— Мне кажется, мы понимаем, — медленно произнесла Ардис.
Однажды вечером они были вдвоем — Элина и Марвин Хоу, и он увидел, что она повредила себе палец — сущая ерунда: указательный палец на правой руке прищемило дверцей машины. Он схватил ее руку, осмотрел палец — немного крови запеклось вокруг ногтя.
— Элина, почему ты ничего не сказала? Элина, ведь, наверно, было очень больно…
Элина в смущении попыталась отнять у него руку.
— Нет, все в порядке, ерунда, — рассмеялась она.
— Но… ведь наверняка было больно… А теперь больно?
— Я не знаю, я ничего не чувствую, это ерунда, — сказала Элина.
Он поцеловал ее палец. Приложил ее руку к своей щеке — казалось, он сейчас заплачет; затем улыбнулся ей.
— Ты такая милая, такая прелесть, — сказал он. — Что бы ты ни услышала обо мне, Элина, — насчет моего прошлого или насчет нынешних женщин, женщин, которые пытаются на что-то претендовать, потому что я не умею как следует упорядочить эту сторону моей жизни… тебе этого не понять, Элина… что бы ты ни услышала, не придавай этому особого значения. Тебя это никак не касается. Я все подробно объяснил твоей матери, и она поняла. Ты мне обещаешь, Элина?
— Да.
— А пальчик — он у тебя действительно не болит? Или отвезти тебя к доктору?
Элина рассмеялась.
— Это ерунда. Он выглядит так некрасиво, не смотрите на него.
Она отняла у Хоу свой палец. Ей было слегка стыдно — ощущение в чем-то даже приятное. Глубоко, в самом низу живота, заныло… и она вдруг вспомнила про мальчишек в школьном зале, ватагу мальчишек — как один из них сгреб ее и прижал к себе. Время от времени мысль ее упорно к этому возвращалась. И всякий раз отчасти постыдное, отчасти приятное чувство возникло в ней, но оно было таким слабым, что никак за него не ухватишься, не поймаешь. Вот и сейчас, с Марвином Хоу, это чувство шевельнулось — и исчезло.
Я сказала себе — Как это забавно: телефонные звонки, и визиты, и разговоры, разговоры. Я сказала себе — Я этого не хотела, — но потом вспомнила, что хотела, чего-то хотела. Хотела снять с себя лицо бумажной салфеткой, швырнуть на пол и сказать — Вон оно! Валяется на полу!
Затем настал день, когда Ардис возмущенно заявила: — Это оскорбительно, и я не намерена с этим мириться!
Хоу не хотел широко оповещать о свадьбе.
Он уехал из Детройта, и Ардис ждала и все эти три Дня неистовствовала, даже не считала нужным приводить себя в порядок, не одевалась. Она закуривала и тут же со злостью тушила сигареты.
— Почему? — то и дело спрашивала она Элину. — Что ты не так сделала? Он, очевидно, стесняется тебя!
— Я не знаю, что я не так сделала, — безразличным тоном отвечала Элина.
— Он разочарован в женщинах — это я могу понять, и насчет того, что он не хочет иметь детей, — да, тоже могу понять, — говорила Ардис недоумевая, захлебываясь словами, но чтобы венчаться без объявления о браке… Нет. Ты на это не пойдешь. Нет. Категорически нет.
Раз по десять в день она снова и снова читала документ — брачный контракт, который дал ей Хоу, — и отшвыривала в сторону, так ничего и не поняв.
В этом контракте было сорок пять пунктов.
Ардис сразу отправилась с ним к одному своему знакомому, юристу, у которого была контора в небоскребе Фишера, близ клуба «Пирамида», и юрист сказал ей, что сорок пять пунктов — это совсем немного, что в документе нет ничего необычного и что если его как следует опротестовать, то, наверное, часть пунктов можно изменить. Он объяснил Ардис, что брак заключается не только между двумя людьми, а между двумя людьми и законом, и что третьей стороной в любом брачном контракте является государство, независимо от того, сказано об этом или не сказано. Нет, документ — самый обычный. Некоторые части, возможно, удастся изменить, но в общем контракт вполне выдерживает критику. Со стороны Хоу было бы нелепо жениться, не приняв узаконенных мер предосторожности, сказал юрист, и Ардис не могла с ним не согласиться. И все же интересно, почему в контракте ничего не сказано о разводе, — разве не для этого главным образом он составляется? Чтобы защитить свое достояние от возможного раздела при разводе и от алиментов?
— Гражданское право запрещает упоминание об этом — о разрушении брака, — сказал юрист.
Итак, Ардис вернулась к Элине и сказала: — Все тип-топ. Дело сводится к тому, что ты отказываешься от притязаний на его собственность, а остальные пункты не так уж важны… Они, конечно, важны, да, но не имеют отношения к деньгам. И все же пока ты эту штуку не подписывай.
