Редкие моменты идиллического дрейфа она посвещала зубрежке правил навигации по звездам. Это помогло ей удержаться от ехидных замечаний о том, как глупеет лицо мужчины, часами рассматривающего в морской бинокль топлесную часть проносящихся мимо серфисток.
Смирилась Настя и с особенностями круиза: со сложностями спуска воды в унитазе, куда ее надо было каждый раз предварительно накачивать, с тем, что мыться приходилось в море. А, прибыв в новый порт, пришвартовавшись и покончив со всеми формальностями, парочка путешественников шла не любоваться городом, о нет! Они разыскивали местный автобус и тряслись на нем до предыдущей стоянки, потому что у баловней судьбы имелась не только яхта, но и машина, и требовалось ее перегонять, дабы не лишиться ни капли комфорта.
Трудно давалась Насте только необходимость перепрыгивать с борта на далекую твердую землю. Однако яхтовладелец не одобрял сходни, шкрябающие палубный настил, а пришвартовываться впритык к набережной опасался: стеклопластик обшивки — дело нежное, может поцарапаться. Каждому морскому волку следовало решительно преодолеть страх высоты и падения в воду.
Однажды в яхту врезалась соседняя посудина. Капитан остался спасать корабль от погружения на морские глубины с помощью ругательств, а Настя была послана в полицейский участок. Жестами и теми словами, которые ей казались наиболее похожими на испанские, она доходчиво объяснила местному стражу порядка ситуацию: «Отра… э-э-э… каравелла… э-э-э-э… бум! ностра каравелла…»
По возвращении обнаружилось, что несообразительная посыльная умудрилась заполнить неправильную анкету, и получила нагоняй. Вот тут Настя и приняла роковое решение, которое гораздо безопаснее воплощать, находясь в полной независимости в собственном доме, — не позволять себя обижать и воспитывать.
Яхту долго чинили. Лето уже повернуло к осени, до возвращения в Москву осталось рукой подать, когда яхтсмен попрекнул Настю мотовством — ненужным приобретением швейцарского шоколада и неоправданно дорогого вина. Она вспомнила данное себе обещание и попросила, чтобы друг сердца отвез ее на берег.
Яхтсмен и отвез, ожидая слез и раскаяния. Так Настя, без забытого впопыхах телефона, с одной сумкой и малой толикой денег за пазухой, оказалась в ночном порту Пальма-де-Майорка, среди огней казино, морячков в отпуске, проституток и прочих добропорядочных граждан, взявших себе в привычку совершать моцион в такое время в таком месте.
Долгий, многоэтапный путь в Москву включил ночлежку с алжирскими нелегалами, сутки на полу терминала Пальма-де-Майорки и рассвет в Барселоне, запомнившийся гадким порочным парнишей, попытавшимся выхватить сумку. Затем Настю ждала ночь в общем зале студенческого хостела, перелет в Берлин, так как мест на Москву не оказалось, холодный вечер на вокзале, а под конец мытарств — сутки в поезде «Берлин — Москва».
Тут ей повезло: когда она, с новоприобретенной сноровкой бывалого путешественника, расположилась со всеми мыслимыми удобствами на жесткой скамье меж двумя посторонними мужчинами, ее потрясла за плечо попутчица и сообщила, что в ее купе пустует полка.
В дороге Настя не распускалась, не плакала и себя не жалела. Наоборот, поддерживала силу духа самокритикой и все время твердила: «Так мне, дурище, и надо! Буду знать, как доверяться плейбоям с яхтами! Больше ни-ко-гда! Никогда! Клянусь!»
Когда, едва живая, она наконец-то вползла в московскую квартиру, там отчаянно трезвонил телефон.
— Настя! — кричал яхтсмен на другом конце международного провода. — Ты с ума сошла, да? Я тут едва не рехнулся! Ты знаешь, как я испугался?! Я же тебя по всему острову искал! Черт-те что могло случиться! Разве можно так людей пугать?! Я завтра прилетаю и прямо к тебе с аэродрома…
Настя рыдала, шмыгала носом, рассказывала про свои мытарства. Ему пришлось утешать ее, правда, справедливо напоминая, что во всем виновато ее, Настино, бешеное упрямство. В конце разговора она еще раз всхлипнула и ответила:
— И я. Очень, да. Целую.
Повесила трубку, высморкалась, вытерла глаза и подумала, что утром надо успеть в парикмахерскую. И в магазин, купить чего-нибудь. Дом-то совсем пустой, а он с дороги голодный будет…
Опостылело Кате казаться административной служащей и заурядной матерью-одиночкой, когда на самом деле она сложна, непредсказуема и саморазрушительна, как Настасья Филипповна или Кармен.
