Джоду хватило одного взгляда, чтобы заметить напряженность Полетт и догадаться: между ней и кудрявым что-то произошло. Теперь, когда он всего лишился, его ничто не сдерживало от того, чтобы воспользоваться этой зародившейся дружбой.
— Скажи ему, пусть возьмет меня матросом, — на бенгали произнес Джоду. — Скажи, мне некуда идти и негде жить, потому что они утопили мою лодку…
— Что он говорит? — вмешался Захарий.
— Он хочет получить место на вашем корабле, — перевела Полетт. — Лодка погибла, ему некуда идти…
Она теребила ленты капора и была так очаровательна в своем смущении, что Захарий, который не мог оторвать от нее изголодавшихся глаз, сделал бы для нее что угодно. Он понял, что эта девушка и есть тот дар, обещанный вновь обретенной дудочкой, и если б она приказала пасть к ее ногам или выпрыгнуть за борт, он бы промешкал лишь для того, чтобы сказать: «Извольте».
— Считайте, это уже сделано, мисс, можете на меня положиться, — зардевшись, выпалил новоиспеченный помощник. — Я переговорю с боцманом, мы найдем ему место в команде.
Легок на помине, по трапу спустился боцман Али. Захарий тотчас отвел его в сторонку:
— Парень лишился работы. Коль уж мы утопили его лодку и самого искупали, надо взять его юнгой.
Он глянул на Полетт, которая ответила ему признательной улыбкой. Переглядки вкупе с хитрыми ухмылками не укрылись от внимания боцмана.
— Малум голова ушибить? — подозрительно сощурился он. — Зачем хотеть пацан? Лодочник-модочник корабль не знать. Лучше гони быстро-быстро.
— Хватит болтать, — жестко оборвал его Захарий. — Делай что сказано.
Бросив на Полетт возмущенный взгляд, боцман нехотя согласился:
— Понял. Делать как надо.
— Благодарю, — кивнул Захарий.
Он горделиво вскинул подбородок, когда девушка шепнула ему на ухо:
— Вы невероятно добры, мистер Рейд. Наверное, мне следует точнее объяснить ту сцену…
От улыбки Захария ее качнуло.
— Не надо ничего объяснять, — мягко сказал он.
— Может, тогда просто поговорим… как друзья.
— Я был бы…
Его перебил разнесшийся по трюму голос мистера Дафти:
— Значит, эту рыбешку нынче выудили? — Лоцман таращился на облачение Джоду. — Нет, вы только гляньте, подлец уже запихнул женилку в штаны! Полчаса назад был голый хмыреныш, и нате вам — форменный матрос!
*
— А, вы уже познакомились! — сказал мистер Бернэм, когда Захарий с Полетт выбрались из трюма на солнцепек палубы.
— Да, сэр. — Захарий старался не смотреть на спутницу, которая капором прикрывала пятно на платье, оставленное мокрой повязкой Джоду.
— Превосходно. Однако нам пора. — Мистер Бернэм направился к сходням. — Дафти, Полетт, садитесь в шлюпку. Ноб Киссин, вы тоже.
Услышав это имя, Захарий глянул через плечо и увидел, что приказчик загнал боцмана Али в угол и о чем-то выспрашивает: его взгляды украдкой не оставляли сомнений в предмете разговора. Однако раздражение от этой сцены не затмило удовольствия вновь пожать руку Полетт.
— Надеюсь, мы скоро увидимся, мисс Ламбер, — тихо сказал Захарий, выпуская ее пальцы.
— Я тоже, мистер Рейд, — потупилась барышня. — Буду очень рада.
Сохраняя в памяти черты девушки, ее голос и лиственный запах волос, Захарий оставался на палубе, пока шлюпка не скрылась из виду. Лишь потом он вспомнил о приказчике и обратился к боцману Али:
— Чего хотел от тебя… этот, как его… Пандер?
Боцман презрительно сплюнул за леер:
— Дурак-мурак. Спрашивать всякий глупость.
— Например?
— Зикри-малум любить молоко? Любить масло? Он воровать масло?
— Чего?
Может, это инспектор? Вынюхивает, не слямзил ли кто провиант… Иначе на кой ему знать про масло?
— На черта ему это?
Боцман постучал себя по голове:
— Шибко наглый.
— А ты что сказал?
— Говорю, как Зикри-малум молоко пить? Где на море корова взять?
— Больше ничего не спрашивал?
Али покачал головой:
— Еще спросить — малум цвет менять?
— Как это? — Захарий сжал кулаки. — Что за чушь?
— Он говорить, Зикри-малум иногда синий, нет?
— А ты что?
— Я отвечать, как малум синий быть? Он саиб. Розовый быть, красный быть, синий нет.
— Что это за вопросы? Чего ему надо?
— Пустяки. Шибко глупый.
— Не знаю, не знаю, — покачал головой Захарий. — Может, не такой уж он и дурак.
