Перед входом в кухню была расстелена циновка. На ней сидел Кэнсукэ, рядом расположилась Асако и жена господина Окуры. Они сортировали хурму. Кэнсукэ никогда не упускал возможности увильнуть от тяжелой работы.
— Эцуко, а где хурма? — спросил он. Она не отвечала.
— Что случилось? Ты побледнела, — вновь спросил он.
Эцуко молча прошла через кухню, вышла на задворки. В каком-то беспамятстве она укрылась под тенью дуба, выронила пустые корзины и обеими руками закрыла лицо.
* * *
Вечером, во время ужина, Якити весело рассказывал: «Сабуро и Миё — словно два маленьких щенка. За шиворот Миё заполз муравей. Она стала пищать. Я был как раз рядом, но вытаскивать муравья святая обязанность Сабуро. Он подошел к ней с таким угрюмым видом — ну все равно что та несмышленая обезьянка в цирке! И сколько ни шарил рукой, муравья так и не нашел. Мы уж стали сомневаться: „А был ли муравей?" Однако тут Миё так и покатилась со смеху, словно ее щекотали. Правду ли говорят, что если беременная сильно смеется, то может случиться выкидыш? А Кэнсукэ утверждает, что смех беременной оказывает хорошее влияние на развитие ребенка после рождения, мол, таким образом ему словно делают массаж в утробе матери».
Рассказ Якити, сцена в саду — все, вместе взятое, вызвало в Эцуко острый приступ боли, будто каждую клеточку ее тела пронзили иглами: боль поглощала его, словно река, затапливающая рисовые поля. Видно, ее душе стало совсем невмоготу.
«Что случилось? Вот-вот пойдет ко дну ваш корабль. А вы даже никого не звали на помощь! Вы проклинали корабль вашей души, а теперь лишились и гавани. Пришло время перебираться вплавь через это море, в одиночку, собственными силами. Все, что вас ожидает впереди, — это смерть. Вы этого хотели?»
Боль, только боль могла послать этот сигнал. Вероятно, именно в тот момент, когда плоти нужно было опереться на дух, он внезапно утратил силу. Отчаяние Эцуко было похоже на большой стеклянный шар, который подкатывал к горлу, вызывая приступ удушья. Казалось, что от отчаяния начинает лопаться голова.
«Я никогда никого не позову на помощь, — думала Эцуко. — Во что бы то ни стало я должна это пережить. Во что бы то ни стало… Я должна смириться с этим — во что бы то ни стало… Закрыв глаза, я должна стерпеть эту боль, научиться наслаждаться ею. Тот, кто промывает золотоносный песок, ищет только золото. Иначе не стоит и пытаться. Он должен слепо копать речное" дно, даже если не знает, есть ли там золото или нет. Никто не может знать заранее, повезет ли ему в будущем. Только в одном можно быть уверенным: тот, кто не промывает песок, никогда не станет богатым и будет довольствоваться нищенским счастьем».
Эцуко одолевали мысли: «Выпить всю реку, впадающую в океан, — вот что может привести к счастью! Это то, чем я до сих пор занималась; думаю, что я буду этим заниматься и впредь. Я выдержу!»
Беспредельные страдания, которые выносит человек, заставляют поверить в его бессмертие. Разве в этом нет зерна истины?
* * *
За день до открытия фруктового рынка Окура и Сабуро занимались погрузкой товара для отправки. По завершении этой работы Якити смел в кучу разбросанные по всему двору обрывки бумаги, солому, листья, веревки, сломанную корзину. Он поджег мусор и велел Эцуко следить за костром. Повернувшись к ней спиной, Якити продолжал убирать оставшийся хлам.
К вечеру поднялся густой туман. Сумерки, казалось, наступили раньше обычного. Нельзя было отличить вечернюю полутьму от тумана. Блеклым пятном просвечивал сквозь мглу мрачный, задымленный закат — казалось, что на серой промокашке выступили капельки солнечных бликов.
Даже на мгновение Якити не оставлял Эцуко в одиночестве. Почему, непонятно. Может быть, он боялся потерять ее из виду в этом тумане, если отойдет в сторону на несколько шагов? В сумерках красиво играло пламя костра. Эцуко стояла неподвижно, изредка подбирая граблями разбросанную вокруг костра солому. Пламя льстиво подкрадывалось к ее рукам…
Подметая мусор, Якити двигался вокруг Эцуко. Мусорное кольцо медленно сужалось. Украдкой он поглядывал на невестку. Несмотря на то что было довольно тепло, Эцуко отложила грабли и протянула руки прямо в высокое пламя костра, где ярко полыхала и потрескивала сломанная бамбуковая корзина.
— Эцуко!
