— Хотелось бы знать, где в этом кабаке можно найти что-нибудь получше,— сказал помощник режиссера.
— Сдается мне, шеф, что вы слишком выпендриваетесь,— добавил оператор, желая высмеять незваного гостя.— В определенном возрасте, конечно, человеку ничего не остается, как выпендриваться.
— Ошибаетесь,— сказал Бертлеф, как бы пропуская мимо ушей оскорбительную реплику оператора,— в этом трактире спрятаны вина получше, чем в иных самых дорогих отелях.
В эту минуту он уже протягивал руку трактирщику, который до сих пор здесь почти не показывался, но теперь кланялся Бертлефу и спрашивал:
— Мне накрыть на всех?
— Разумеется,— ответил Бертлеф и обратился к остальным: — Дамы и господа, приглашаю вас отведать со мной вина, вкус которого я уже не раз здесь испробовал и нашел его великолепным. Вы согласны?
Никто не ответил Бертлефу, а трактирщик сказал:
— В отношении блюд и напитков могу посоветовать уважаемому обществу полностью положиться на пана Бертлефа.
— Друг мой,— сказал Бертлеф трактирщику,— принесите две бутылки и большое блюдо с сырами.— Потом он снова обратился к присутствующим: — Ваше смущение напрасно. Друзья Ружены — мои друзья.
Из распивочной прибежал мальчик лет двенадцати, принес поднос с рюмками, тарелками и скатеркой. Поставил поднос на соседний столик и, перегибаясь через плечи гостей, стал собирать недопитые бокалы. Вместе с полупустой бутылкой перенес их на тот же столик, куда прежде поставил поднос, и салфеткой принялся старательно обметать явно нечистый стол, чтобы застелить его белоснежной скатертью. Затем, снова собрав с соседнего столика недопитые бокалы, хотел было расставить их перед гостями.
— Старые рюмки и бутылку с недопитой бурдой на стол не ставьте,— сказал Бертлеф мальчику.— Отец принесет вино получше.
Оператор возразил:
— Шеф, не могли бы вы оказать нам любезность и разрешить нам пить то, что мы хотим?
— Как вам угодно, господа,— сказал Бертлеф.— Я против того, чтобы навязывать людям счастье. Каждый имеет право на свое скверное вино, на свою глупость и на свою грязь под ногтями. Знаете что, юноша, поставьте перед каждым гостем его прежнюю рюмку и чистый пустой бокал. Мои гости вольны будут выбрать между вином, взращенным туманами, и вином, рожденным солнцем.
И в самом деле, перед каждым гостем сразу же оказались по две рюмки, одна пустая, другая с недопитым вином. К столу подошел трактирщик с двумя бутылками, одну из них он зажал между колен и мощным рывком вытащил пробку. Затем немного вина налил в бокал Бертлефа. Бертлеф поднес бокал ко рту, попробовал и обратился к трактирщику:
— Отличное. Урожая двадцать третьего года?
— Двадцать второго,— сказал трактирщик.
— Наливайте,— сказал Бертлеф, и трактирщик, обойдя с бутылкой стол, наполнил все пустые бокалы.
Бертлеф поднял бокал:
— Друзья мои, отведайте этого вина. У него вкус прошлого. Отведайте его, и пусть вам покажется, будто вы высасываете из длинной мозговой кости одно давно забытое лето. Я хотел бы с помощью тоста соединить прошлое с настоящим, и солнце двадцать второго года с солнцем этой минуты. И солнце это — Ружена, простая девушка, даже не ведающая, что она королева. Она сияет на фоне этого курорта, словно драгоценный камень на платье нищего. Она здесь словно луна на блеклом дневном небосводе. Она здесь словно бабочка, порхающая на снегу.
Оператор с трудом заставил себя рассмеяться:
— Не перехлестываете ли вы, шеф?
— Нет, не перехлестываю,— сказал Бертлеф и повернулся к оператору. Это кажется только вам, потому что вы всегда живете ниже уровня всего сущего, вы горькая трава, вы антропоморфный уксус! Вы полны кислот, которые булькают в вас, точно в сосуде алхимика! Вы отдали бы жизнь за то, чтобы обнаружить вокруг себя мерзость, какую носите внутри себя! Только так вы можете ненадолго почувствовать какое-то согласие между собой и миром. Ибо мир, который прекрасен, страшен для вас, он мучит вас и постоянно исторгает вас из своей среды. До чего невыносимо: грязь под ногтями и красивая женщина рядом! А потому сначала надо облить женщину грязью, а уж потом радоваться ее присутствию. Это так, господа! Я рад, что вы прячете руки под стол, вероятно, я был прав, когда говорил о ваших ногтях.
— А я кладу на ваше пижонство, я же не шут вроде вас, при белом воротничке и галстуке,— отрубил оператор.
