— Мне не нравится, когда мной пользуются, Ирина.
— Прости, — пролепетала она, борясь со слезами. — Этого больше не повторится. Обещаю.
— Тебе надо поговорить с Лоренсом.
— Знаю. Но последнее время у нас не получается разговаривать.
— Почему бы это?
— Он пурист в вопросах верности. Если бы он понял, что меня привлекает другой мужчина, захлопнул бы дверь перед самым моим носом. И я бы разрушила его дружбу с Рэмси. Не думаю, что стоит начинать разговор, не будучи уверенной, как хочу поступить.
— Лоренс хороший человек, Ирина. Таких мало. Обязательно все обдумай.
— Ты задыхаешься!
— Бежала. У меня мало времени.
— Входи, лапочка, не то заболеешь. Твои руки!
Они вошли в холл, прижавшись бедрами, как сцепленные вагоны. Толкнув спиной дверь, Рэмси сжал ее пальцы.
Это был мучивший ее неприятный недуг: болезнь Рейно, вызывающая спазм сосудов конечностей даже при умеренно прохладной температуре. С наступлением сентября проблема вернулась. Когда ей поставили диагноз, Лоренс предложил работать в студии в перчатках.
Хороший совет. Она рассказала Рэмси о болезни на прошлой неделе в «Бест оф Индия». Он непроизвольно потянулся к ее мертвенно-холодным ладоням и держал в своих до тех пор, пока они не стали походить на руки живой женщины.
Незначительные различия, так сказать. Лоренс придумал техническое решение, Рэмси тактильное. Для Ирины их отношение было полярно, как день и ночь. О, она редко жаловалась. Не велика беда, что у нее всегда ледяные руки, — бывают проблемы и похуже. Лоренс даже купил ей перчатки с обрезанными пальцами, которые мало, но помогали. Порой зимой руки замерзали настолько, что буквально деревенели, и ей приходилось стучать ногой в дверь, не имея возможности повернуть ключ в замке. Тем не менее Лоренс часто массировал ей пальцы, пока они не согреются. Он был внимательным человеком, всегда интересовался ее делами в издательстве, но не настолько, чтобы купить ей без повода небольшой подарок. Но Ирина ждала от Лоренса не профессиональной поддержки или ненужной безделушки, а прежде всего протянутой руки, на которую всегда можно опереться.
— Бренди?
— Нет, не стоит, — ответила она, принимая бокал. — Я была на ужине, и мы выпили бутылку вина, словно сельтерскую воду.
Как обычно, Рэмси провел ее в подвал и усадил на кожаный диван напротив освещенного бильярдного стола. Зеленое сукно сияло, напоминая летние бескрайние луга, на которых так приятно устроить пикник.
— У меня ужасное состояние, — произнесла Ирина. — Я рассказала о нас Бетси.
— Не следовало ей говорить.
— Мне необходимо с кем-то поделиться.
— Не следовало ей говорить.
— Бетси не болтушка!
— Никто не в состоянии хранить чужие секреты, как свои собственные, — большинство их и не хранят. Даже ты, например, сегодня не смогла. — Тон его был язвительным.
— Я же не могу обсудить это с Лоренсом. Ты необъективен. Я с ума сошла бы, если бы никому не рассказала.
— Но все происходящее между нами касается только нас. Ты втаптываешь то, что мы создали, в грязь. Секретарши будут хихикать, обсуждая нас за чашкой кофе. К чему это желание все запятнать.
— Все равно это произойдет.
— Не по моей вине.
— По моей?
— Да, — кивнул Рэмси, к ее огромному удивлению. — Ты должна принять решение. Я готов к продолжению, даже вопреки здравому смыслу, если бы ни одно обстоятельство. Ирина, любовь моя, ты превратила мой снукер в молочный коктейль.
Ирина едва не сорвалась: «И что?» — но нашла лучший вариант:
— И что же я сделала с твоим снукером?
— Ты мешаешь мне сконцентрироваться. Я выстраиваю комбинацию, голова занята работой, и в этот момент обязательно звонишь ты. И вместо того, чтобы пройти вдоль борта и блокировать коричневый, биток летит прямо в середину и забивает самый легкий красный в противоположную лузу.
— Ах, как жаль, что тебе приходится прерывать игру, в то время как я вынуждена в ответ за все добро платить самому лучшему человеку на земле предательством и двуличием!
Рэмси убрал руку с ее плеча.
— Самому лучшему?
— Одному из лучших, — взволнованно парировала Ирина. — У нас же не соревнования.
— Ерунда. Именно соревнования. Наивность тебе не к лицу, голубушка.
