Но все это потом, а в училище, кроме Джека Лондона, была прочитана повесть Крона про что-то там внутри на корабле и на суше.
По ней проводилась читательская конференция, и наш командир Раенко Сан Саныч говорил правильные слова целыми абзацами.
Я тоже говорил. Мне поручили осветить образ женщины, которая допустила-таки к своему телу моряка. Я его осветил. Я сказал что-то такое, что немедленно вызвало гомерический смех у тех идиотов, которые вообще ничего никогда не читали.
Иногда мне кажется, что я вижу в толпе знакомое лицо. Учились вместе?
Иногда не могу вспомнить лица однокашников. Лица всплывают и тут же растворяются в памяти.
А стены в нашем классе, кажется, были выкрашены шаровой краской. Это серая краска. Она маскирует боевые корабли на фоне морских волн.
На первых подводных лодках все внутренние помещения были выкрашены ей же – повеситься можно.
Потом начали красить их желтой краской. «Елоу сабмарин» – желтая субмарина. Долгое время не понимал, почему она «желтая». Попал на нее впервые и понял: она желтая внутри.
– Рота, подъем! Выйти, построиться в баню!
Мы командуем это первокурсникам. Темно, глубокая осень, холодно. Построение в бушлатах в колонну по три. Первым – третий взвод. Я – командир отделения в третьем взводе.
У первокурсников баня с шести до семи утра. Баня раз в неделю. Все по графику. Там же смена белья. Назначенные из курсантов баталеры собирают трусы и тельняшки, чтоб сдать их в стирку. После первой же стирки тебе выдают чистое, но не твое.
Вечером, в самое роскошное время перед сном, моются только верхние курсы, например, четвертый и пятый.
Тугие струи бьют в тела. Я моюсь вместе с Олежкой Масловым. Он на курс старше меня, и в нашей роте он замкомвзвода у дозиметристов.
Олег – сильный парень. В борьбе руками ему нет равных. Он статен, задирист.
– Потри спину!
Я тру ему спину. У него красивое тело, и я им невольно любуюсь. Он это знает.
В училище существует культ тела.
Олег попадет служить в Западную Лицу, в службу радиационной безопасности.
Как-то он приехал к нам в базу набираться опыта, что ли.
Он стоял и разговаривал с кем-то, а я увидел его сзади и с криком: «Маслов!» с разбега заключил его в объятья. На лице его возникла сначала растерянность, потом некоторое подобие ярости за то, что с ним эта растерянность приключилась, потом он обернулся и расплылся в улыбке: «Сашка!»
Мы делились с ним едой. В училище это важно. Если делишься едой, значит друг. Он мог принести с увольнения палку колбасы и скормить ее всю мне, сонному, а я ему приносил что-то вкусненькое из дома.
Вместе мы с ним снимали женщин. Это можно было так назвать. К третьему курсу я вдруг обнаружил, что не знаю как к ним подходить, не говоря уже о том, чтоб их поцеловать.
Выяснилось, что я вообще не умею целоваться.
Олег сперва изображал, что он в этом деле большой дока, а потом выяснилось, что и он, в общем-то, не умеет.
Мы учились целоваться на собственных руках.
– Смотри как надо, – говорил Олежка и делал своей руке засос.
Потом мы познакомились с девушками. Все получили по одной девушке, и мне досталась Оля – вот ведь незадача. Мы справляли с ними Новый Год, сидели у них, потом даже пытались с ними спать, но ничего не получалось, много нас было в одной комнате.
Потом нас все-таки девчонки растащили по разным кроватям, но все было очень целомудренно, Оля гладила меня по волосам.
Интересно, что там было гладить – волос на голове почти не было, только короткая курсантская стрижка.
Вот у Оли волосы были красивые, но я до них так и не дотронулся, дурак наверное был.
Помню, как мы потом обсуждали девушек, и Олег позволил себе какое-то довольно вольное выражение. Меня передернуло, он заметил и больше никогда так не говорил.
Хотя он попробовал сказать, что, мол, они нам на пару раз и не стоит так переживать, но тут я и вовсе окаменел и сказал, что пусть хоть на двадцать минут, все равно, при мне так не надо говорить.
– Саня, ты чего? – сказал он тогда.
– Ничего, – сказал я и отвернулся.
Больше мы это не затрагивали.
А с девушками гуляли, гуляли, гуляли.
Однажды шли по дороге, провожали их втроем – я, Олег и Коля Лопотюк, и тут навстречу толпа.
С железными прутами.
Мы повернули и пошли назад – их было больше и потом – с нами дамы.
Они сказали Олегу в спину: «Иди, иди вперед, как хуй».
Олежка хлопнул фуражку оземь, повернулся и побежал на них.
Я скомандовал девицам: «Бежим!» – и мы побежали.