— Ваши грязные ногти и рваный свитер не являют собою ничего нового под солнцем,— сказал Бертлеф.— Когда-то очень давно один киникийский философ хвастливо прогуливался по Афинам в рваном плаще, стремясь вызвать у всех восхищение своим равнодушием к условностям. Сократ, встретив его, сказал: «Сквозь дыру в твоем плаще я вижу твое тщеславие». И ваша грязь, господа, самодовольна, а ваше самодовольство грязно.
Ружена не могла опомниться от дурманящей неожиданности. Человек, которого она знала лишь мельком как пациента, пришел к ней на помощь, словно упал с небес. Она была околдована изысканной естественностью его поведения и той жесткой уверенностью, с какой он сразил дерзость оператора.
— Я вижу, вы утратили дар речи,— сказал Бертлеф оператору после недолгой паузы,— но поверьте, я вовсе не хотел вас оскорбить. Я почитатель спокойствия, а не распрей, и ежели меня слишком увлекло красноречие, прошу извинения. Я хочу лишь, чтобы вы испробовали это вино и выпили со мной за Ружену, ради которой я и пришел сюда.
Бертлеф снова поднял бокал, но никто не присоединился к нему.
— Пан трактирщик,— сказал Бертлеф,— выпейте же вы с нами!
— Такое вино я завсегда готов,— сказал трактирщик, взял с соседнего стола пустой бокал и наполнил его.— Пан Бертлеф толк в винах знает. Он уж давненько учуял мой подвал, точно ласточка, что чует свое гнездо издали.
Бертлеф рассмеялся довольным смехом польщенного человека.
— Так выпьете с нами за Ружену? — сказал он.
— За Ружену? — спросил трактирщик.
— Да, за Ружену! — Бертлеф взглядом указал на свою соседку.— Надеюсь, она нравится вам так же, как и мне?
— С вами, пан Бертлеф, бывают только красивые женщины. Мне и глядеть не надо на барышню: раз сидит рядом с вами — значит, точно красивая.
Бертлеф снова рассмеялся довольным смехом, трактирщик смеялся вместе с ним, и, к удивлению всех, присоединилась к ним и Камила, которую с самого начала забавлял приход Бертлефа. Этот смех был неожиданным, но при этом странно и необъяснимо заразительным. К Камиле из галантной солидарности присоединился и режиссер, к режиссеру — его помощник и, наконец, даже Ружена, нырнувшая в этот многоголосый смех, будто в блаженное объятие. За весь этот день она рассмеялась впервые. Первая разрядка, первый вздох облегчения. Она смеялась громче всех и не могла насытиться этим смехом.
Бертлеф все еще держал бокал поднятым:
— За Ружену!
Поднял бокал и трактирщик, подняла бокал и Камила, и режиссер, и его помощник, и все повторяли вслед за Бертлефом:
— За Ружену!
Оператор и тот поднял свой бокал и, не говоря ни слова, выпил.
Режиссер отхлебнул глоток и сказал:
— А это вино и вправду знатное!
— Я же говорил вам! — смеялся трактирщик.
Между тем мальчик поставил на стол большое блюдо с сырами, и Бертлеф сказал:
— Угощайтесь, сыры отменные!
— Скажите на милость,— удивился режиссер,— откуда здесь такой выбор сыров, мне кажется, что я во Франции.
И тут вдруг напряжение как рукой сняло, настроение поднялось, все разговорились, стали накладывать на свои тарелки сыры, удивляясь, откуда у трактирщика такой выбор (в стране, где так скудно с сырами), и подливать себе вина.
И когда все уже были на верху блаженства, Бертлеф встал и отвесил поклон:
— Мне было очень приятно в вашем обществе, благодарю вас. У моего друга доктора Шкреты сегодня вечером концерт, и мы с Руженой хотим послушать его.
19
Ружена с Бертлефом исчезли в легкой пелене опускавшихся сумерек, и первоначальное вдохновение, уносившее компанию за столом к воображаемому острову распутства, безвозвратно улетучилось. Всеми овладело уныние.
Камила чувствовала себя так, будто очнулась от сна, в который хотела быть все еще погруженной. Мелькнула мысль, что ей вовсе незачем идти на концерт. Что для нее самой было бы фантастическим сюрпризом вдруг сейчас обнаружить, что приехала она сюда не ради того, чтобы выслеживать мужа, а чтобы пережить авантюру. Что было бы прекрасно остаться с тремя киношниками до утра и затем тайно уехать домой. Что-то подсказывало ей, что именно так она и должна поступить; что это был бы правильный шаг; освобождение; оздоровление и пробуждение от колдовства.
Но она была уже слишком трезва. Все чары исчезли. Она была уже сама с собой, со своим прошлым, со своей тяжелой головой, набитой прежними трезвыми мыслями. Она была бы счастлива продлить этот короткий сон хоть на несколько часов, но она знала, что этот сон, поблекнув, уже рассеивается, как утренний туман.
