«Чехи» подумали, посовещались и согласились.
* * *
Инстинкт самосохранения – штука опасная. Ему нельзя верить. Он врет. Он заставляет бежать, драпать, сверкая пятками, прятать голову в зыбкий песок. За инстинктом следует паника, потом шок. Болевой шок – это смерть. Кирилл понял это еще в Афганистане. Пуля может и пощадить, даже если задето сердце, все равно остается шанс. Совсем слабый, но остается. А вот болевой шок убивает сразу.
Серега Берестов погиб у Кирилла на глазах от пустяковой раны. Они продвигались короткими перебежками под обстрелом, и вдруг Серега рухнул, распластался на горячей чужой земле. Кирилл подполз к нему и сразу понял, что Серега мертвый. Но раны никакой не увидел. Потом оказалось, что пуля прошла под мышкой, едва задев мягкие ткани. Серегу убил болевой шок, прямое следствие инстинкта самосохранения.
А вот страху верить можно. Надо только научиться отличать его от паники, при которой дрожат коленки, пересыхает во рту. Настоящий, продуктивный страх заставляет сначала думать, а потом действовать. Не наоборот. Иногда обостренное чувство опасности становится единственной реальностью, на которую можно опереться.
После Афгана был Таджикистан. Там земля не взрывалась под ногами, и стрельба звучала редко. Таджикская мафия работала тихо и вполне грамотно. И Кирилл не поверил своему надежному, острому, как бритва, чувству опасности. Просто не захотел верить. Ну в самом деле, почему офицер КГБ не может жить по-человечески, то есть иметь семью, ребенка?
Он работал по знаменитому «хлопковому» делу. Его вежливо предупредили, что не стоит копать слишком уж глубоко. Некоторым уважаемым людям это не понравится. Кирилл не прислушался. Предупредили более грубо. Он продолжал работать. Уважаемые люди продолжали выражать недовольство.
Наверное, человек, у которого жена ждет ребенка, должен более внимательно прислушиваться к замечаниям высокопоставленных чиновников, уважаемых солидных людей. Должен или нет? Кто ответит на этот философский вопрос?
Замечания, то есть прямые угрозы, звучали грубой бранью в телефонной трубке каждую ночь. Под утро звонили в дверь, а потом убегали, давая ясно понять:
«Мы здесь, мы всегда с тобой, остановись, дружок, ты ведь хочешь стать счастливым отцом».
Он не остановился, продолжал работать. Счастливым отцом ему суждено было стать всего на две недели. Жена вышла погулять с ребенком, не спеша везла коляску по безлюдному тихому переулку. Черная «Волга» выскочила из-за угла и на большой скорости въехала на тротуар...
Жена чудом осталась жива. А ребенка спасти не удалось. Позже с женой они развелись, потому что слишком тяжело было смотреть друг на друга...
* * *
Михо все-таки надел темные очки и не снимал их даже в помещении. Глаза болели и слезились, не переносили ни ветра, ни прямого света. Он уже договорился с профессором-офтальмологом, собирался в Москву, в знаменитую клинику. Только там могли помочь, вылечить глаза «смотрящего» Михо. Оставалось много дел здесь, во Владике. «Чехи» наезжали уже всерьез, без дипломатических предисловий, как это было с Ковалем.
Михо старался не спешить и не суетиться. Но не получалось. Постоянная резь в глазных яблоках мешала сосредоточиться.
– Что ты тянешь? Надо решить эту проблему раз и навсегда, – говорила жена, – ты должен лететь сегодня, сейчас, и не в Москву, а в Канаду. Там безопасней и надежней.
Он знал, что она права. Но Канада слишком далеко.
– Михо, сейчас не лучшее время, чтобы оставлять Владик без присмотра, даже на несколько дней, – предупреждала братва.
– Нэ будышь делытыся, в бетон закатаим, – обещали «чехи».
– Когда же вас ждать? – спрашивал по телефону профессор.
Кто-то из своих, из самых близких, стал работать на «чехов». С этим надо было разобраться сию минуту. На складе случился пожар, сгорело товару на несколько «лимонов». И с этим следовало разобраться. Партия автомобилей оказалась полностью бракованной. Все валилось на него одного, и желающих подставить плечо не было.
Коваль оставил край не в лучшем состоянии. Проблем накопилось столько, что у Михо голова шла кругом. Он и при жизни своего предшественника подозревал, что тот успел размякнуть в последние полгода, ослабил хватку, потерял бдительность. Коваль вообще казался Михо человеком слишком мягким, чувствительным. Он был вором старой закалки. Для него убийство оставалось крайней нежелательной мерой, превыше всего он ставил воровскую честь и блатное братство. А сейчас так нельзя. Задавят, загрызут молодые жадные волки-отморозки. Позволишь себе хоть каплю снисходительности, и подопечные бизнесмены начнут стаями ускользать из-под контроля.
