— Ну, ладно, — сказал он, с трудом поднимаясь, и протянул ей руку.
Они медленно, поддерживая друг друга, вошли в дом. Франсиско подогрел суп, и жизнь снова пошла по своему привычному кругу.
Оставшись одна из-за траура Леалей, Ирэне Бельтран решила искать Еванхелину самостоятельно: она взяла машину матери и поехала в Лос-Рискос. Она пообещала Дигне помощь в поисках Еванхелины, и ей не хотелось выглядеть легкомысленной. Сначала она заехала в дом семьи Ранкилео.
— Не ищите ее, сеньорита. Она уже в сырой земле, — смиренно сказала мать: так говорят люди, пережившие множество несчастий.
Но Ирэне готова была разрыть землю, если потребуется, чтобы отыскать девочку. Позже, возвращаясь в воспоминаниях к этим дням, она спрашивала себя, что толкнуло ее в этот край мрака. Сначала она думала, что в ее руках конец нити — стоит только потянуть, и тут же распутается этот огромный клубок горя. Интуитивно она догадывалась, что эта святая, творившая сомнительные чудеса, — граница между ее упорядоченным миром и мраком, куда она до сих пор не заглядывала Думая об этом, она пришла к выводу, что ею двигало не только свойственное ее характеру и профессии любопытство; ее словно затянуло в водоворот. Она заглянула в бездонный колодец и не смогла устоять перед искушением погрузиться в бездну.
Лейтенант Хуан де Диос Рамирес сразу же принял ее у себя кабинете. Он ей показался не столь могучим, как тогда, в то зловещее воскресенье в доме Ранкилео, где она видела его; значит, заключила девушка, впечатление от человека зависит от его действий. Рамирес был почти любезен. Без фуражки, в мундире, без портупеи и оружия. У него были одутловатые красные руки, покрытые пятнами от обморожения — недуга бедных. Не узнать Ирэне было невозможно: стоило хоть раз увидеть ее буйную шевелюру и экстравагантную одежду, и ее вспомнил бы любой, поэтому она и не пыталась обмануть его, а прямо заявила о том, что разыскивает Еванхелину Ранкилео.
— Ее задержали для обычного допроса, — сказал офицер. — Ночь провела здесь, а на следующий день рано утром была отпущена.
Рамирес вытер со лба пот: у него в кабинете стояла жара.
— Ее выпустили на улицу раздетой?
— На гражданке Ранкилео были туфли и пончо.
— Вы ночью вытащили ее из постели. Она несовершеннолетняя. Почему вы не вернули ее родителям?
— Я не обязан обсуждать с вами действия полиции, — сухо возразил лейтенант.
— Вы предпочитаете сделать это с моим женихом, армейским капитаном Густаво Моранте?
— Не много ли вы на себя берете? Я отчитываюсь только перед моим непосредственным начальником.
Однако Рамирес заколебался. Принцип воинского братства был у него в крови; превыше мелкого соперничества между военными институтами ставились священные интересы родины и не менее священные — интересы мундира; их нужно защищать от раковой опухоли, поразившей народ и разрастающейся повсюду; поэтому, из предосторожности, не следует доверять гражданским, а нужно соблюдать верность товарищам по оружию: таков стратегический замысел. Тысячу раз им повторяли: Вооруженные Силы должны быть монолитны. Кроме того, на него влияла классовая принадлежность девушки; он привык уважать высшие авторитеты — деньги и власть, а она, по-видимому, обладает и тем и другим, если уж осмелилась с такой дерзостью учинить ему допрос, обращаясь с ним как со слугой. Он достал журнал дежурств и показал ей. Там было записано поступление в участок Еванхелины Ранкилео Санчес, пятнадцати лет, задержанной в связи с заявлением по поводу несанкционированного происшествия и нанесения физического оскорбления офицеру Хуану де Диос Рамиресу. Внизу было дописано: в связи с приступом истерии допрос решено отложить. Затем стояла подпись дежурного капрала Игнасио Браво.
— По-моему, она уехала в столицу. Хотела устроиться служанкой, как и ее старшая сестра, — сказал Рамирес.
— Без денег и полураздетая? Вам не кажется это странным, лейтенант?
— Эта соплячка была с придурью.
— Могу я поговорить с ее братом — Праделио Ранкилео?
— Нет. Он переведен на новое место службы.
— Куда?
— Эти сведения секретны. А мы находимся в состоянии повышенной боевой готовности.
Она поняла здесь ничего не узнать, а поскольку было еще рано, поехала в село, надеясь поговорить с людьми. Ей хотелось узнать, что думают о военных вообще и о лейтенанте Рамиресе в частности. Но люди, услышав такие вопросы, качали головой и, не проронив ни слова быстро уходили. За годы авторитарного режима осмотрительность привилась как способ выживания. Ожидая, пока автомеханик латал колесо ее машины, Ирэне зашла в ресторан гостиницы рядом с площадью. Весна проявлялась в брачном полете дроздов, надменном шествии наседок с выводками цыплят, трепете девичьего тела под перкалевым платьем.[43] Беременная кошка вошла в гостиницу и с достоинством обосновалась под столиком, за которым сидела Ирэне.
