Так что ты бери «Роллс-Ройс» – и ко мне на Остоженку. Нет, Надьку не бери. Я ж не вождь мирового пролетариата, чтобы одновременно двух дворянок шворить. Гилю скажи, я велел… Едешь? Ну хорошо. Трубочку барышне передай… Барышня, ты наш разговор слышала?.. Так вот, ты его забудь… А то с фронта дивизия генерала князя Болт-Замудонцова на Херсон драпает. Так я, в случае чего, ежели ты хоть одним словечком про Инесску Вове!.. всю дивизию через Питер пущу. И, ты знаешь, маршрут через твою аппаратную проложу. Ты меня поняла, детка? Да. Да. Да… Конечно, вся власть – Советам. А кому же еще?
За что мы в августе девяносто первого «Белый дом» защищали… Отбой…
Ну вот, сейчас Инеска подъедет, все и образуется в интимном плане. Она в этом деле – чистый Савинков. Я налил себе еще джина, глотнул… Помню, была у меня одна террористка… И не только у меня…
В 1962 году я тихо-мирно выполнял план по государственной геологической съемке масшатба 1:200 000 острова Итуруп, одного из островов Курильской гряды, которые костью торчат сразу из горл (ов?) Японии и России. И выполнял я план вот уже четыре месяца. А по части бабцов в этой кости дело было плохо. То есть не то чтобы плохо, а вообще никак. Ну, мы уставали, так что как-то обходились. Полюции особо не терзали, потому что силов на этот процесс не оставалось. Конечно, размышлял я, что вот если сейчас… откуда-нибудь с неба… что-нибудь… то тут поллюция и образовывалась. Среди бела дня. На склоне вулкана Атсанупури, на котором ты висишь, чтобы не упасть на другой склон в ста метрах книзу. А тут – поллюция. Ну не… твою мать! Так что я старался не думать.
Однажды на остров прибыл пароход. И с этого парохода на плашкоуте (это такая баржа, на которой по пьяни сорок девять суток болтались в океане четверо отважных советских солдат, имея в качестве пропитания четыре кожаных ремня и восемь сапог. Об этом в советском народе была сложена сага: «Зиганшин-буги, Зигнашин-рок, Зиганшин ест второй сапог…») сгрузилась чувишка не местного происхождения, а вылитая «свой брат-геолог». В глазах у ней горел огонь странствий. Мол, «ты уехала в дальние страны, я ушел на разведку в тайгу». В общем, держись, геолог, крепись, геолог.
Мы ее встретили, потому что и оказались на берегу для того, чтобы ее встретить. Ей нужно было подальше к северу, на берег Охотского моря, где ее рабочие колотили скалу на предмет образцов на предмет возраста этой скалы. (Сколько лет прошло с тех пор, а я так и не понимаю, на хрена геологам нужно знать возраст какой-нибудь скалы или камушка на берегу реки. В молодости спорили, и я в том числе, сколько миллионов лет обрыву, с которого ты наебнул-ся. До драк доходило. Из-за какой-нибудь вшивой сотни миллионов кровь лилась рекой. Одна супружеская пара даже развелась. Не поделили возраст Енисея.)
А я как раз собирался в маршрут в ту часть берега Охотского моря. Идти мы должны были на следующий день. А вечером после ужина как-то так случилось, что встретились два одиночества. Секунды на три. Но крику было… Как мы красиво кричали! Какое там адажио из Лебединого озера…
Рабочий Меджек Чарыев поседел. Он вспомнил ашхабадское землетрясение. Медведя, который жрал нащу помойку, хватанул приступ медвежьей болезни. (Помойку пришлось переносить на двести метров – у поварихи Вальки случилась астма, и она от этого стала задыхаться.) Рабочий по кличке Куба отодрал подшипник, сохранившийся со времен японского владычества. Местный МИГ-19, отрабатывавший полет в условиях ночного времени, спикировал на всплывшую подышать свежим морским воздухом атомную подводную лодку. Лодка затонула. Экипаж спасла браконьерствующая под покровом ночи шхуна «Сагу Мару», после чего утопила обратно, потому что командир подлодки стал орать, что русские не сдаются. Ну, не сдаются и не сдаются, вот и утопили. Всех. Хотя экипаж ничего такого патриотического не орал. А летчику посмертно объявили выговор. Кабина МИГа оказалась с ног до головы забрызгана его мозгами. (Правда, после анализа ДНК выяснилось, что это была сперма.)
«И странные дикие звуки всю ночь раздавалися там…» Это дикая геологиня терроризировала начальника партии Васю Петрищева, геолога Санечку Шапкина, старшего техника-геолога Володю Голованя, техника Володю Тумали, редкой национальности ульч, и повариху Вальку, у которой после этого и началась астма. (Через многие годы один медицинский мнс защитил кандидатскую на тему «Влияние лесбийских отношений на дыхательные пути поварих геологических партий».)
А в маршрут я с этой бандиткой не пошел.
Так что с женским терроризмом я был знаком не понаслышке.