Но главное – опасность со стороны «чехов» оказалась еще серьезней, чем Михо думал. Они тупо, настырно лезли во все сферы коммерческой деятельности, например, успели подмять под себя такое доходное предприятие, как «Приморрыбпром», и уже отмывали там деньги, получали сверхприбыль через подставных людей. Они так глубоко запустили лапу в автобизнес, что оставалось только удивляться, почему «смотрящий» Коваль этого не заметил.
Михо понял, что его покойный друг в последние полгода пребывал в каком-то странном полушоковом состоянии. Он все пытался выработать определенную стратегию, разобраться в правилах игры. Он не мог и не хотел допустить, чтобы доверенный ему край превратился в кипящий котел. Ему нужен был порядок, а не кровавый беспредел. И в этом заключалась его главная ошибка.
Коваль не понял, что «чехи» разводили с ним свою дипломатию только для того, чтобы притупить его бдительность. Они предлагали варианты дележа, но при этом уже брали все, что хотели. И убили они Коваля не потому, что несговорчивый «смотрящий» так сильно им мешал развернуться в Приморье. Они уже развернулись во всю свою мощь. А Коваль им просто надоел. Грубил, не выказывал должного почтения.
Михо знал, что без настоящей войны с «чехами» не обойтись. Но разве может победить армия, во главе которой стоит слепой полководец? Кутузов имел один глаз, но здоровый, зоркий. Бандит Михо мог ослепнуть на оба глаза.
Откладывать нельзя было. Михо чувствовал, что слепнет. Он полетел в Москву. Об этом не знал никто, кроме жены, двух телохранителей и знаменитого офтальмолога. В клинику Михо ложился под чужим именем. Для него была приготовлена отдельная спецпалата с пуленепробиваемыми стеклами на окнах.
– Лечение будет долгим, поэтапным, – предупредили его в клинике.
Он стал нервничать. Он рассчитывал, что все сделают быстро.
– Ты хочешь видеть? – спросил профессор.
– Я «смотрящий», – усмехнулся он в ответ.
– Тогда не возражай. Ты должен думать сейчас только об одном – о своем зрении. Расслабься, иначе ничего не выйдет.
Легко сказать – расслабься. Там, в Приморье, горит под ногами земля, никому нельзя верить. Здесь, в Москве, все чужое, и тем более никому нельзя верить. Надо было послушать жену и лететь в Канаду. Достать, конечно, могут и там, однако шансов все-таки меньше.
Когда его начали лечить, он сразу почувствовал облегчение. Исчезла резь, исчез постоянный страх слепоты. Он держал под контролем главные, неотложные дела в Приморье, разговаривал по телефону даже во время сложных процедур. Наконец первый этап лечения был закончен. Он мог вернуться домой на две недели. Он вернулся – живой, спокойный, сильный.
* * *
В Москве Артурчик снял уютную двухкомнатную квартирку в Сокольниках, в новом доме. Выросший в грязи, в нищете, он с возрастом становился все более брезгливым и требовательным к бытовым мелочам. В гостиницах он жить не любил, даже в самых лучших. Его тошнило, когда он замечал в раковине чужой волосок. Ему не давали уснуть шаги и голоса в коридоре. Ему казалось, что горничные роются в его вещах, а если и не роются, то трогают своими руками, пахнущими хлоркой.
Квартиру он подбирал очень тщательно. Разумеется, дверь должна быть железной, замок обязан быть специальным, неподвластным отмычке. И конечно, стерильная чистота. Если он замечал отколотый уголок плитки в ванной, пятна на обоях, дырки в стенах от выдернутых гвоздей, если подтекали краны и скрипели половицы, он раздражался и не мог по-настоящему отдыхать. А при его напряженной нервной работе необходим здоровый, полноценный отдых. Квартира в Сокольниках была в этом смысле идеальным местом. Там только что закончили ремонт, еще пахло свежей краской, мебель была новой, добротной, все сверкало чистотой.
В первый вечер, лежа на тахте перед телевизором, потягивая темное пиво и похрустывая перчеными картофельными чипсами, он перебирал в голове все свои московские связи и пытался вычислить, с которой из них будет разумней начать.
Он знал, что Михо уже в Москве, в клинике. Но это была вся его информация. Сколько времени «смотрящий» проведет в столице, три дня, неделю, месяц, собирается ли он лечиться стационарно или будет приезжать в клинику на процедуры, Артурчик понятия не имел.
