Мимо проходили пациенты, пришедшие посмотреть на тех, кому еще хуже. У одной женщины, опутанной трубками, в руках был контейнер с мочой, у другой, тоже в трубках, – с мутно-красной жидкостью. Они стояли, смотрели на корчащегося от боли мужчину с неподдельным интересом, без всякого сочувствия и жалости. Смотрели как на долгожданное развлечение в однообразном больничном графике.
По коридору в огромных кастрюлях развозили на тележках ужин. Картошка, макароны, рыбные котлеты, компот, хлеб – белый и серый. Ходячие больные зашелестели по коридору обратно в палаты – развлечение развлечением, а ужин по расписанию. Игорю дико захотелось есть, просто до одури! Он пошел дальше, заглядывая в палаты. В предпоследней уже командовал Михалыч.
– Куда ее? – спрашивал он у нянечки.
– На эту кровать.
– Уважаемая, встать можем? – кричал в ухо бабуле со страшной гематомой на лице Михалыч.
– Что? – не слышала бабуля.
– Бери ее и перетаскивай, – велела нянечка.
– Душа моя, давай я тебя приобниму, – говорил Михалыч бабуле, профессионально обхватывая ее под руки и талию. – Давай, уважаемая, пойдем потихоньку, я тебя на танцы приглашаю. Сейчас с тобой тур вальса исполним – вон дотуда. Аккуратненько… Душа моя, да ты совсем пушинка, сейчас я тебя подхвачу и закружу. Ты не балерина, часом? Ох, точно в прошлом балерина! Как мне помогаешь!..
Нянечка сморщилась – и чего церемониться с этими бабками? Но Михалыч продолжал называть бабулю, которой Игорь на вид дал бы не меньше восьмидесяти, «уважаемой» и «душой моей». Бабуля расслышала, приободрилась, сделала несколько шажков и повисла на сильных и уверенных руках Михалыча.
– Ну нет, душа моя, я рассчитывал на продолжение… Давай еще пару шажков. Я тебя на танцы пригласил, а ты меня подводишь…
Бабуля сделала еще несколько шажков и упала уже на нужную койку.
– Ну вот, – обрадовался Михалыч, – дотанцевали!
Бабуля улыбнулась, но тут же испуганно дернулась и схватила Михалыча за руку:
– Не хочу здесь, на этой кровати. Не разрешай им. Тут все умирают. Я уже месяц лежу, и с этой кровати всех ногами вперед выносят. Родненький, я тебе денежку дам, у меня есть, ты не думай, только не ложь меня сюда! Назад отнеси. Не хочу я в морг! Страшно мне… Понимаешь? Боюсь я умирать. Не готова еще. Ты через пару дней приходи, тогда и переложишь.
– Да что ты такое говоришь, уважаемая? Ты спутала! Это с соседней кровати увозили. Я и увозил. А с твоей всех домой отправляли. Что я, врать тебе буду?
– С соседней? Может, я и перепутала… Помню, что отвозили в морг. Уже троих, пока я тут лежу. Думала, что я следующая. А не готова пока… Да и дочка еще не приехала. Вот как дочка приедет – так сразу и помру. Можешь меня тогда и в морг отвозить. Мне бы только дочку дождаться! Пару деньков…
– Нет, душа моя, я тебя в морг не повезу. Так и знай! На танцы пойдем, на свидание. Пойдем? Обещаешь? Вот сейчас подлечишься и побежишь впереди меня. Только смотри, с другим-то не убегай, а то знаю я вас! Только обещаете, а потом с молодым вот и убежишь!
Бабуля улыбалась беззубым ртом, совершенно счастливая.
Михалыч тем временем проворно орудовал рычагами, подкручивая, подвинчивая, приподнимая, опуская изголовье. Поправлял подушку, одеяло, при этом успевал еще и цыкать на нянечку, у которой было полно дел и пациентов – переполненное отделение, внизу каталку ждут, надо еще троих погрузить да поднять, а Михалыч нянькается с бабкой, которой и жить-то осталось – пару дней в лучшем случае. Не жиличка… В чем только душа еще держится? Ведь уже неделю, как помереть должна была, а крепкой оказалась. Как сказала, что дочь дождется, так и трепыхается. Дочери звонили, та приезжать отказалась – в другом городе, денег на билет нет, троих детей оставить не с кем. Вот как такое бабуле скажешь? Лучше пусть надеется. Сказали, что едет дочь, билеты достает, со дня на день приедет…
– Ну как? Хорошо? Есть хочешь, душа моя? Что хочешь? Я все сделаю, – пообещал Михалыч, поглаживая бабуле руку.
– Я хочу прическу, – засмущалась бабуля, – если на танцы-то.
Михалыч посмотрел на нянечку, та сделала ему страшное лицо, но потом покорно сбегала в перевязочную, вернулась с бинтом, оторвала кусок и обмотала седые космы бабули в девчачий хвост.
– Мне нравится, очень красиво, – сказал Михалыч, и бабуля ему поверила. Зеркала все равно не было. Она откинулась на подушки и затихла.
– Больно мне…
– Укол ей сделай, – велел Михалыч нянечке.
– Откуда я ей обезболивающее возьму? Потерпит! – возмутилась нянечка.
