Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

— Не прекращайте стрелять, — зарычал я, откладывая винтовку. — Не давайте им приближаться к двери.

Я хотел взорвать вторую линию шашек, но в суматохе перепутал детонаторы: вместо второй взорвались заряды третьей линии, расположенной дальше всего от нас. Половина леса взлетела на воздух.

Чёрно-пурпурный гриб взрыва поднялся вверх на двадцать пять или пятьдесят метров. Несмотря на слой снега, деревья вспыхивали, как спички; многие из них взлетали в небо, вращаясь вокруг оси, и падали недалеко на нас. Куски мяса летали, как снаряды из пушки, и застревали на кольях балкона. Одна голова разбилась вдребезги о заграждение, как раз в тот момент, когда нас накрыла взрывная волна. Она смела меня и большую часть мешков с силой тропического урагана. Я очутился в комнате и полз на локтях в облаке чёрного удушливого дыма. Пол был покрыт песком, искры скакали в разные стороны. Где-то там, снаружи, динамитные шашки взрывались то синхронно, то поочерёдно. Изо рта у меня пахло серой. Я закашлялся, потом стал отплёвываться и в этот момент увидел животину, беззащитно забившуюся в угол комнаты. В течение секунды мы смотрели друг на друга. В наших взглядах сквозило недоумение. Она ничего не понимала. Я — тоже. Что произошло? И где был Батис? Может, упал с маяка, как матрос — за борт корабля? Да, конечно, он приложил к этому руку. Я догадался, что в последние дни, пока я проверял сохранность зарядов и добавлял картечи, Кафф не выдержал искушения и по собственной инициативе поставил дополнительные шашки. Мы договаривались сохранить часть взрывчатки на всякий случай. Но я был уверен, что Батис тайком заложил весь динамит, которым мы располагали. Если при взрывах первой и третьей линий мы едва не погибли, что же будет, когда взорвётся вторая, равная по мощи первой и третьей, взятым вместе?

— Батис!

Он стоял на балконе, грязный, но невредимый. Туман, подобный лондонскому, придавал его фигуре фантастические очертания. Он выкрикивал угрозы в адрес чудищ, ощущая себя Голиафом, словно в него вселился дух валькирий; его действия были недоступны человеческому разуму. Большая часть волос на его голове обгорела, от них шёл дым. Батис стрелял из ремингтона направо и налево с одной руки, словно это был пистолет; другой рукой со сжатым кулаком он делал угрожающие жесты. Невероятным образом одно чудовище сумело пробраться между кольями и полуразрушенной решёткой балкона. Кафф раздробил ему череп прикладом, точно это был арбуз, — один удар, пять, шесть, семь, — и пинком сбросил труп вниз. После этого его внимание привлёк последний детонатор.

— Батис, ради всего на свете, не делайте этого, не делайте! — закричал я, падая на колени и хватая его за пояс. — Мы взлетим на воздух!

В течение нескольких секунд он смотрел на меня со снисходительностью феодала. Потом:

— Уйдите с дороги!

И толкнул меня на мешки с песком.

У наших ног чудовища жарились в огненной западне. Они искали путь к морю, но встречали только языки пламени. Многие из них метались, объятые огнём, ещё живые. Пожары пылали на большей части острова. Ночь, охваченные ужасом чудища и алые всполохи создавали вместе невероятную картину жуткого театра китайских теней. Две трети гранитной скалы исчезли. До нашего балкона доносились крики палаты буйнопомешанных. Батис дёрнул за рычаг.

Мне показалось, что остров раскалывается на части, как торпедированный корабль. С севера на юг вырос огромный сияющий купол. Наш маяк казался до смешного ничтожным по сравнению с этим явлением, слабее свечи под порывами бури. Волна обломков и чёрной земли поднялась до горизонта, насколько хватало взгляда. Крики чудовищ и наши вопли слились воедино. И вдруг всё утихло. Глухота. Вокруг стало неестественно тихо, но я видел, что губы Батиса двигались. Я видел, как растерзанные тела взлетали на невероятную высоту. Я видел взрыв, который казался живым существом, вызванным Каффом из иного мира. Батис был совершенно равнодушен к этой апокалипсической картине; он хлопал в ладоши, танцевал и посылал врагам проклятия, словно опьянённый колдовским зельем. Последняя волна от взрыва засыпала балкон градом шлака, который покрыл нас, точно остывшая магма. Всё это в целом напоминало одну из множества сцен конца мира.

Последующие события большого значения не имели. Мы с Каффом сели в разных углах комнаты. Мы избегали друг друга, словно чувствовали себя запачканными какой-то грязью. И если нами была одержана победа, никто из нас не хотел произнести это слово, никто не спешил отпраздновать результаты кровавой бойни. Спустя два часа я услышал тоненький свисток далёкого паровоза: постепенно мои уши открывали дверь в мир звуков; уже к рассвету слух полностью восстановился.

