Мисс Ирвин негодовала:
— Если люди не в состоянии кормить и одевать детей прилично, нечего заводить их.
— Ну, разумеется, — соглашался Макнелли, — да им и самим не следовало появляться на свет божий — ни мужчинам, ни женщинам, с их привычкой плодиться.
Миссис Ридж не могла нарадоваться на своих ребят и вечно возилась с ними, как наседка с цыплятами.
— Они славные малыши, — говорила она, — и с ними никаких хлопот.
Что стал бы делать Том без старших мальчиков? А Бесси — та отлично помогала ухаживать за маленькими. Конечно, нелегко прокормить и одеть такую ораву, пока хозяйство еще только налаживается, но через некоторое время Тому уже не придется трястись над каждой копейкой, чтобы выплачивать проценты за землю. Ферма станет наконец их собственной, и тогда все пойдет на лад.
Часть поселенцев, невзирая на труд, вложенный в расчистку участков и обработку почвы, после первых двух-трех лет отказывались от своих ферм: они отчаялись хоть когда-нибудь извлечь из них средства к существованию. Другие с мрачным упорством продолжали держаться за свои участки. Они не могли махнуть на все рукой: дело ведь шло о земле, об огромном труде, вложенном в нее. Некоторым удавалось сводить концы с концами и даже приобрести кой-какой скот и бидоны для молока; но все поселенцы просрочили платежи банку. Многим грозило выселение. Том Ридж в числе других получил уведомление: он должен покинуть ферму.
Мисс Ирвин все это оставляло равнодушной. Макнелли даже думал, что она будет рада избавиться от Риджей и их малышей. С тех пор как эта семья поселилась за рекой, она стала постоянным источником досады и раздражения для Одри.
Мисс Ирвин невзлюбили в поселке Три Холма после того, как она запретила школьникам проходить через ее участок. Только Макнелли поддерживал с ней нечто вроде дружеских отношений. С ним мисс Ирвин делилась всеми заботами, связанными с садом. Макнелли как бы состоял в должности ее добровольного советника. Всю тяжелую работу Одри выполняла сама: пахала, подрезала деревья, не жалела сил и средств на то, чтобы как следует удобрить и обработать землю.
Макнелли было уже далеко за семьдесят; он чувствовал, что силы его убывают, и завидовал здоровью и выносливости мисс Ирвин, по-своему восхищался ею, ее трезвым, практичным умом. В душе он соглашался с соседями, считавшими мисс Ирвин эгоисткой и мелочной старой девой, но к нему она всегда относилась весьма дружелюбно.
Застывший сок… Мысли его вернулись к вопросу, заданному Одри. Сок поднимается по стволу, но вдруг холодный ветер или другая беда пугает его, заставляет уйти обратно в корни. И когда появляется солнце, дерево уже не успевает ни зацвести, ни покрыться листвой.
— Ну, что же, — нетерпеливо ответила Одри, — если и в этом году оно не даст плодов, мы его уберем.
— Нет, — с привычной шотландской осторожностью заметил старик. — Зачем же? Надо попробовать посадить рядом с ним другое дерево. Может, это подкрепит его, придаст ему больше уверенности в себе. Или сделать прививку. «Данхолм» ведь поздний сорт. Попробуйте посадить рядом или привить ему ранний «ньюкаслский», и тогда вы еще соберете богатый урожай.
— Я сейчас же пошлю за «ньюкаслским», — согласилась Одри.
— То же самое происходит и с людьми, — задумчиво промолвил старик. — Застывший сок не дает им цвести и плодоносить… может быть, по тем же причинам.
Одри пристально взглянула на него, лицо ее залилось краской. Уж не намекает ли Макнелли на нее? Наверно, наслушался сплетен в городе. Тут всего можно ожидать. Но Макнелли! Нет, она не может позволить себе поссориться с ним. Он ей слишком нужен.
— Это намек на меня, — сухо бросила она. — Все вокруг, как видно, решили, что я сварливая старая дева, и вы — тоже.
— Ну, что вы! — мягко ответил старик, и его серые глаза засветились теплой мудрой улыбкой. — Но ни дереву, ни человеку нехорошо жить одному, мисс Ирвин. Простите меня. Я просто думал вслух.
«Новая сплетня», — решила про себя Одри; но она не могла сердиться на Макнелли. Его искренность и простота обезоруживали ее.
— Мистер Макнелли, — решительно сказала она. — Мне наплевать на то, что говорят. Детство и юность испортила мне эгоистичная старая женщина — моя мать. Она считалась инвалидом: на самом же деле она ничем не болела, а мне пришлось ухаживать за ней много лет. Она не позволяла мне иметь ни одной собственной мысли, никогда не разрешала делать то, что мне хотелось… Когда она умерла, я решила: буду делать все, что мне хочется, не обращая внимания на то, что подумают или скажут люди. И вот я купила эту ферму. Истратила все деньги, какие сумела собрать. Я должна добиться, чтобы она приносила доход.