Бывали мгновения, когда Ирэне чувствовала всю силу своей интуиции. Она угадывала, ей казалось, предвозвестия будущего и полагала что сила мысли может влиять на определенные события.
Так она объяснила себе появление сержанта Фаустино Риверы именно там, где она собиралась поесть. Когда позже она рассказала об этом Франсиско, тот объяснил это проще: в Лос-Рискосе был единственный ресторан, а сержанту захотелось пить. Ирэне заметила Фаустино, когда, обливаясь потом, он подходил к гостинице и вошел, чтобы заказать себе пива Она сразу узнала его: индейское скуластое лицо с удлиненным разрезом глаз, грубая кожа, крупные, ровные зубы. Он был в форме, в руке держал фуражку. Она вспомнила то немногое, что узнала о нем со слов других людей, и решила это использовать.
— Вы — сержант Ривера? — спросила она вместо приветствия.
— К вашим услугам.
— Сын Мануэля Риверы — того, что с заячьей губой?
— Он самый, чем могу служить?
Далее беседа пошла легко. Девушка пригласила его за свой столик, и, как только с еще одной бутылкой пива он уселся за стол, она взялась за него. После третьего стакана стало ясно, что сержант плохо переносит спиртное, и тогда девушка перевела разговор на интересующую ее тему. Сначала польстила ему, сказав, что он от рождения предназначен для ответственных должностей, любому это ясно, — и она сама это заметила в доме Ранкилео, когда сержант контролировал ситуацию с властью и хладнокровием настоящего военачальника — энергичного и грамотного, не то что офицер Рамирес.
— Этот лейтенант всегда такой безрассудный? Вообразить только: открыл пальбу! Я так испугалась…
— Раньше он был не такой. Он не был плохим человеком, заверяю вас, — возразил сержант.
Фаустино знал его как свои пять пальцев, ведь уже столько лет он служил под его началом. Еще будучи выпускником офицерского училища, Рамирес воплощал в себе качества примерного военнослужащего: аккуратный, принципиальный, исполнительный. Он знал наизусть уставы и наставления, не выносил недоработок, проверял блеск начищенной обуви, дергал за пуговицы, чтобы проверить их прочность, от подчиненных требовал серьезного отношения к службе и был помешан на гигиене. Лично следил за уборкой сортиров и каждую неделю выстраивал обнаженных солдат для обнаружения венерических болезней и вшей. Он рассматривал их интимные места в лупу, и зараженным предстояло вытерпеть суровые методы лечения и многочисленные унижения.
— Но это он проделывал не по злобе, а просто чтобы научить их быть людьми. В те времена, мне кажется, у лейтенанта сердце было доброе.
Ривера вспомнил первый расстрел, словно видел его сейчас. Произошло это пять лет тому назад, через несколько дней после военного переворота Еще было холодно, а в ту ночь лил беспрерывный дождь; с неба обрушился водопад, чтобы омыть все вокруг — казармы полицейского участка стояли вымытые, пахло плесенью и сыростью. На рассвете дождь прекратился, но все вокруг было подернуто дымкой, напоминавшей о недавнем дожде, а меж камней поблескивали, словно куски хрусталя, лужи. В глубине казарменного двора стоял взвод, а в двух шагах перед ним — очень бледный лейтенант Рамирес. В сопровождении двух солдат привели заключенного; его поддерживали под руки — он не мог держаться на ногах. Не понимая, в каком состоянии находится заключенный, Ривера поначалу подумал, что тот струсил, как и многие другие, которые занимаются подрывной деятельностью и саботажем, чтобы навредить родине, а когда настает пора расплаты, падают в обморок; но когда сержант присмотрелся получше, понял, что это тот тип, которому раздавили ноги. Его почти несли, чтобы ноги не разъезжались на брусчатке. Глянув на своего начальника, Фаустино Ривера угадал его мысли: однажды, на одном из дежурств ночью, им удалось поговорить по-мужски, невзирая на звания, и проанализировать причины военного мятежа и его последствия. Антипатриотически настроенные политики раскололи страну, говорил лейтенант Рамирес, ослабили нацию, сделав ее легкой добычей для внешних врагов. Первейший долг солдата — быть на страже безопасности, поэтому военные и взяли власть, чтобы восстановить мощь родины, заодно сведя счеты с внутренними врагами. Ривера отвергал пытки, считая их одним из худших проявлений этой грязной войны, которая медленно их засасывала война не была их профессией, их не этому учили; она сидела у них в печенках Большая разница — отвесить пару затрещин уголовнику, что считалось обычным делом, или систематически пытать заключенных И почему эти несчастные молчали? Почему не выкладывали все на первом же допросе, не мучаясь понапрасну? Ведь в конце концов все или признавались, или погибали, как этот, — его-то и предстояло расстрелять.
