— Солдаты! Фюрер думает за вас, умирайте спокойно, — глядя в небо, будто это и не он сказал, произнес Сергей.
Глеб бросил на него злобный взгляд, но связываться не стал.
— Думаю за вас я, — категорически повторил он. — Отвечаю за режим я. С утра сегодня будет борьба. Все! Бегом раздеваться! Даю вам, — он глянул на часы, — сорок пять секунд…
— Товарищ тренер, — обратился Антон, — разрешите…
— Прекратите торговлю, староста! Выполняйте приказание!
У Антона резко обозначились желваки на щеках, но он сдержался и спросил, не меняя спокойного тона:
— А за инвентарь вы тоже отвечаете? Или пускай покрышка мокнет на такой подстилке?
Об этом Глеб не подумал, взгляд его метнулся к ковру, но затем он, как будто не расслышав вопроса, повторил:
— Раздеваться и бегом сюда!
Все поплелись к сарайчику раздеваться. Они не дошли еще до двери, как Глеб позвал Кирилла.
— Э-э-э, я решил посоветоваться с тобой…
— Со мной? О чем?
— Я вот гляжу — подстилка влажная. Может быть, ее пока ветерком продует, а? Начнем с лекции, как ты думаешь?
— Так мы это же самое говорили! — удивился Кирилл.
— При чем тут «мы»? Ты-то как раз молчал. Что они понимают, крикуны? Важна твоя точка зрения, человека рассудительного.
— А у меня точка зрения, как у всех, — ответил Кирилл, весело глядя на него, — надо делать так, чтобы…
— Ну ладно, — перебил его Корженевич с неудовольствием, — скажи, чтоб не раздевались, а взяли тетради.
Холода и дожди держались еще сутки, и Валька пострадал от них совершенно неожиданным образом: промочив на траве брюки, отчего они стали тяжелыми и неудобными, он повесил их сушиться над костром. Завозившись с чем-то, он совсем забыл о них и вспомнил только тогда, когда противно запахло паленой тряпкой. Ахнув, кинулся он к костру и сдернул с перекладины несчастные брюки с почерневшими, тлеющими внизу штанинами. Он потушил их в мокрой траве и стал рассматривать, являя собой символ безнадежного горя. Товарищи окружили его, кто ругая за ротозейство, кто утешая.
Валька обвел ребят беспомощным взглядом.
— Как же теперь?
— Валентин! Не горевать! — Женька хлопнул его по плечу. — Все в порядке! Кирилл! Тащи ножницы, живее!
— Зачем?
— Ну, рассуждает еще. Быстрее самому сбегать. — Он побежал в сараюшку и выскочил оттуда, размахивая никелированными ножницами Сергея.
— Наверно, решил манжеты обрезать, — догадался Антон. — Короче будет, конечно, но носить, однако, можно.
— Какие там манжеты, — возразил Женька. — Манжеты — это ерунда, мелочь, мы сейчас самую модную вещь сделаем. Держи штаны, натягивай.
— Погоди, как же так, сразу, — слабо запротестовал Валька.
— Держи крепче! Сейчас подрежем чуть ниже колен, потом девочки вденут тебе резинки, разгладят и будешь ты, как американский турист. Шик, блеск, ультрасупермодерн!
Чик-чик-чик ножницами — и одна штанина укорочена на сорок сантиметров, немного усилий — и вторая в таком же виде. Валька только оторопело моргал. Женька протянул ему брюки: примеряй! Несчастный влез в жалкие остатки того, что когда-то звалось брюками. Эффект был ни с чем не сравнимый: раздался гомерический хохот. Женька обескураженно стоял с ножницами в руках и смотрел на свое произведение. Из-под темных, неровно обрезанных штанин торчала взявшаяся откуда-то непредвиденная светло-сиреневая подкладка. Валентин растопырил руки и осторожно смотрел вниз.
— Хм, — сказал Женька, — это мы устраним. — Он сел около парализованного приятеля и начал кромсать подкладку. Добившись того, что ее не стало видно, пополз вокруг ног Валентина, обстригая образовавшуюся бахрому. Отрезав ее на одной штанине, он установил, что штанина стала непомерно коротка и что нет смысла обрезать вторую: все равно получилось что-то наподобие штанишек для дошкольников. Валентин продолжал стоять, из штанин разной длины торчали его худые ноги. Он неподвижно смотрел вниз, и по щеке его бежала маленькая слезинка, которую никто не замечал, так как все глядели ему на ноги.
— Да, что-то не тот фасон получился, — сказал озабоченно Женька.
— Вероятно, ты плохо приглядывался к американским туристам, — еле переводя дух, заметил Сергей.
— Ну, а как же быть теперь? Парень-то без штанов остался?.. — спросил Кирилл. — Домой и то не в чем ехать.
— Как не в чем? — вскричал Женька. — А мои тренировочные?