И вот я сижу около окна и жду, когда приедет Инеска. Чтобы в физиологическом отношении сгладить мое одиночество. И тут вижу, идет Сюля. И идет в сторону, обратную той, в которую он уходил от Зинки, когда застал ее с Пончиком. А уходил он, хочу вам напомнить, к Симке из монастыря с запасами водки в фирменном полиэтиленовом пакете «Мальборо». И возвращается, заметьте, тоже с фирменным полиэтиленовым пакетом «Мальборо». Значит, думаю я, вскорости должны появиться Штопор и Консервный Нож, которым водки у Симки не обломилось, потому что водка – вот она, вся тут, в фирменном полиэтиленовом пакете «Мальборо». А раз Штопор и Консервный Нож должны появиться, то они и появились. Со стороны Остоженки. На паре гнедых. Причем Штопор выглядел немного странно. На нем была фуражка с двухглавым орлом, погоны подпоручика и перевязь для сабли. Саблей он со свистом размахивал у себя над головой. И было непонятно, кто свистит: сабля или Штопор. Оказалось, что свистел Консервный Нож. Свистел так, что у меня заложило уши. И у Сюли, как я понял, тоже. Потому что он зажал уши руками, выпустив фирменный полиэтиленовый пакет «Мальборо» с кочующей от Зинки к Симке и обратно водкой. И этот фирменный полиэтиленовый пакет «Мальборо» на полном скаку подхватил Консервный Нож и победно поднял его над головой, живо напомнив мне Гойко Митича со скальпом всадника без головы. В глазах Штопора и Консервного Ножа появилось счастье. Счастье всего трудового народа, которому обломилось-таки от ликующих, праздно болтающих шакалов на горле трудового народа, пригретых на груди пролетариата подколодных змей первоначального накопления капитала, трахающих наши сокровенные мечты, растоптавших в прах надежду, которую мы с таким трудом завоевали на фронтах, вырвали в кровопролитных боях у паразитов на теле классовой борьбы с декретом о мире, равенстве всех и вся перед законом, шариатом, обычаями кровной мести, а продажные футбольные судьи – это вам что, хер собачий? цены растут как на дрожжах, а кроме дрожжей ничего и нет, а если у тебя никакой завязки с самогонным аппаратом, то хоть в гроб ложись, не опохмелившись, вот до чего довели демократы. Такого себе даже коммунисты не позволяли.
Когда освободили Одессу, в Оперном театре устроили концерт мастеров эстрады. И был там такой Ванька Байда, работавший борьбу нанайских мальчиков. И вот в пылу борьбы этот сложенный вдвое долбоеб вскочил на рояль «Стейнвей» и продолжил свои бесчинства уже на нем. На рояле! Фирмы «Стейнвей»! Сука такая! (Хотя он, может, и не знал, что такое рояль.) Из первого ряда встал еврей, единственный сохранившийся от немцев еврей в городе Одессе, и сказал единственной сохранившейся от немцев в городе Одессе еврейке: «Циля, пойдем. Такого даже немцы себе не позволяли».
Так вот, даже коммунисты не допускали, чтобы по ночному городу на паре гнедых шастали два оглоеда в поисках водки. О чем это говорит? А говорит это, мой любезный читатель, соблаговоливший почесть вниманием нехитрые сюжеты моего повествования, о том, что в Москве самого начала девяностых пару гнедых, а то и тройку борзых темно-карих лошадей было достать легче, чем пару водки.
И вот Штопор и Консервный Нож были счастливы. Щас они… А потом… Но об этом они подумать не успели, так как в переулок, похотливо урча, въехал «Роллс-Ройс» с Инеской. И остановился перед моим подъездом. И Инеска вышла из «Роллс-Ройса», чтобы в него (в подъезд) войти, подняться ко мне и дать мне наконец стакан воды по большевистской теории стакана воды имени Коллонтай. Но войти в подъезд Инеска не смогла, так как перед ним крутились на паре гнедых счастливые Штопор и Консервный Нож. И не обращали никакого внимания ни на гудки Гиля, ни на увещевающие тексты Инески, почерпнутые ею в пивных Люцерна, Парижа, Лондона, где они с Вовой коротали мрачные годы эмиграции. И во время одного коротания даже прозевали революцию 1905 года. Ну, естественно, Радек и Троцкий, который уже и тогда был политической проституткой, дело провалили. И еще долгих двенадцать лет Вова и Инеска были вынуждены скитаться по пивным Европы. А тут еще Надька со своими претензиями на тело вождя мирового пролетариата.
В общем, Инеска поливала джигитов как положено. Уже пара гнедых покраснела от стыда (с них потом Петров-Водкин писал свое «Купание красного коня». И идея голых мальчиков родилась тоже от заплутавших во времени голых Штопора и Консервного Ножа. Да, я вам не сказал, почему они были голыми. А не сказал потому, что сам не знаю), а надыбавшие водку мужики все никак не могли успокоиться. Вот что делает с человеком русская боль и мечта. Когда она в дефиците. А когда она не в дефиците, еще хуже. И не было у Инески никакой возможности донести до меня свой стакан. И тогда она решилась на крайний шаг. Прочитала им текст, который сочинила Вове для его бенефиса на Финляндском вокзале и который он прочитал, стоя на перевернутой мусорной урне. (Это уже позже народная молва превратила урну в броневик.) От этих слов Штопор и Консервный Нож отпустили фирменный полиэтиленовый пакет с водкой, который Сюля нес от Симки к Зинке, и поскакали брать Кремль. Где и нашли покой у Кремлевской стены. (Я их потом встречал в Кащенко. А пара гнедых… Что «пара гнедых»… На одной гнедой сидит Юрий Долгорукий, на втором – Георгий Константинович Жуков.)