*
Дити не зря опасалась, что на фабрику муж больше не вернется. После припадка Хукам Сингх так ослаб, что не смог отстоять свою трубку и шкатулку, когда она их забрала. Однако после этого ему стало хуже: он не ел, не спал, но так часто ходил под себя, что лежак его вынесли на улицу. В полузабытьи он что-то несвязно бормотал, испепеляя жену злобными взглядами; Дити не сомневалась — если б достало сил, он бы ее убил.
Через неделю наступил Холи, но праздник не принес в ее дом ни разноцветья, ни веселья — она боялась отлучиться от мужа, лепечущего в бреду. У Чандан Сингха пили бханг[33] и славили приход весны. Дити послала к ним дочку, пусть хоть она порадуется, но Кабутри тоже было не до веселья — часу не прошло, как она вернулась.
Чтобы не падать духом и облегчить страдания мужа, Дити пыталась найти лечение. Сначала был призван оджху, изгоняющий злых духов, но его визит действия не возымел, и тогда она обратилась к хакиму, знатоку юнани — медицины, и ваиду, практиковавшему аюрведу. Несчетно умяв лепешек, лекари долго сидели у постели больного — щупали его исхудавшие запястья и ахали над его мертвенной бледностью, а затем прописали дорогие лекарства из золоченой фольги и костной стружки, для покупки которых Дити продала свои ножные браслеты и носовые кольца. Когда снадобья не помогли, ведуны по секрету сообщили, что Хукам Сингх не жилец на белом свете, а потому лучше дать ему зелья, по которому истосковалась его плоть. Дити твердо решила не возвращать мужу трубку, однако смягчилась до того, что ежедневно давала ему пожевать немного акбари. Малые дозы опия не прибавили больному сил, но облегчили его страданья, и Дити радовалась, видя, как он соскальзывает в иной мир, где нет боли, а жизнь ярче, праздник нескончаем и каждый день наступает весна. Если это способ оттянуть вдовство, она им не побрезгует.
Меж тем урожай требовал внимания: каждую коробочку вовремя надсеки, дай соку вытечь, а запекшуюся гущу соскреби и уложи в горшок, чтобы отвезти на фабрику. Долгая муторная работа, с которой женщине и ребенку не справиться. Не желая просить деверя о помощи, Дити наняла полдюжины работников, согласившихся на оплату натурой. Поскольку приходилось отлучаться с поля, чтобы обиходить мужа, работники оставались без пригляда, и потому неудивительно, что ее доля урожая оказалась на треть меньше ожидаемой. Расплатившись с батраками, Дити сообразила, что неразумно передоверять кому-то доставку горшков, и послала за Калуа с тележкой.
К тому времени она уже рассталась с мыслью о новой крыше и была бы рада, если б выручки хватило на запас провизии и удалось сэкономить толику на другие расходы. Коли повезет, на фабрике заплатят пару серебряных рупий, и если на базаре цены не бешеные, может быть, удастся сберечь два-три медных гроша, а то и целых полпайсы на новое сари для дочки.
Однако на Рукодельнице ее ждал неприятный сюрприз: после того как горшки с опием взвесили, пересчитали и проверили, ей показали конторскую запись касательно их надела. Выяснилось, что в начале года Хукам Сингх взял большой аванс, и теперь скудной выручки едва хватило, чтобы покрыть долг. Дити тупо смотрела на затертые монетки, которые ей вручили.
— Как, шесть дамов за весь урожай? — взвыла она. — Да на это ребенка не прокормишь, не то что семью!
Брыластый учетчик-бенгалец шевельнул тяжелым подбородком и ответил не на родном бходжпури, а дробном городском хинди.
— Делай как все! — гавкнул он. — Ступай к ростовщикам. Продай сыновей. Пусть едут на Маврикий. Выкрутишься.
— У меня нет сыновей, — заплакала Дити.
— Ну так землю продай! — озлился учетчик. — Вечно скулите, что жрать нечего, но покажи мне голодного крестьянина! Все бы вам плакаться, все бы сопли пускать!
По дороге домой Дити заглянула на базар — раз уж наняла повозку, глупо возвращаться без всякой провизии. Денег хватило на мешочек самого дешевого дробленого риса, капельку горчичного масла и горстку соли. От лавочника, совмещавшего торговлю с ростовщичеством, не укрылось безденежье покупательницы.
— Что случилось, сестра? — с напускным участием спросил он. — Может, тебе сгодилась бы парочка блестящих рупий, чтоб продержаться до летнего урожая?
Дити отказалась, но потом вспомнила о Кабутри: неужто последние годы в родном доме девочка должна голодать? В обмен на полугодовой запас пшеницы, масла и сахара она оставила в конторской книге отпечаток большого пальца и, лишь уходя, догадалась выяснить сумму долга и проценты. Услышав ответ, Дити обмерла: расценки были такие, что каждые полгода долг удваивался, а значит, через пару лет землю просто конфискуют. Лучше уж есть сорняки, чем брать такой заем. Дити хотела вернуть продукты, но было поздно. У меня твой отпечаток, злорадно ухмыльнулся выжига, ничего не попишешь!