Когда Марвин вернулся в город, он позвонил Ардис, и они вдвоем встретились за ленчем. Ардис вернулась оттуда красная, очень взволнованная и объявила Элине, что Хоу не только отказался снять этот пункт, но добавил новый: что Элина не должна подвергаться никакому стороннему влиянию — «имея в виду меня, твою мать! Меня!» — кричала она.
Она открыла сумку и швырнула на стол пузырек с таблетками.
Элина посмотрела на пузырек.
— Это что? — спросила она.
— Снотворное! Барбитураты!
Элина пошла в спальню. Мать последовала за ней и включила свет.
— Я сказала ему, что ты очень расстроена… ты такая ранимая… Я сказала ему, что не отвечаю за то, что может с тобой произойти… если ты решишь, что он отвернулся от тебя, что он тебя стыдится…
Элину передернуло.
На другое утро зазвонил телефон, и Ардис ответила лишь на шестой звонок. Она не потрудилась накануне снять грим — до того она была взвинчена и так ей все было противно. Лицо ее горело. Глаза сверкали. Какое-то время она слушала, затем прервала говорившего: — Хорошо, отлично, прекрасно, путешествуйте сколько хотите — она не будет возражать… Она на это согласна… если это поддается пониманию, то да, конечно… она вела такой уединенный образ жизни и… И вот что еще: я вовсе не жажду иметь зятя вашего возраста, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, поэтому я отнюдь не собираюсь навязывать вам свою особу и жить вместе… навязать вам себя в качестве тещи — в нашем-то возрасте!.. Отлично, прекрасно! Представьте себе, у меня есть кое-какие планы относительно собственного будущего, хотите — верьте, хотите — нет! Вы не единственный, кто думает о будущем! Она согласится, чтоб вы путешествовали, чтоб вы не все время проводили дома, да, да, и на все, что с этим связано, но она не согласится на последний пункт и… и я не буду отвечать за то, что может с ней случиться… вы сами можете представить себе, каково это молоденькой девушке, такой девушке, как Элина, которая… которая, кстати сказать… Что? Что? Один год? Один год, а потом?.. Нет. Категорически нет. Это — to же самое. Нет. Я понимаю, что вы не обычный мужчина, — не без издевки заметила Ардис, — я понимаю, судя по тому, что читала о вас, что вы немного эксцентричны, но это неважно, что вы, может, и гений, как принято считать… но… моя дочь не станет рядиться под… Нет, где вы живете, не имеет значения, ничего не изменится, даже если вы будете жить в другом месте. Что? Нет. Я сказала — нет. Она вас действительно любит, и я готова признать, что вы любите ее, да, и уважаете ее, иначе вы никогда не пошли бы на все эти хлопоты… Но вы уважаете ее недостаточно… совсем недостаточно… И… Что?
Она слушала, глядя в пол. А Элина наблюдала за ней. Она никогда еще не видела, чтобы мать была так взволнованна, так хороша. А она действительно была хороша, несмотря на то, что грим у нее был вчерашний и волосы были как следует не расчесаны, а халат то и дело распахивался. Я крикнула себе из дальнего далека — Элина! Можешь ты жить забавы ради и одновременно всерьез? Можешь ты забавы ради проглотить пригоршню таблеток, забавы ради умереть, но умереть так, чтоб уже не встать?
Ардис опустила трубку на рычаг. Она посмотрела на Элину и на ощупь нашла смятую коробку, в которой оставалась одна-единственная сигарета. Глаза ее казались чересчур большими, неестественно большими. Но она улыбнулась Элине сияющей улыбкой, и Элина поняла, что они победили.
— Ты устроена до конца жизни, — сказала она.
Он поцеловал меня и. сказал, что никогда не боялся выглядеть глупо. Никогда не боялся рисковать, не боялся, что люди станут смеяться над ним. Он сказал — Мой секрет состоит в том, что для меня нет невозможного. Я берусь за все.
Я сказала, что вся моя жизнь уйдет на то, чтобы понять его.
А он сказал — Нет, ты не поймешь меня, Элина, — но сказал мягко, потому что любил меня.
И я любила его. Я действительно его любила. Я была его женой и любила его.
11
…Десятифутовый шкаф с острыми резными краями и зеркалом, в котором обесцвеченными искаженными тенями отражались Элина и ее муж; дверцы были инкрустированы золотом и слоновой костью, пахло пылью и старым полиролем.
— Восемнадцатый век, немецкий шкаф, — сказал Марвин. Он прочел это на пожелтевшем ярлыке, прикрепленном к одному из ящиков. — Красивый, Элина, правда?