Возможно, дотоле дремавший Катин нонконформизм пробудили Сашкины слова о его бывшей, которая, оказывается, «была не такая, как другие», — а еще уверял, что сам ее бросил! А может, ехидное замечание Маринки: «Вот Жанна никогда не выглядит секретаршей». В ответ на эти вызовы судьбы Катина сложная лунная сущность, ее истинное мятущееся Я расправило крылья и вознеслось над морем постылой, навязанной обстоятельствами ординарности. В запале она смела будничные свитера, банальные блузки и обыденные юбки-карандаши в дальний ящик и твердо решила принять за эталон гардероба эстрадный прикид Леди Гага.
Но нельзя забывать, что должность у Катрин представительная и ответственная. На работе ее ценят не за декламирование Хлебникова невпопад и не за интригующую неадекватность. Поостыв, она выудила из вороха забракованной униформы практически неношенного Кальвина Клайна. Да и ребенка, понятное дело, не стоит пугать своим сложным внутренним миром, он и так от рук отбился. И прокурору в мамином лице она не станет добровольно подкидывать аргументы для излюбленной обвинением версии о том, кто сама виновата во всех своих несчастьях.
И уж совершенно ни к чему метать бисер своей исключительности перед лучшей подругой Анюткой, та только взволнуется, добрая душа. Пусть лучше поможет сшить новое одеяние, соответствующее Катерининому истинному образу. Уже ясно, что одной цепочкой на щиколотке хрен отделаешься, для самовыражения требуется как минимум татуировка на санскрите на копчике.
А вот до Маринкиного сведения пора довести, что, между прочим, Катя давно пишет книгу. О чем — пересказать невозможно, Марин, ты все равно не поймешь, это такой опыт экзистенциализма, выраженный в метафизических образах… Пусть завистница подавится своим язвительным «ты это сама сшила, что ли?».
Вечером, с очередным скандалом уложив сына, Катя-Клеопарта ожидает Сашку. Жемчужные бусы на челе, босая, с шарфом а la Айседора Дункан, с тревожным блеском в очах, со слегка бессвязным, по-ахматовски туманным, порывистым, многозначительным надрывом в речах:
— Я больше так не могу… мне все, все надоело… Ах, оставь, оставь меня!
Устремив загадочный взор на свечу, некоторое время взвешивает, не продекламировать ли любимое, заранее освеженное в памяти — об особенно тонких руках, колени обнявших, — но как-то не удается вставить прочувствованные строки, поэтому Катерина только твердит, что нет, нет сил дальше жить, когда это постоянное, бесцельное, изматывающее умирание… И слезы катятся уже непроизвольно.
А сердечный друг сидит рядом, глазами хлопает, а потом говорит, изрядно обалдевший:
— Ну все вы одинаковы: как ПМС, как прямо хоть в бункере пережидай. Что это у тебя на лбу запуталось?
И бережно пестуемый образ Катрин-Прекрасной-Дамы неумолимо летит, летит степной кобылицей куда-то прямиком к убогости Бедной Лизы, и мнет ковыль последнего самоуважения… Но, по счастью, в этот момент Сашка притягивает упирающуюся Лилит, обнимает, целует и бормочет:
— Раз в месяц имеешь полное право! — И добавляет нежно: — Девочка моя!..
И Катя внезапно понимает, что экстримы в духе Леди Гага совершенно не нужны для счастья, что гораздо больше, чем быть не от мира сего, хочется быть лучше всех. Хотя бы один-единственный день. Причем приглашены будут только самые близкие. И какая глупость, какая нелепая надуманность — этот жемчуг в волосах! Если честно, то даже фата во второй раз уже как-то необязательна.
Для полного счастья нужно только белое, элегантное, безупречное в своей простоте платье.
Заслуженное женское счастье
Трогательное предание о «любви с первого взгляда» может как ничто, украсить семейные легенды, но Лена знала, что в действительности каждая невеста — сама творец маршей Мендельсона и свадебных тортов своего счастья.
Прекрасная жительница Иерусалима Елена до последней возможности эксплуатировала нехитрый рецепт приятной жизни — быть красивой и свободной. Но к тридцати годам прелестный образ юной Наташи Ростовой начал трещать по всем швам, и настала пора полюбить какого-нибудь достойного избранника навеки.
Определив задачу, психолог Лена разработала тактику и стратегию создания счастливого семейного союза. Ради обнаружения подходящего кандидата было решено активно участвовать в культурной жизни столицы, появляться на всех тусовочных мероприятиях, вернисажах, перформансах, лекциях и дипломатических коктейлях. Разумеется, ей были известны и другие злачные места, но обретенные там знакомые охотнее платили за ночное такси, нежели брали замуж, так что имело смысл начать с чего-нибудь возвышенного, вроде вечеров поэзии. Вначале Лене не везло, вплоть до того, что пару раз подкатывались сами поэты. Однако, пребывая в поисках нормального человеческого существования, а не материала для трагических мемуаров, потенциальная невеста рифмоплетов решительно отшила. Лена знала, что романтиков стоит любить в ранней юности, а потом наступает пора перевязать розовой ленточкой вирши, оставшиеся от пылкого чувства, и сложить ихв шкатулочку.
