Не менее сильное впечатление производил хозяин. Маленький, по плечо Грегу, как и он, бритый наголо, одетый в черный френч, он казался двойником доктора Зло из фильма про Остина Пауэрса. Видимо, сознательно наигрывая на этот образ, он даже двигался также – мелко семеня и забавно отставляя в сторону ноги в лакированных черных туфлях. С образом кукольного человечка не вязались только внимательные темные глаза.
Мари и Чучо, державшиеся вместе, смотрелись потрясающе. Он, как обычно, был в черном, а на ней сегодня было беспроигрышное маленькое черное платье, и вдвоем они выглядели очень гармонично. Появившись всего на несколько минут раньше, они с ошеломленным видом бродили по фантастическому залу. Мари, впрочем, хватило на то, чтобы быстро оглядеть с ног до головы Жози и, уловив взгляд Грега, незаметно показать ему большой палец и одобрительно кивнуть головой.
Спутница Грега была замечена и Чучо, голова которого склонилась на бок, а ноздри раздулись, сделав индейца чем-то похожим на породистого охотничьего пса, взявшего след.
Небесное создание, откликавшееся на имя Селин, проплыло по залу с серебряным подносом, и в руках у каждого оказались высокие бокалы с розоватым искрящимся напитком.
Мэттью, уже освоившийся здесь, на правах хозяина вечера поведал, что некогда здание действительно было холодильником Парижа. Два века назад здесь хранили запасы продовольствия для города. Температура поддерживалась естественным образом – толстые стены здания и отсутствие окон в любое время года сохраняли в залах холод.
Потом здание довольно долго пустовало, и постепенно его оккупировали художники, артисты, разного рода маргиналы. Но, в отличие от Амстердама, сквоты во Франции не прижились, и около двадцати лет назад дом был выставлен на продажу. Те из художников, кто смог себе это позволить, раскупили бывшие холодильники по частям и превратили их в свои мастерские. Обогревались кто как, но Пабло предпочитал свечи – иногда их горело здесь около семисот.
– У меня здесь совершенно экспериментальное пространство, – кокетливо покусывая ноготь мизинца и хитро посматривая снизу на гостей, подтвердил Пабло. – Лаборатория джинна. Я возвожу и разрушаю здесь замки. И мои гости всякий раз попадают в новый мир, которого раньше не видели… Но, Мэттью, милый, приглашайте же всех к столу.
Грег бывал в лучших ресторанах мира. Но этот ужин был за рамками гастрономической кухни, вне категории кухни вообще. Интерьер, свет, блюда, напитки, звучавшая откуда-то музыка, персонажи – все это было здесь неразделимыми и необходимыми ингредиентами некоего единого действа, целиком переворачивающего привычные понятия о природе вкуса.
С каждым блюдом в зале менялся свет, плавно изменяя его очертания и высвечивая настолько разные аксессуары, что присутствующие почти физически переносились из знойного Марокко в куртуазную Венецию, а оттуда – в пасторальную старую Англию. Музыка же была не фоном, а пикантной приправой, специями, содержащими тонкие афродизиаки, и казалось, что у нее – то привкус арганового масла, то – корицы и миндаля…
Селин умудрялась молниеносно и незаметно менять декорации на столе, и прозрачные бокалы для легких напитков, сопровождавшие начало ужина, к его концу превратились в тяжелые серебряные кубки с бордово-черным густым вином.
Сменявшие друг друга блюда настолько поглощали внимание неожиданной и безошибочно гармоничной гаммой вкуса, настолько прочно захватывали сознание, что говорить о чем-то было почти невозможно. Можно было только наблюдать за игрой света, выхватывающей из полутьмы то подсвеченный нимб волос вокруг головы Мари и рядом – медный профиль Чучо, то ставшее почти прозрачным платье Жози, то внимательный взгляд Пабло…
В конце ужина Пабло, сидевший на противоположном от Мэттью конце длинного стола, провозгласил тост за здоровье именинника.
Грег, опомнившись, выскочил в прихожую, где оставил сумасшедшую вазу, и вручил ее Мэттью с пожеланием вот также уметь быть всегда внутри, но одновременно – снаружи.
Ваза обошла стол, вызвав всеобщее уважение.
Чтобы музыка не мешала обсуждать невиданный сосуд, Пабло выключил ее, и Мари, воспользовавшись этим, сказала:
– Мэттью, у меня тоже есть подарок. Песенка… Пабло, я где-то видела гитару, можно ее взять?