Бросив метлу, Якити подбежал к Эцуко, схватил ее и оттащил в сторону. Пламя обожгло ей ладони. Ожог был сильным — гораздо сильней, чем в прошлый раз ожог пальца. Некоторое время она не могла двигать правой рукой. Нежная кожа на ладони покрылась волдырями. Потом рука ныла всю ночь, хоть и была смазана маслом и забинтована. Эцуко не могла уснуть.
Якити с ужасом вспоминал мгновение, когда Эцуко поднесла руку к пламени. Она без страха смотрела на огонь, без боязни протянула в костер руку. Откуда пришло это спокойствие, спо койствие глиняного изваяния? Это было спокойствие женщины, неприступной как скала; женщи ны, в которой бушуют страсти. Если бы Якити не закричал, тогда она бы и ожог не получила. Его голос вывел Эцуко, как лунатика, из забытья — из того состояния равновесия, в котором пребывала ее душа. Кажется, и боль она ощутила позже.
Якити паниковал: его пугала забинтованная рука Эцуко. Глядя на ее руку, он ощущал жжение на собственной ладони. Не такой уж она была рассеянной. Ее ожог не был простой случайностью. Недавно обожгла палец, вряд ли нарочно. Не успела зажить эта рана, как пришлось забинтовать всю руку.
В молодости Якити любил щеголять своим умом перед друзьями. Он говорил, что женский организм состоит из множества заболеваний, и весьма гордился своим открытием. Например, один его приятель женился на женщине, которая страдала странными желудочными болями; но вскоре после свадьбы боли прекратились. Потом начались приступы мигрени. Муж завел любовницу. Жена почувствовала измену. Головные боли прошли бесследно; но вместо них возобновились боли в животе. Год спустя она умерла от рака желудка. Никто не может достоверно сказать, когда женщина болеет, а когда симулирует болезнь. Думаешь, она лжет, и вдруг оказывается, что она беременна или умирает.
«Это чисто женское, — г думал Якити. — Мой друг юности Карадзима был большим любителем женщин. Его жена по оплошности разбивала каждый день по одной тарелке. Она удивлялась: с чего вдруг стала такой неловкой? Казалось, это была чистая случайность, ведь об изменах мужа она не знала».
Да и сам Якити однажды утром, подметая бамбуковой метлой двор, уколол палец, но не придал этому значения. Палец стал нарывать, потом заноза вышла вместе с гноем, и рана зажила. Якити никогда не пользовался лекарствами.
Якити видел, как страдает Эцуко днем; а по ночам он чувствовал, что она не может заснуть рядом с ним. Он все чаще приставал к ней с ласками. Естественно, он ревновал ее к Сабуро, поглядывал на него с завистью; но в то же время осознавал всю безнадежность неразделенной любви Эцуко. И все-таки в его сердце была, капля благодарности за то, что ревность давала стимул к физической близости, которая порой завершалась счастливыми мгновениями.
Он намеренно разжигал в ней ревность, пересказывая сплетни о Сабуро и Миё, при этом не стеснялся приукрашивать. Видя ее мучения, он понимал всю странность ее любви и всю парадоксальность их собственной близости. Из страха потерять Эцуко он, однако, не слишком-то увлекался этими играми — умел вовремя прикусить язык. У нее было то, без чего Якити уже не мог обойтись.
Эцуко была своего рода прекрасной экземой. В свои старческие годы Якити быстро привык к этому сладкому зуду.
Если бы Якити был сдержан в разговорах о Сабуро и Миё, если бы он проявлял немного больше сочувствия к Эцуко, то это, наоборот, вызвало бы в ней обеспокоенность и подозрение — действительно ли все идет так, как было задумано?
* * *
Один раз в неделю все семейство Сугимото устраивало купание. Первым в офуро ходил Якити. Обычно его сопровождала Эцуко, но сегодня она отказалась идти купаться из-за простуды. Якити пришлось мыться в одиночестве.
Все женщины семьи Сугимото собрались на кухне. В одно время мыли посуду Эцуко, Тиэко, Асако, Миё и даже Нобуко. Эцуко обмотала вокруг шеи белый шелковый шарф — из-за простуды.
Асако вдруг завела разговор о муже — он до сих пор не вернулся из Сибири.
— Я не получаю писем уже с августа месяца. Я, конечно, знаю, что он не любит писать, ничего не поделаешь, но все-таки уж один раз в неделю мог бы сподобиться на письмо. Конечно, любовь между супругами выражается не только в словах. Японские мужчины делают огромную ошибку, когда избегают слов, чтобы выразить свои чувства.
Тиэко стало смешно. Она представила себе, как бы отреагировал на это заявление своей жены Юсукэ, буравя землю на двадцатиградусном морозе.
— Если бы он писал письма хотя бы раз в неделю, то навряд ли смог бы отправлять их. Может быть, Юсукэ и пишет письма, да их не отправляют?
