— Не возражаете, я к вам присяду? Ни одного свободного места.
Бен вскочил, неловко двинув столик, чай расплескался на блюдце.
— Конечно. — Он потянул за спинку стул напротив, предлагая ей сесть.
— Не стану вам докучать разговорами, если вы не в настроении, — сказала она, а глаза ее смеялись. — Не обращайте на меня внимания.
— Нет-нет, почему же, — поспешил он. — В суде сегодня все шло отлично.
— Вы находите?
— А вы? — Он не мог скрыть возбуждения. — Как этот Тсабалала выступил против них, да и вообще. Все их дело на ладан дышит. Де Виллирс мокрого места от них не оставит.
Она усмехнулась:
— Вы действительно полагаете, что это изменит исход дела?
— А как же. Ясней ясного. Де Виллирс на их собственной лжи их и посадит в лужу.
— Хотелось бы верить.
Официант подал ей замусоленное меню и принял заказ.
— А почему вы так скептически настроены? — спросил Бен, когда тот ушел.
Она оперлась подбородком на согнутые в локтях руки и посмотрела на него.
— Что вы намереваетесь делать, если из этого ничего не выйдет?
— Мысли такой не допускаю.
— Боитесь?
— Чего?
— Я не имею в виду ничего конкретного. Просто так, не страшно?
— Боюсь одного — я вас не понимаю.
Он вынужден был смотреть ей в глаза.
— Распрекрасно вы все понимаете, господин Дютуа. И отчаянно хотите, чтобы это удачно обернулось.
— Один я? А другие?
— Да, мы тоже. Причины только разные. Вы ведь не просто зритель.
— Так, значит, вы все-таки за материалом для газеты, — задумчиво протянул он, не скрывая горького разочарования.
— Нет. — Она смотрела на него неподвижным взглядом, не шелохнувшись. — Я же сказала. Еще в прошлый раз. Просто мне самой хочется знать. Должна знать.
— Должны?
— Да. Хотя бы потому, что я и сама не умею оставаться зрителем. Я понимаю, я журналистка, и предполагается, что должна быть объективной и не причастной ничему на свете. А только я бы сама с собой не ужилась, если б на этом и поставила точку. Это, ну… понимаете, рано или поздно каждый ведь начинает доискиваться смысла собственного существования. Вот я и подумала, может, вы мне поможете.
— Мы с вами даже не знакомы.
— Да. И все-таки я готова рискнуть.
— Такой уж большой риск?
— А вы как думаете? — Было нечто обезоруживающе щутливое в том, как важно она это произнесла, — Может, вы знаете что-нибудь более опасное для человека, чем неожиданно оказаться над пропастью?
— Ну, как сказать, — тихо промолвил он.
— Уходите от ответа? Что бы я ни спросила, только и слышу: «как сказать», «возможно» или «что я имею в виду». А я хочу знать почему? А то, что вы не такой, как все, без вас знаю.
— Откуда это?
— От Стенли, от него.
— А если он ошибается?
— Он слишком много в жизни насмотрелся, чтобы ошибаться на этот счет.
— Расскажите мне о нем, — попросил Бен, ухватившись за спасительную мысль перевести разговор на другую тему.
Мелани поняла, расхохоталась.
— Вот уж кто мне ни разу в помощи не отказал. Обращаюсь не только по газетным делам, хотя и это тоже. Я в том смысле, что на ноги мне помог стать, особенно вначале, когда я только пришла работать. Вы этот его бесшабашный вид всерьез не принимайте. Это у него напускное.
— И такси просто камуфляж?
— Конечно. Ну и потом, так свободней, всегда сам себе хозяин. Похоже, пасется на контрабанде. Может, алмазы, — Она улыбнулась. — Он и сам чем-то алмаз напоминает, правда? Большой черный необработанный алмаз. Одно я только давно установила: если уж действительно понадобится человек, на которого можно положиться, так это Стенли.
Официант принес ей чай и бутерброды.
Она подождала, пока он уйдет, и тогда сказала, возвращаясь к началу разговора:
— Вот почему я и решила: воспользуюсь-ка случаем поговорить с вами.
Он налил себе еще чаю и, забыв положить сахар, пристально смотрел на нее.
— Знаете, — признался он, — я так и не могу понять, кто вы. Верить вам, или вы просто самая коварная журналистка, какую только можно себе представить.
— Испытайте, — сказала она спокойно.
— На что бы вы там ни рассчитывали, — выпалил он, — а я действительно мало что могу рассказать о Гордоне.
Она чуть заметно повела плечом и молча жевала бутерброд, крохотные крошки прилипли к губам. Она облизала губы, и его тронуло, как это у нее по-детски получилось.