— Да, да, — согласился старик. — У всех у нас есть свои трудности, и мы стараемся справиться с ними кто как может. Но…
— Я знаю, что вы хотите сказать, — прервала его Одри. — Жалеете, что я не выхожу замуж за хорошего человека — он помог бы мне управляться с садом?
Макнелли снова перевел глаза на дерево.
— Мы говорили о цветах и плодах, и о застывшем соке, — сказал он.
Взглянув на нее, он невольно подумал о том, насколько сама она, всей своей приземистой фигурой, строгим загорелым лицом, кудрявыми светлыми волосами, которые ветер волнистыми прядями отбрасывал назад, напоминает дерево.
Одри почувствовала некоторое замешательство, словно Макнелли имел в виду не брак и мужа, как нечто прочное и надежное, а как бы оправдывал ходившие сплетни или, во всяком случае, пытался извиниться за них.
Рей Глисон провел в «Нанье» всю зиму. Он был болен и сидел без гроша. Чистый воздух и хорошая еда поставили его на ноги. Мисс Ирвин считала его одаренным юношей. Ей нравились стихи и пьесы, которые он писал урывками в свободное время — на хлеб он себе зарабатывал журналистикой.
Когда Одри встретила его однажды около рынка, Рей выглядел ужасно; он признался, что за день до этого просто упал в обморок за рабочим столом. Врач велел ему уехать в деревню, дышать свежим воздухом и есть простую здоровую пищу. Рей усмехнулся: его, видимо, забавляло это врачебное предписание. Но мисс Ирвин окинула взглядом его тощую юношескую фигуру, худое, бледное лицо и смелые глаза, и ее вдруг охватила какая-то неистовая предприимчивость.
— Поедем ко мне, Рей. Поживете на воздухе, подкрепитесь, отдохнете.
Рей ухватился за это предложение.
Одри подозревала, что он чувствует себя осиротевшим ребенком, хотя выглядел он вполне самостоятельным человеком, умеющим постоять за себя. Они познакомились давно в одном приморском пансионате; там завязалась их спокойная дружба.
Конечно, Рей был намного моложе ее. Одри всегда смотрела на него как на многообещающего юношу, остроумного и по-своему гордого. Но в те зимние месяцы Рей оказался чудесным компаньоном. Он заметно повзрослел, загорел, раздался вширь, ел невероятно много, спорил с ней по поводу всего на свете, смеялся над ее стычками с соседями из-за права проходить через участок или пользоваться ее насосной установкой на реке. Он решил для себя, как нечто само собой разумеющееся, что может появляться в «Нанье» и исчезать, когда ему вздумается.
На протяжении года он иногда звонил по телефону, чтобы сообщить о своем приезде на субботу и воскресенье, и не обижался, если Одри, не вдаваясь в объяснения, говорила, что ей это неудобно.
Дело в том, что мисс Ирвин весьма встревожилась, обнаружив, что в городе Рея считают ее любовником. Дамы из «Женской ассоциации» отворачивались, когда она при встрече, как обычно, приветствовала их быстрым кивком головы. Осуждающие взгляды, которые они бросали на нее, удивляли мисс Ирвин. Сначала ей и в голову не приходило, в чем тут дело. И, только получив анонимное письмо, убеждающее ее «не губить свою бессмертную душу греховной связью», Одри поняла все. «Откажись от своего любовника, дорогая сестра, — увещевал неизвестный автор письма, — плоть слаба, но милосердие божие может всех нас спасти от вечного проклятия».
Одри была потрясена. Она не могла придумать, каким образом опровергнуть грязную сплетню маленького провинциального городка, не поставив себя в смешное положение. Она содрогалась при одной мысли о том, что до Рея может дойти эта сплетня. Какая нелепость! Как он будет рычать от восторга, узнав, что ему приписывают роль ее любовника!..
«Ни о каком флирте с Реем даже и мысли не было», — уверяла себя Одри. Она никогда в жизни не флиртовала ни с кем и не знала даже, как это делается.
Правда, за последнее время Рей стал совсем взрослым и держится увереннее. Одри льстило то, что он делился с ней всем, что его огорчало или радовало. Хотя оба они привыкли идти своей дорогой в одиночку, почему-то приятно было вместе обсудить сделанное, поговорить о планах на будущее. Вот и все — ничего другого тут не было. Да и не могло быть! Ведь она ему в матери годится, успокаивала себя Одри. Какое дурное направление мыслей у этих людей: они не допускают, что женщина в ее возрасте может хорошо относиться к молодому человеку, не будучи его любовницей!