– Сделай, я сказал, – велел Михалыч изменившимся голосом. Говорил тихо, чтобы бабуля не слышала, но строго – не возразишь.
– Не могу, Михалыч, хоть режь! Не имею права. Я ж не медсестра. Да что я тебе рассказываю?..
– Зови Ольгу, быстро, я сказал!
– Да она меня прибьет на месте. Михалыч, миленький, пойдем уже. Ты мне так нужен!
– Зови Ольгу. Или мне самому позвать? – пригрозил Михалыч.
Нянечка кинулась в коридор и через минуту вернулась с медсестрой. Игорь заметил, что даже главная медсестра относится к Михалычу с уважением и даже почтением.
– Ольга Владимировна, укольчик тут нужен… Как для себя прошу, – тихо сказал Михалыч.
Ольга Владимировна молча откинула одеяло. Игорь увидел тощую, как палка, ногу бабули – синюю от гематом, шишек и вен-жгутов. Быстрым движением ввела препарат.
Бабуля ойкнула и тут же затихла.
– Спасибо, родненький… – прошептала она.
Михалыч продолжал гладить бабуле руку.
– Все… – тихо сказал он.
– Что все? – не поняла нянечка.
– Скончалась.
– Что ж мне теперь, заново постель перестилать? – всплеснула руками нянечка.
– Дура ты! – сказал Михалыч. – Как я только тебя терплю… Лучше я со Светкой буду работать. А ты меня ищи-свищи, не приду. И Молодого не дам, не выделю. Поняла?
– Михалыч, миленький, ну прости, не сердись! Ну, сорвалось с языка. Устала я, уже вторые сутки на ногах…
– Без меня не могла ее отпустить по-человечески? – уже спокойно упрекнул Михалыч.
– Да откуда ж я знала? Это у тебя чутье, а по мне так бабка сбрендила. Нормальная она была, стабильная, упертая. Да я ж, как ты велел, все сделала – про дочку сказала, что едет… Ну что я-то? Чуть что – я виновата?
– Дура ты… – Михалыч вышел из палаты. Его кто-то позвал, но он не откликнулся.
Нянечка выглянула в коридор и уперла руки в бока.
– Ну вот куда он? Он же мне нужен! – объявила она сразу всем. – Молодой, пойдем, а? Еще троих надо поднять!
Игорь стоял у подоконника около открытой фрамуги – в коридоре, несмотря на открытое окно, было душно. Дышать нечем. Запахи, казалось, не выветривались, а гуляли по коридору, палатам, смешивались, концентрировались. Сколько он так простоял у подоконника – не помнил. Может, минуту, может десять… Очнулся от окрика старшей нянечки.
– Молодой человек, ты чего стену подпираешь? Не боись, без тебя не упадет. Давай, отклеивайся – и на выход. Посещения закончены. График видел?
– Я маму ищу. Сказали, здесь…
– С рейсового?
– Да.
– Пойдем, в эту палату сегодня женщину положили. Заходи, не стесняйся. Твоя матушка-то?
Игорь посмотрел на бесформенную гору, лежащую под одеялом. Приблизился и увидел опухшее лицо в кровоподтеках. Редкие седые волосы, почти ежиком торчащие на черепе. Нет, ошибка…
– Она? – спросила нянечка.
– Нет, не она. Не знаю… – промямлил Игорь.
– Как не знаешь? Ты поближе подойди. Посмотри внимательно, – сказала нянечка и пихнула Игоря в спину. Тот оказался рядом с кроватью. Да, это была его мать – никаких сомнений. Но он продолжал мотать головой – нет, этого не может быть! Не мама, какая-то чужая толстая тетка, лысая и страшная… Лицо так отекло, что глаза превратились в щелочки. Женщина тихо стонала…
– Так она? – спросила строго нянечка.
– Да, она… – признался Игорь.
– Что ж ты, мамку ро́дную не узнал? Небось видитесь редко? Да что с вас, мужиков, взять?
– Да нет, не редко. – Игорю стало стыдно, и он начал оправдываться.
– Тогда что ж не узнал-то? Мамку-то ро́дную? Не тетка чужая, поди! Ладно, коли уж ты здесь – помогать будешь!
– Как? – Игорю стало плохо, по-настоящему. Колени подкашивались, руки дрожали.
– А так! Пеленку ей надо подложить, судно вынести, помыть.
– Я не умею…
– Конечно, не умеешь. Что ты с лица-то спал? Как она тебе задницу подтирала и горшки выносила – так ничего. Теперь давай! Твоя очередь. Не развалишься! Заодно поймешь, как о матери заботиться надо. Или не поймешь… Давай, ты ее перекатывай, а я буду подстилать. Понял? Тяжелая она. А в отделении двадцать пять человек. Все с ног сбились. Михалыч, вон, обиделся на меня. Я одна тягать не могу. Так что давай потихоньку переваливай ее на бок. Или брезгливый? Что ты отворачиваешься? Да я ее прикрою простынкой. Что ж за мужики-то пошли? Нежные, аж не дунь – не плюнь.
Игорь, стараясь не смотреть на мать, следовал указаниям нянечки – держал, поворачивал, опускал, подтягивал повыше. Мать тихо стонала.
