Кинашвили вплоть до самой старости служил в Душети и Мцхета. По поводу убийства Ильи Чавчавадзе он, правда, знал не более других, однако путями неисповедимыми был посвящен во все тонкости злонамеренной травли, предшествовавшей решению убить Чавчавадзе. Со слов Кикашвили, стрелять в Илью поначалу не хотели, предполагалось сжить его со свету иными способами: к примеру, довести его до состояния, когда сердце, переполнившись мукой, разрывается! Кинашвили был осведомлен обо всех подробностях: какими средствами боролись с Ильей, в какой последовательности строились каверзы, терзавшие его нервы, чьими руками все это делалось. Он поименно называл людей, вершивших преступления за мзду или просто по подстрекательству... По малолетству я не предполагал, что это крайне важно - запоминать подробности такого рода. Меня больше занимали козни, нежели имена преступников. Этот детский промах я осознал слишком поздно, когда в моем роду не оставалось никого из тех, кто мог бы назвать виновных. Ничего не поделаешь, только ли фамилии, связанные с убийством Ильи, выпали из моей памяти?.. Речь шла не о пape-другой проделок, досужей выдумке вредуна, а о тщательно разработанной системе действий, не исключающей и участие психолога... К примеру, все началось с того, что на веранде дома, где жил Илья, разорили ласточкины гнезда. Вслед за этим разрыли дорогу - фаэтон не смог проехать. Князь призвал управляющего к ответу. Тот оправдывался, что дорогу разрыли за то время, как он ездил встречать хозяина. Ров засыпали. Тогда во двор кто-то стал подбрасывать дохлых собак и кошек. Выведенный из терпения, Илья созвал старейшин деревни с требованием прекратить безобразные попытки выжить его из собственного дома, пригрозил продать имение и съехать. В ответ старейшины клялись в своей непричастности. По весне оказался разоренным фруктовый сад, все посаженные осенью саженцы повыдернуты. Не довольствуясь этим, злоумышленники стали неизвестно какими путями подбрасывать в комнату Ильи то змею с раздробленной головой, то живого скорпиона, он находил их по возвращении из города. Илью этим не удалось пронять, он был человеком крепким. Тогда недруги замыслили гадить в родник перед самым домом князя. И делали это не раз и не два - постоянно. Возмущенный Илья снова призвал старейшин: "Из деревни в такую даль к роднику никто не поднимется. У вас там свои родники. Кто-то намеренно пакостит мне. А если ваш родник загадят? Приятно будет?.. Не прекратятся безобразия - не подпущу к воде!.." Вот и все, что он сказал - ничего другого, а негодяи разблаговестили на всю Грузию, что Илья не дает воду крестьянам, одно слово - кровопийца, убить его мало. Любопытно, что все злонамеренные проделки, творимые негодяями, были направлены на то, чтобы окончательно испортить и без того натянутые отношения между Ильей и селянами. Врагам нужно было распалить страсти, создать обстановку, которая оправдала бы убийство кровопийцы-помещика, замучившего крестьян. Когда не удалось извести Илью, его застрелили...
Шагай, шагай, не останавливайся!.. В нашей семье одной из главных тем, обсуждаемых как домашними, так и гостями, была тема национально-освободительного движения. Сколько ночей провел я без сна, горько сожалея, что родился не в те времена, и напряженно размышляя, как бы я сам повел себя в тех или иных обстоятельствах. Да, я уже тогда был оптимистом, не терявшим надежды: настанет время, когда я смогу внести свою лепту в дело освобождения грузинского народа. В этих упованиях я засыпал.
Дядя Серго Герсамия слыл непревзойденным рассказчиком событий той поры. Сколько чего он знал! Вот одна из историй, им поведанных:
– В девятьсот пятом мы, ученики кутаисской гимназии, вышли на демонстрацию под лозунгом "Полная демократия!" и прочия. На нас налетели казаки и, орудуя нагайками, оттеснили к губернской тюрьме. Помню, били, было больно, что греха таить, однако я исполнялся гордости оттого, что принимаю муки за благоденствие своего народа, и, кажется, мне это было приятно. Потом взялись за дело надзиратели и затолкали нас тычками в камеры. Словом, мы себя чувствовали видавшими виды революционерами... Теперь я уверен, что, если бы нас брали по одному, мы бы струили слезы, а так, друг перед другом, каждый старался не уронить своего достоинства!
