Куда бы ни посмотрел Сиддхарта, все казалось ему постылым — и желтые цветы тамаринда, росшего вдоль дороги, и заброшенное святилище, окруженное зарослями банановых деревьев, и покосившийся столб Индры, сложенный из камней на перекрестке дорог.
«Если уложить мои знания одно на другое, как кирпичи, получится лестница до небес Брахмы, — думал Сиддхарта. — Я знаю, как живет этот мир, отягощенный полуистинами, которые еще хуже, чем ложь. Вконец испорченные, люди стали орудиями своих страстей и соблазнов, и их не оставляют несчастья. Они жадно едят, говорят без умолку, и речь их неприятна. Над ними простерлась тьма невежества, они погрязли в ненависти, лжи, злобности и слабости. Они приходят ко мне, волоча за собой плоды деяний, словно мешки, наполненные камнями. Я наставляю их, я помогаю им, а они, даже облачившись в повязки отшельников, внутри остаются прежними… Я пытаюсь вывести их на Путь, а они огрызаются, как тигрята, которых научили есть мясо…»
Каждое утро он проходил по этой дороге, предаваясь размышлениям о том, что происходило в общине. Но именно сегодня все совершения последних лет казались ему туманными, как сновидения, зыбкими, как тающие в небе облака, и мимолетными, как вспышки молнии.
«Когда, когда я совершил ошибку? — размышлял он. — Не тогда ли, когда он лежал на берегу пруда в Джетаване и рыдал, как ослица, после разговора с Кашьяпой? Да, это так В тот час я почувствовал жалость, и мне захотелось помочь ему. Девадатта напомнил мне Нанду цветом лица и глазами, один из которых серый, а другой — карий, и я позволил желанию войти в свое сердце. Я учил его лесной науке, учил углубленному созерцанию, но он не хотел избавляться от страстей, не пытался отрешиться от самости, и теперь его унесло потоком желания. О, желание… Это лезвие бритвы, намазанной медом, это голова змеи, выглядывающей из сосуда, это огонь, пожирающий человека, словно вязанку хвороста. Желание должно быть побеждено, любое желание должно быть отринуто».
…Громкий топот заставил его поднять голову. Из-за поворота дороги показался слон. Сиддхарта узнал его: это был Налагири. Он помнил, как на спине Налагири выезжал в поле сын махаута, мальчик лет восьми-девяти. Слон передавал мальчику стебли и листья, срывая их хоботом, а тот укладывал их в мешок, и тогда это было самое мирное животное из всех, что когда-либо жили в слоновниках Раджагрихи. Теперь с клыков Налагири спадала желтая пена; слон оглушительно трубил, кольцом сворачивая хобот. Наткнувшись на дерево, Налагири обломал клык, взревел и несся теперь прямо на Сиддхарту. От топота его ног дрожала земля, а с широких висков слона сочилась темная жидкость мада — верный признак слоновьего бешенства.
Сиддхарта мог отступить за дерево, но он разглядел погонщика, и странное оцепенение овладело им. Слон приближался. В руках Сиддхарты было довольно силы иддхи, чтобы две ладони, выброшенные вперед, повергли животное на колени. Он стоял не шевелясь. Перед его глазами встала ухмыляющаяся маска смерти.
— Любое желание должно быть отринуто, — прошептал Сиддхарта.
1Он бесшумно двигался по дорожкам Велуваны, и в лунном свете его голова отливала синевой. Он был уверен в себе, он знал, что делать, как себя вести и что говорить, его мозг превратился в отточенный инструмент. Его сила, его воля были собраны воедино, и он знал, что перед ним не устоит никто. Довольно уже было ошибок и поражений, теперь он будет только побеждать. Он представлял себя слоном, подобным Виджаю и Налагири, большим слоном с клочьями пены на смертоносных клыках. Такого слона не сдержать, он мчится вперед, не замечая стрел, выпущенных из лука.
Единственный человек на земле, которого Девадатта опасался, был уже бессилен что-либо сделать. Когда это случилось, Девадатта долго не мог остановить Налагири и промчался дальше по дороге на целую йоджану или две. Он знал, что возвращаться не стоит, но не смог пересилить себя. Налагири был больше не нужен, и он отпустил его. Сердце Девадатты билось, как огонь в тесном очаге, и на обратном пути он несколько раз присаживался и отдыхал. Наконец показалось святилище, окруженное банановыми деревьями, и столб Индры на перекрестке дорог. Девадатта увидел впереди десяток черных как смоль фигур — они хлопотали вокруг тела, распростертого на дороге. Это были ванавасины, темнокожие жители леса, не знавшие ни арийских богов, ни обряда сожжения тел. Девадатта не раз встречал дикарей на пути в Раджагриху, и они всегда отходили в сторону, понимая, что их следы оскверняют дорогу, по которой шествует рожденный дважды. В главный город магадхов ванавасины входили только через южные ворота: указом Бимбисары им был отведен для торговли особый квартал.
