
Дерибас внимательно смотрел на меня. Фер не было рядом, и наш сердечный магнит не работал. Разум вновь заковал сердце Дерибаса в броню.
– У тебя есть трое суток до Хабаровска. Если не скажешь, кто вас подослал и где ты услышал про лед, на землю с поезда сам не сойдешь. Тебя на нее скинут. Понял?
– Я уже сказал правду, – ответил я.
Он позвал охрану, и меня увели к Фер.
Мы ехали до Хабаровска почти четверо суток. За это время никто нас больше ни о чем не спрашивал. Когда охрана принесла нам еду – вареный картофель, мы отказались. Тут же пришел молодой чекист, спросил, почему мы не едим. Мы рассказали о своих предпочтениях. Нам принесли четыре морковки. Мы съели их. И говорили сердцем в полутемном купе с зарешеченным окном. И купе раздвигалось. И мы повисали в бездне. Среди звезд и Вечности. Свет сиял в наших сердцах. Они становились сильнее. Мы узнавали все новые и новые слова Света, мы совершенствовались. И забывали про тяжелый мир людей. Сразу по прибытии в Хабаровск он напомнил о себе.
Едва поезд остановился, нас повели к Дерибасу.
Он стоял в своем купе одетый в кожаное пальто.
– Ну что? – спросил он, закуривая. – У вас два пути: на землю и под землю. Если вы говорите, кто вас подослал и кто рассказал вам про лед, вы идете по первому. Если не говорите – идете по второму. Tercium non datur, – добавил с чудовищным выговором.
Мы молчали. Но наш магнит заговорил.
– Надумали? – продолжил он и почувствовал нас.
Его броня дала трещину.
– Мы пойдем по первому пути, – сказал я. – И ты пойдешь с нами. После того, как Лед разбудит твое сердце. Лед, который ждет тебя.
Он побледнел. Разум его снова стал бороться с сердцем. И уцепился за смех.
Дерибас нервно рассмеялся.
– Сережа! – позвал он.
В купе вошел молодой чекист.
– Слушай, что мне делать с этими петрушками? – спросил он с усмешкой, стараясь не смотреть на нас.