Пабло скосил глаза на Селин, и та, испарившись на мгновение, вернулась с невообразимой черной гитарой.
– Как написалось, так и написалось, – сказала Мари. – Когда Вини-Пуха спрашивали, почему в его стихах то или иное слово, он отвечал «Не знаю. Оно туда просилось, и я его пустил» . Вот и я так же…
Мари провела рукой по струнам, и спокойно, но, вместе с тем, очень легко начала:
Он шел из Авиньона в Авиньон,
Я шел ему навстречу.
И песню громко пели я и он,
И каждый – на своем наречии.
И нечего делить нам было,
Ни почестей, ни славы.
И солнце в левый глаз ему светило,
А мне светило в правый.
Мелодия была странной, вроде бы очень простой, но было в ней какое-то пронзительное смещение, делавшее ее неуловимой, летучей, как будто мгновенно растворявшейся в просторном зале.
Он шел из Авиньона в Авиньон,
Я шел ему навстречу,
Хотя я знал, что там, где правил он,
Мне больше делать нечего.
И то, что я наивен был и пылок,
Ему было забавно.
Он левою рукой чесал затылок,
Я это делал правой.
Мари пела, улыбаясь сама себе, как-то по-мальчишески, без всякой старательности, но то ли акустика была здесь такая, то ли подействовали вина, – слова и мелодия безошибочно попадали в какую-то крошечную точку внутри каждого, заставлявшую не просто слушать песню, а, вот именно, – быть прямо сейчас на далекой раскаленной за день дороге, отмеряя посохом, сколько пройдено и сколько осталось…
Он шел из Авиньона в Авиньон,
Я шел ему навстречу.
Он разлюбил, я был еще влюблен.
Он постарел, я был широкоплечим.
Я молод был и денег не копил,
Он упивался славой.
И то, что для него налево было,
То было для меня направо.
Почему-то казалось очень важным, что же будет, когда они, идущие друг другу на встречу, наконец, встретятся где-то на полпути к Авиньону… Или ничего не будет – подумаешь, велика важность, – встретились и разошлись своей дорогой…
Он шел из Авиньона в Авиньон,
Я шел ему навстречу.
При встрече он отвесит мне поклон,
И я ему отвечу.
И все…
Песня кончилась. Не было ни аплодисментов, ни восторженных возгласов, был просто длинный стол, освещенный свечами, и Мэттью, обойдя его, склонился и поцеловал Мари руку.
Пабло предложил сделать небольшой перерыв перед десертами, и все разбрелись по углам этого нереального зала.
Чучо ворковал с Мари у ротонды, но посматривал в сторону Жози.
Грег ощутил легкий укол ревности. За двумя зайцами, да, учитель танцев? Так и зоркий глаз свернуть недолго.
Жози о чем-то расспрашивала Селин, и он подошел к ротонде.
– Ты хорошо поешь. Где научилась?
– Брала интервью у одного певца, он и рассказал, как это делается.
Чучо воспользовался его появлением и явно нацелился ретироваться, но Грег успел остановить его и тихо сказать:
– Это моя парижская крестница. Я отвечаю за ее нравственность. Так что без этого, как его… Криминального жаргона Буэнос-Айреса. И не вздумай заставлять ее что-нибудь снимать, на ней и так немного надето.
Последняя фраза ему самому напомнила о пикантном долге, и, провожая глазами Чучо, он вынул из кармана легкий сверток, перевязанный алым бантом, и сказал:
– Мадемуазель, вчера вы забыли у меня в кармане деталь своего гардероба.
– Что это? – Мари посмотрела на сверток и, сообразив, засмеялась. – Благодарю. Но, знаешь, это как с курением – от дурных привычек нужно освобождаться сразу, выбрасывая все сигареты до единой. Остальные уже ликвидированы.
– В смысле? – опешил он.
– Понимаешь, мы сегодня болтали с Чучо… Он мне рассказал, что терпеть не может галстуки. Вообще их не носит. Во-первых, дышится легче, во-вторых – такая статья экономии появляется! Мужики ведь тратят на галстуки целое состояние. Как и женщины – на это… Я впечатлилась его примером. Так что, оставь где-нибудь здесь, Пабло декоратор, он найдет применение.
– Гм… Смело… Ты молодец.
Слова были не очень, но среагировать изящнее не получилось. У каждого свое путешествие… У Мари уже есть приобретения. Не потерей же это называть… Куда-то нужно пристроить сверток с бантом. Вот Пабло порадуется, когда найдет…
А Пабло как раз вышел на середину зала и несколько раз хлопнул в ладоши.