— Ненавижу, когда ты так меня называешь. — Пусть Рэмси употребил анахронизм (никто в Британии за пределами Вест-Сайда не использует выражения, больше подходящие герою фильма «Моя прекрасная леди»), но слово ласкало слух нежностью. Впрочем, Ирина предпочитала оставаться «лапочкой». Эпитет тоже казался весьма эксцентричным, но одновременно звучал нежно и мило. Кроме того, она не слышала, чтобы он называл так кого-то помимо нее.
— У меня мало времени. Не будем тратить его на споры!
Рэмси отодвинулся на другой конец дивана.
— Я сказал тебе с самого начала, что не хочу ввязываться в дерьмо. Мы скрываемся уже почти три месяца, и это ровно на три месяца больше, чем я готов трахаться с женщиной приятеля за его спиной.
— Но мы же не…
— Могли бы. Моя рука погрузилась в твою Фанни почти по локоть. — В Британии под словом «Фанни» подразумевается то место, к которому не принято прикасаться прилюдно. — Расскажи об этом ботанику и подчеркни, что это был не мой член, если сей факт имеет для него значение. Пятьдесят против одного, что он наплюет на то, что это было, и врежет мне. А если он застукает нас? Я вовсе не пай-мальчик, да и ты тоже.
Ирина опустила глаза:
— Не стоит так стараться устыдить меня. Я и без того отвратительно себя чувствую, если ты этого добиваешься.
— Но я не пытаюсь заставить тебя почувствовать себя дерьмом, разве не так? Я сам не хочу чувствовать себя дерьмом. Я не хочу думать о том, что ты уйдешь отсюда и ляжешь в постель с другим мужиком. Я не хочу, и я не буду.
Ирина расплакалась. Рэмси категоричным жестом выразил свое недовольство.
— Будь я женщиной, я бы выбирал правильных партнеров. Может быть, позволил бы в некоторой степени женатому парню проводить со мной время днем. Но я сам парень, простой парень из народа, поэтому могу залезть в трусики, заплатив лишь за шардоне. Так думают мужчины на улице, но не я, милая. Я считаю себя правильным партнером. Ты прокрадываешься сюда и трешься о мои брюки, как кошка, которая трется о дверной косяк, потому что у нее зудит, а потом трам-тарам — посмотрите на время! Ты сматываешься, а я остаюсь с этим косяком. Я ничего не имею против онанизма, но все хорошо в свое время.
— Ты не должен так о нас говорить, — всхлипнула Ирина. — Хотя бы обо мне. Это отвратительно.
— Мы сами виноваты в том, что это отвратительно! Черт тебя возьми, женщина! — Кулак Рэмси впечатался в ладонь другой руки. — Я хочу тебя трахнуть!
Даже сидя на другом конце дивана, Ирина сжалась от мучительного ощущения, что этот человек способен властвовать над ней, потянув за веревочку, прицепленную между ног, как у игрушки на колесиках. Его высказывания о ее гордости вызвали обиду. Однако влечение, вспыхивающее между ними, будоражило и казалось волнующим, особенно на фоне сдержанных и предсказуемых отношений с Лоренсом. Она не могла отказаться от участия; невозможно было противостоять той сексуальной одержимости, что захватывала ее день за днем. Влечение к нему было постоянным, и даже удаление на несколько футов казалось невыносимым.
— Я тоже хочу, — пробормотала Ирина.
— Ты обращаешься со мной как с мальчиком по вызову! Все это слишком затянулось. Ты достала меня, достала себя. Если ты права и Лоренс ничего не подозревает, еще не поздно вернуться домой и сидеть там с ним до конца жизни. Или прыгай ко мне в кровать и будь со мной. Учти, ты не сможешь угодить одновременно и мне, и ему. Мне все это надоело. Я схожу с ума. Пока я ждал тебя сегодня, не смог правильно сыграть ни одного цветного, хотя делал это даже в семь лет, когда дотягивался до стола, только стоя на деревянном ящике.
— Тебе три месяца кажутся вечностью, но я прожила с Лоренсом почти десять лет. Я должна быть уверена в себе. Пути назад у меня не будет.
— Пути назад нет никогда! Снукер хорошо учит тому, что результат удара не изменишь. У меня нет времени слушать идиотов, восклицающих: «Ох, если бы я так сильно не закрутил удар по синему…» Вы либо точно забиваете синий, либо нет. Это определяет, будет следующим красный или нет. Такова жизнь. Делаешь все, что можешь, чтобы удар был точным, а потом уже рассматриваешь последствия. И о тебе. Перед тобой шары. Надо решить, бьешь розовый или черный, и точка.
— Розовый — это Лоренс? Не думаю, что ему понравится цвет.
Рэмси не отреагировал на ее желание разрядить обстановку.
— Извини, — она нервно улыбнулась, — просто «Бешеные псы» — один из моих любимых фильмов. Там как раз есть момент, когда Стив Бушеми ноет, потому что не хочет быть мистером Розовым. Ладно, это не важно.