Сидим. Только и разговоров, в какую именно губернию нас сошлют. Я мучаюся угрызениями совести, поскольку не совершил ничего такого, за что меня приговорили бы, например, к каторге. Такого рода сожаления, уверен, терзали многих из нас, но мы успокаивали себя тем, что для начала хватит с нас и ссылки в какую-нибудь Вятку или Кандалакшу, а с каторгой еще успеется, попадемся как-нибудь за будущие героические деяния. Мы были заняты разговорами, когда по камерам пронесся слух, что в тюрьме находится губернатор с обходом! Мы, разумеется, наспех прикинули, как себя вести с ненавистным правителем Кутаиси и всея Лихт-Имерети, назначенным не менее ненавистным императором. Шел господин губернатор по камерам, шел и дошел до нас. Распахнулась дверь. К этому времени мы уже разместились все на полу по центру камеры. Едва губернатор переступил порог, как мы одновременно обернули к нему спины. Эффект, в силу своей неожиданности, получился ошеломляющим, высокий гость опешил, у него челюсть отвисла в полном смысле этого слова. Взяв себя в руки, он обошел нас, пристально вглядываясь в каждого из гимназистов, и осведомился у начальника тюрьмы, кто мы, собственно, такие. Он просто любопытствовал, без тени прежней растерянности и изумления. Начальник тюрьмы доложил, что это политические, согнанные казаками. От такого ответа несчастный губернатор обезумел прямо на наших глазах и диким голосом возопил: "Гнать взашей, чтоб их духу не было!" Он ринулся к дверям и, задержавшись на пороге, окинул нас взглядом. Покачав головой, пробормотал: "Государству, которое этих пугается, уже ничем не поможешь..." И ушел. Такое завершение мистерии было неожиданным и поучительным: перспектива ссылки и мечты о каторге несколько разнились оттого, что нас ждало десятью минутами спустя!.. Мы в голос дружно отказались покинуть тюрьму. Тогда понабежали надзиратели и, ухватив нас за шкирки, словно котят, вышвырнули вон. Но и это пустяки. Когда я пришел домой, мой отец объявил: "Вот и наш доморощенный революционер явился".
Серго Герсамия был федералистом, редактировавшим в свое время партийную газету в Кутаиси. После советизации Грузии он не раз сидел и избежал репрессий тридцать седьмого года лишь потому, что в начале тридцать шестого его арестовали еще раз и вскоре освободили. Он перебрался в Тбилиси, а славный Наркомат внутренних дел не удосужился копнуть его прошлое, столько было забот - того взять, этого расстрелять... Пока подходила очередь Герсамии, репрессии и пошли на убыль. Очень может быть, как-то так получилось, что они просто упустили его из виду.
Конечно, одними подобными доводами нельзя всерьез объяснить чудо его спасения, однако такие ляпы, по счастью, с наркоматом случались. Так или иначе, Герсамия начал работать в театральном музее, дожил до глубокой старости, пробавляясь гонорарами от биографий актеров и театральных деятелей, был автором десятка монографий в этой области. В свое время вокруг имени Герсамии происходил шум: газеты, им редактируемые, цензура то и дело закрывала, он же, не мешкая, приступал к изданию новой - такие были времена, что-то и позволялось... За одну статью Герсамию упекли в тюрьму, а газету, как водится, закрыли. Оценка целей, возможностей и перспектив свершающейся революции, возможно, была не слишком оригинальной, тех же мыслей, вероятно, держались и другие, но приоритет публикации в Грузии, бесспорно, принадлежит Герсамии. Нужно сказать, что лично я в политической литературе того времени ничего подобного не встречал... Вот что он писал в тысяча девятьсот пятнадцатом году:
"В основе борьбы угнетенных народов Российской Империи лежат два фактора - социальный и национальный. Народы, входящие в состав империи, с одной стороны, испытывают тяжелое бремя эксплуатации господствующих классов, с другой - имперскую национальную дискриминацию и гнет. Империя это государство одного народа-поработителя, а не совокупность входящих в него наций. Основной принцип внутренней политики Российской Империи состоит в том, что она ограничивает развитие национальной культуры народов, ее составляющих, искореняет перспективу государственной независимости, насилием и террором подавляет освободительное движение. Империя, как, впрочем, все на свете, имеет свои периоды зарождения, становления, гниения и распада. Русская империя на краю гибели, крах ее неотвратим. Понимая это, народ-поработитель стремится выискать различные пути для ее сохранения. Один из них - завезенный из Европы марксизм. Это течение видит выход и избавление в революции, в создании новой социально-экономической формации. Оно обещает народам демократические свободы, независимое развитие национальных культур, материальное благополучие. Марксизм надеется с помощью этого грандиозного обмана - этой иллюзии - сохранить империю, и именно этим опасен. Угнетаемые нации под давлением длительной политики русификации утратили национальное самосознание, легко поддавшись соблазнам материального благополучия. Первейшая обязанность национальных партий начать пропаганду в массах, разоблачающую истинную природу русского большевизма или социализма, фальшивому знамени пролетарской диктатуры противопоставить борьбу за национальное освобождение, перекрыть пути создания новой империи!.."