«Так даже лучше, — подумал Девадатта. — Они предадут его тело земле».
Два дня он провел в Раджагрихе, отдыхая в доме цирюльника Упали. Это был нескладный человек с широким плоским лицом, спокойный, простодушный и очень медлительный. Девадатта знал его с той поры, когда Сиддхарта произносил проповеди возле тюрьмы. Упали искренне восхищался учением о желаниях, но природная нерешительность помешала ему вступить в ряды аскетов. Зато теперь он пригодился: Девадатта явился к нему усталый, запыленный, с рассказом о том, как разбойники побили его, порвали дхоти и отобрали чашу для подаяний.
Хозяин оказался человеком гостеприимным, и юноша утолил голод и хорошо выспался, несмотря на жару. Упали обрил ему голову; на деньги, одолженные цирюльником, Девадатта купил кожаные сандалии, бритву и пару одежд, окрашенных охрой. Облачившись в темно-красное (это был кшатрийский цвет), он почувствовал себя готовым к новым свершениям.
В Велуване все было тихо. Под деревьями спали отшельники, и возле каждого лежали четки, сито из овечьих волос и чашка для подаяний из половинки кокоса. Внезапно Девадатта услышал говор и смех. Голоса показались ему знакомыми. Ну, разумеется! Это могли быть только они.
Девадатта свернул с дорожки и направился к сливовым деревьям. Яса, Кокалика, Кимбила и еще несколько юношей весело болтали и смеялись. Он обрушился на них внезапно, как божество смертного часа.
— Что за смех, что за радость, когда мир пребывает в огне?! — грозно вопросил он. — Покрытые тьмой, почему вы не ищете света?
2Утром все собрались перед бамбуковой хижиной.
Он знал — так и будет. Два дня они ждали Сиддхарту и томились, гадая, куда тот исчез, а потом Яса и Кокалика рассказали о ночном появлении брата Совершенного под сливовыми деревьями. Он понимал, что отшельники — и молодые, и старые — растеряны и недоумевают. И он нарочно долго не выходил, а когда почувствовал, что напряжение за пределами хижины достигло высшей точки, показался на пороге в своем багряном одеянии, с обритой головой и обнаженным правым плечом. Солнце плеснуло светом в его волчьи зрачки.
— Возрадуйтесь, отшельники Велуваны!.. — Девадатта взмахом руки заставил голоса умолкнуть. — Возрадуйтесь, и пусть не удивляют вас праздничные одежды, в которые я облачен… Возрадуйтесь, ибо пришел день, которого мы ждали. Великий день, равного которому не было за последнюю тысячу лет, за всю кальпу…
— Где Сиддхарта? — громко спросили его.
— Сиддхарта? — яростно повторил он. — Как смеете вы произносить это имя? Может быть, это имя вашего друга, с которым вы вчера хихикали под сливовым деревом, словно мартышки? Или это имя вашего брата, вашего любимого брата, который единственный из людей прошел путь, неведомый даже бессмертным богам?
Стало совсем тихо.
— Нет, не Сиддхартой следует вам называть Его, отшельники Велуваны!.. Не Сиддхартой следует вам называть Совершенного, Просветленного и Торжествующего, Архата, уничтожившего привязанность к бытию, Господина, навеки разорвавшего цепи сансары!
Он ронял слова в толпу, словно бросал в трясину тяжелые камни.
— Знайте, шраманы Велуваны: вчера, на исходе дня наш учитель ушел в нирвану… Я был с ним все это время, я дышал с ним одним воздухом, я до последнего мгновения ощущал аромат его божественного дыхания…
— Он умер? — вскрикнул кто-то.
Девадатта обвел глазами настороженную толпу.
— Умер? Нечестивцы! Как могли вы подумать так о человеке, свободном от страстей, устранившем препятствия, разорвавшем ремень, плеть и цепь с уздой, в ком угасла радость существования? Как могли вы подумать так о великом Господине, который освещал наш мир, как луна, освободившаяся от облака? Нет, отшельники Велуваны, он не умер! Вчера утром мы ушли в джунгли; мы набрели на лесной ручей, с зарослью бананов у самой воды. «Здесь, — сказал мне брат, — здесь, на берегу этого ручья я достигну просветления, здесь достигну освобождения от ассав, здесь стряхну с себя остаток земного срока». Вода в ручье была мутной, и утки, крякая, описывали в ней круги, но когда брат совершил омовение, вода стала чистой, как слеза богини Адити, благодаря его дивной силе. Затем он лег под цветущим деревом сал на правый бок, а с веток посыпались лепестки и покрыли его тело…