Когда отбежали метров на двести, я вернулся к Олегу – тот уже схватил парочку человек и таскал их перед собой.
Прутья они в ход так и не пустили, подоспели пятикурсники.
Олег потом мне бросил: «Что, струсил?» – «Нет», – сказал я.
Просто я хотел увести девчонок подальше.
– Заряжай!
Разводящий командует, смена заряжает.
– Оружие заряжено, поставлено на предохранитель!
– За мной, на пост шагом марш!
Смена уходит в ночь. Когда разводящий приведет смену с поста, он подведет ее к пуле улавливателю.
– Разряжай!
Надо отсоединить рожок, перехватить его и ствол в левую руку, а правую освободить.
– Оружие к осмотру!
Правой рукой следует оттянуть затвор, направляя ствол в щит, чтоб разводящий увидел – в патроннике нет патрона. Потом он скажет: «Есть!» – и затвор можно будет отпустить, сделав контрольный спуск. И так из раза в раз.
До сих пор слышу лязг затвора.
– Я встречал твою Олю, – скажет мне Олег через много лет на севере. – Она красивая, ноги длинные, даже не узнал, а она бросилась ко мне.
Я тоже встречался с Олей. Я обнимал ее, и нам было жарко. Она написала мне письмо на север, в котором говорилось какой я замечательный.
– Ты как, Саня? – спросит меня Олежка при встрече.
– Я? Нормально.
Мы встретимся с ним в Северодвинске, куда я приду на захоронение, а он приедет с какой-то комиссией.
Под словом «захоронение» понимается лодка, конечно, мы привели ее на распил и гуляли, гуляли, гуляли в Северодвинске.
Олег все хотел, чтоб я снял девушку, для чего таскал меня в ресторан. Мы там даже чуть не подрались с местной знаменитостью – небольшим, но крепким и печальным каратистом.
Олег прижал его прямо в ресторане, потому что он мешал ему снимать для меня девушку.
После я говорил с этим каратистом. Он был из диверсантов и сказал, что может плыть в воде сутками.
Я потом тоже так научился. Плыть сутками просто. Надо думать о чем-нибудь.
– Ты как, Саня? – все спрашивал меня Олег, а я отвечал, что хорошо, что нашел в здешней библиотеке Ахматову и читаю ее, читаю.
– Зачем тебе Ахматова, она же мертвая.
С Олегом не поспоришь.
Я больше его не встречал.
Говорили, что он попал под уголовное дело о расхищении народного добра.
Олежка в принципе не мог ничего расхитить. Это не его.
Потом говорили, что он все еще на севере, все еще служит.
– Как ты, Саня?
– Я? Нормально.
Дождь по щекам, мелкие, холодные уколы.
Мы на плацу, идет дождь.
Дождь в Баку в феврале может идти сутками. В марте будут сильные ветры.
На младшем курсе я пробыл два года. Первый год – командиром отделения, второй – замкомандира взвода.
А старшиной роты был Саша Пыхарев – однокашник Олега Маслова, четверокурсник, только он и в армии успел послужить, кажется, год с небольшим. По тем временам значительный срок.
Пыхарев дрессировал первокурсников по всем правилам. Он свято верил в успех.
В роте был и командир роты, конечно. Звали его Паровенко, но настоящим повелителем первокурсников был он, Пыхарев.
– Ро-та-аа!!! Не слышу ногу!!! Выше ногу!!!
Бедняги молотили по асфальту так, что был слышен гул конницы великого командарма Буденного.
– Пес-ню-ю запе-вай!!!
– Расцвела сирень в моем садочке, ты пришла в сиреневом платочке.
На вечерней прогулке младшие курсы, например первый, пели песни, например «Варяга».
А старшие курсы, вроде третьего и четвертого, пели вот такое, если вообще пели.
Вечерняя прогулка – это обязательно. Считалось, что она помогает заснуть. По-моему, мы и так спали как убитые.
Был еще вечерний чай – что-то очень похожее на булочку и чай в алюминиевом чайнике с некоторым количеством сахара, помогающим забыть вкус хлорированной воды, из которой этот чай и заделали.
На первом курсе был еще такой наряд как «дежурное подразделение».
Заступали в него обычно целым классом. Подчинялось оно дежурному по училищу, и самые вредные дежурные устраивали этому подразделению учебную тревогу ночью, а самые невредные – до отбоя.
Дежурное подразделение делило ночь на часы и по два человека обходило территорию училища. Считалось, что ночные вахты нас закаляют.
Еще бы. Ночью прохладно до дрожи.
Ночью деревья и тени выглядели сказочными, длинными, и свет от фонарей метался, если те фонари раскачивались на ветру. Они раскачивались и поскрипывали. От этого скрипа тревожно на душе.