— Что ему твои тренировочные, — сказал Антон. — Ему на занятия ходить надо, балда ты стоеросовая, портной из Парижа, мосье Зипунов-Передельченко…
Только сейчас Женька до конца понял свою вину, он взглянул на Валентина и, потрясенный, закричал:
— Валька, друг милый, не реви, что ты… У меня все равно пиджак утонул, так мне брюки ни к чему, все равно не комплект, возьми ты их, сделай одолжение! — Он бросился в спальню, схватил свои брюки, живо вытряхнул куда попало содержимое из карманов и прибежал к Валентину.
— Надевай быстрей! — он сдернул с него изуродованные штаны и стал натягивать свои брюки. — Смотри, как на тебя сшиты, — суетился он около Вальки, который что-то протестующе бормотал. Красивые серые брюки, каких ему никогда не доводилось носить, были несколько длинны.
— Это мы быстро, тут и делать нечего, — Женька опять кинулся к Вальке, но Кирилл вовремя подставил ему ногу и, сев на спину, вывернул из руки ножницы.
— Вот вредитель! Ему что вещь испортить, что плюнуть — одинаково легко! Всегда сначала сделает, а после подумает…
— Ты считаешь, что он все же думает? — удивился Сергей. — Хотя, впрочем, пардон, иногда думает. Догадался все-таки исправить…
Антон молча надел на голову Женьки изувеченные штаны, наклонился к ногам Валентина и бережно закатал ему новые брюки до щиколоток.
— И так можешь носить, — сказал он, — а дома тебе мать поправит лучше, чем этот крокодил.
Валентин вытер сначала один глаз, затем другой, захотел что-то сказать, но махнул рукой, повернулся и пошел к озеру. Антон крепко пожал Женьке руку. Кирилл и Сергей тоже подошли к Женьке, и вчетвером, по-дружески обнявшись, они зашагали в сторону, противоположную той, куда направился Валентин.
ИЗ ПИСЬМА АНТОНА ЖГУТОВА
«…Еще я хотел тебе сказать, что стихотворение, которое я послал тебе в прошлом письме, не совсем правильное. Там не учтен рост нагрузки с последующим качественным скачком, после которого ты можешь вносить в постройку уже десятки кирпичей ежедневно, а не один. Впрочем, может быть, стихотворение этому не противоречит?
Раз уж мы заговорили о диалектике, то я хочу поделиться с тобой (пока только с тобой!) такой мыслью: мне кажется, что наши современные знания позволяют говорить еще об одном ее законе — законе ускоренного развития.
Вчера вечером, когда мы уже легли, было тихо, и ветви сосен едва заметно шевелились. А вверху, в небе, беззвучно, со страшной скоростью неслись рваные, лохматые, все время изменяющиеся черные облака. Я не знаю, почему — может быть, меня подтолкнул разительный контраст между тем, что рядом, и тем, что нельзя непосредственно пощупать, — но я отчетливо сформулировал то, над чем думаю уже два года: «Раз начавшись, ускорение идет все быстрее».
И в самом деле, разве не об этом говорит история развития форм жизни, нервного аппарата, науки, история развития производительных сил и общества, развитие каждого индивидуального характера и т. д.?
Нет, это не закон перехода количества в качество, это нечто от него отличное. Я думаю, что невозможно правильное перспективное планирование народного хозяйства без учета этого закона; я думаю, что настоящий педагог не может не руководствоваться, хотя бы и стихийно, знанием того, что рост личности идет не пологим холмиком, а крутой горкой; я думаю даже, что геологи и астрофизики график развития своих объектов неизбежно должны строить в виде крутой гиперболы и т. д.
Я мало знаю? Да. Я молокосос? Да. Я всего лишь студент? Да. Да. Да. («Подучитесь, молодой человек! Не будьте столь самоуверенны, молодой человек!») Но дело в том, что Чернышевский, Энгельс, Маркс — черт побери! — тоже в свое время были молоды. Однако они дерзали — и как они были правы!
Как хорошо, что я молод! Как много я смогу еще сделать!
Это письмо я пишу тебе уже на общежитие. Сердце замирает от радости: может быть, мы увидимся даже раньше, чем ты получишь эту цидульку.
КККЦТ! А».
И вот наступил торжественный день — день экзамена! Каков бы ни был экзамен, душа не может не волноваться, а тут вдобавок эта история с Глебом… Судный день, одним словом! С утра встали пораньше, кое-как позавтракали и принялись повторять записи. Сначала разбрелись по разным закуткам — кто куда, сидели, шептали, глядя неподвижными глазами в бесконечность, или вскакивали и проводили броски на воображаемом противнике. Затем собрались на ковре и быстро, только намечая, повторили все по разделам. От мостков раздались шаги. Идут! И сердца забились еще тревожней. На поляну вышел Глеб, за ним улыбающийся Лева Пальчук из комитета комсомола и Сергей Валентинович Мажеровский, заведующий отделением тяжелой атлетики спорткафедры университета. Его глаза испытующе присматривались ко всему, скрытые сверкающими стеклами очков в тонкой золотой оправе.