Мы приготовились выполнить самую мрачную миссию. Заткнув носы шарфами и платками, мы вышли наружу. Картина была ужасающей. Языки пламени оставили на стенах маяка чёрные следы. Град картечи избороздил стены, и они напоминали лицо человека, который перенёс страшную оспу. Из мешков на балконе, продырявленных в разных местах, на землю струился песок, словно отмеряя последние минуты этой ночи.

Там, где взорвался последний заряд, образовался гигантский кратер. Что же касается чудищ, то их тела валялись на земле повсюду, словно карающий ангел настиг их войско. Число трупов не поддавалось счёту. Их было множество. В море тоже плавали тела: исковерканные, обугленные. Трупы корчились, словно страшные куклы, растопырив пальцы и раскрыв рты. Никогда не забуду этот запах жареного мяса; он был невероятно похож на вонь кипящего уксуса. От некоторых тел остались одни скелеты; обгоревшие рёбра торчали вверх, как чёрные решётки. Некоторые тела ещё шевелились. В том, что мы добивали их, следует видеть скорее акт милосердия, чем выражение иных чувств. Мы шагали среди мертвецов, и, когда замечали какое-нибудь движение, я вонзал умирающему в затылок свой длинный нож, или Батис — свой гарпун.

Одно из чудищ потеряло ногу до самого бедра и вторую от колена. От туловища шёл белый пар; раненый пытался ползти, подтягиваясь на локтях. Вместо того чтобы его добить, Батис встал на пути. Чудовище увидело сапоги и судорожно поменяло направление. Кафф постоянно оказывался между ним и берегом, но чудовище не сдавалось: с упрямством вола и скоростью улитки оно двигалось в поисках выхода к морю.

— Убейте же его, чёрт возьми! — закричал я, срывая с лица платок. Но он поразвлекался ещё и только потом пронзил ему шею своим гарпуном.

Не знаю, сколько времени мы сбрасывали трупы в море. Работы ещё оставалось много, когда я вдруг заметил животину на балконе. Она сидела, подогнув колени, и держалась за перила, словно её приковали цепями.

— Господи! — воскликнул я. — Господи, посмотрите на неё.

— Она воет? — удивился Батис.

— Господи, она же плачет.

Случившаяся затем катастрофа была особенно ужасна, потому что мы её не ожидали. Не прошло и двух суток после страшной бойни. На два дня, только на два дня нас оставили в покое. Я гулял где-то в лесу с карандашом и блокнотом и пытался понять, какое было число. Уже давно я не знал точных дат. Каффа это совершенно не интересовало. На протяжении самых опасных недель я ни разу не зачеркнул даты уходившего дня по той простой причине, что не верил в наступление нового. Путаницу усугубляло и то, что некоторые страницы календаря были отмечены дважды. На протяжении целого месяца я повторял эту ошибку день за днём: я видел нервные росчерки карандаша, сперва чёрного, а потом красного: эта перемена, скорее всего, и вызвала путаницу. Чёрный карандаш уничтожал даты одним росчерком. Однако красный, словно не доверяя своему собрату, начинал свою работу с того же дня. Стремясь выразить себя в стиле барокко, но при этом придавая ему своеобразную геометричность, красный карандаш разукрашивал цифры, пока они не приобретали замысловатые формы. Единица первого февраля стала насторожившимся чудовищем, двойка второго — чудовищем, которое приготовилось к прыжку. Восьмёрка превратилась в маяк, на который лезли толпы чудищ; одиннадцать — в две колонны врагов. Я не помнил, когда и как создал эти рисунки, свидетельствовавшие о помутнении рассудка, и не мог признать их своими произведениями. Сначала, как это обычно бывает, я обрадовался, решив, что корабль за мной приедет раньше, чем я рассчитывал. Однако точный подсчёт с учётом погрешностей и дней, перечёркнутых дважды, давал результат, который вместо радости вызвал отчаяние: корабль должен был прийти на остров две недели назад.

Что могло случиться? Новая война в масштабе земного шара, из-за которой прекратились морские перевозки до окончания конфликта? Может быть. Мы, люди, имеем привычку списывать свои несчастья на счёт грандиозных катастроф — это возвышает нас как личностей. Несмотря на это, правда почти всегда пишется с маленькой буквы. Я был ничтожной песчинкой бескрайнего пляжа, который зовётся Европой. Разведчиком в стане врагов, одиноким десантником, подданным без короля. Скорее всего, ошибка какого-нибудь бездарного бюрократа, путаница в архиве или другое незначительное событие отправили учётную карточку моего метеорологического пункта не в тот ящик, где ей надлежало быть. Цепочка связи прервалась, и всё. Метеоролог, затерянный в водах Антарктики… О злая судьба! Какой ужасный удар для навигационной корпорации международного масштаба! Я мог быть уверен, что совет директоров не включит вопрос обо мне в повестку дня ни одного из своих заседаний.