— Ну не за этим же я пришла сюда.
— Понимаю. — Он улыбнулся, почувствовал себя вдруг по-мальчишески свободно.
— Меня потрясло, когда я увидела сегодня этого Арчибальда Тсабалалу, — сказала она. — Стоять и говорить им прямо в лицо, что они с ним сделали. Зная, что через несколько минут он снова окажется в руках своих палачей. — Ее темные глаза были доверчиво устремлены на него. — Не укладывается в голове. Да и весь их народ… они единственные, кто может позволить себе такое. Им нечего терять, только жизнь. Да и можно ли это прозябание назвать жизнью? Хуже некуда. Остается надеяться только на чудо, а вдруг?.. При условии, что их не перебьют всех до единого. А что, правительство может выиграть войну против целой армии трупов?
Он ничего не ответил, понимая, что вопрос не к нему.
— Но вы, — сказала она, помолчав. — У вас есть все, что человек может потерять. Вы-то как же?
— Не говорите так. Пожалуйста. Ничего я путного не сделал.
Она не спускала с него глаз, молча покачала головой. Длинные черные волосы мягко качнулись, и лицо стало как в раме.
— Что вы такое вообразили, Мелани?
— Ничего. Нам пора. Скоро начнется заседание. А то без места останемся.
Он поднялся, рукой подозвал официанта. Расплатился за обоих. А потом они шли по улицам, людным в этот час. И до самого здания суда не сказали друг другу ни слова.
И последний день суда. Едва дослушав приговор, он, ошеломленный, с трудом передвигая ноги от нахлынувшей вдруг усталости, поспешил прочь из зала и остановился уже на тротуаре. Его обтекала толпа, большей частью черные, кричащие и размахивавшие кулаками, поющие песни о свободе. А за ним сквозь толпу пробирались те, кто, как и он, вышли из зала суда. Он мешал, и его толкали. Но и это едва доходило до сознания. Слишком неожиданно все кончилось, будто кто взял и обрубил. Приговор звучал настолько нелепо, что он тупо повторял слово за словом, чтобы собрать их во что-то осмысленное. Следовательно, суд находит, что Гордон Нгубене покончил жизнь самоубийством через повешение февраля двадцать пятого дня и что на основании имеющихся свидетельств его смерть не может быть отнесена за счет какого-либо действия либо упущения, могущего быть рассмотренным как уголовное преступление с чьей бы то ни было стороны.
Двое из толпы пробирались к нему, но он обратил на них внимание, лишь когда кто-то тронул его за руку. Стенли в своих темных очках и с вечной улыбкой, хотя сейчас это была скорее гримаса какая-то. Стенли и повисшая у него на руке Эмили.
Первое, что бросилось в глаза, это ее безобразно искривленный рот. Она пыталась что-то сказать и все не могла и просто кинулась ему на шею и принялась рыдать у него на груди. Она повисла на нем всей тяжестью могучего тела, и, чтобы сохранить равновесие, он машинально обхватил ее за плечи. Так они и стояли, будто обнявшись, пока Стенли мягко, но решительно не оторвал ее от него. А на ступенях, ведущих в зал суда, вспыхивали блицы репортеров.
Как и она, Бен слишком был переполнен чувствами, чтобы говорить и замечать, что творится вокруг.
Один Стенли не терял присутствия духа. Он положил свою ручищу Бену на плечо и пророкотал:
— Ну-ну, белый, все в порядке. Главное, мы пока живы.
И они исчезли в толпе, словно их и не было.
И почти тут же что-то нежное коснулось его руки, и голос сказал:
— Идемте.
В самое время, потому что полицейские с собаками уже разгоняли толпу, прежде чем она могла бы вылиться в демонстрацию. Так они и оказались снова в том жалком кафе, что и накануне. В этот час там было почти пусто. На потолке горела единственная лампа дневного света, остальные мерцали. Они прошли к столу за зеленым барьером из пластика и заказали кофе.
Бен, занятый собственными мыслями, меньше всего был расположен сейчас разговаривать. Ей и не нужно было ничего объяснять, и, только допив кофе, Мелани спросила:
— Бен, вы действительно ждали другого приговора?
Он поглядел на нее, уязвленный этим вопросом, и молча кивнул.
— Что теперь?
— Зачем вы спрашиваете? — взорвался он.
Она промолчала, жестом показала официанту: еще два кофе.
— А вы что-нибудь понимаете? — спросил он с вызовом.
Она спокойно ответила:
— Да, конечно, понимаю. А на что еще они могли решиться? Не признаваться же, что сами кругом не правы?
