Богаэддин, Сапаров со своими сменщиками, Марютин и Чары Аманов поселились в одной большой палатке, где стояли семь коек. На седьмой койке спал кладовщик-заправщик Терентий Фомич. На стройке совсем не было стариков и старух. Фомич считался стариком, хотя ему было всего лишь пятьдесят шесть, и волосы у него были не седые, а пегие и торчали клочками вокруг глянцевитой и крепкой, загорелой лысины. Фомич был деликатен, уступчив, обо всем рассуждал по совести и всему тихо удивлялся: «Неужто так и спите голяками? Ай-ай-ай! И гадюк не боитесь? Ну-ну! И неужто такие деньги громадные? Ай, господи…» Ему тут было все в новинку. Еще четыре месяца назад он жил на Брянщине и работал в какой-то заготконторе.
Работы у Фомича прибавлялось. Приползли пять новых бульдозеров, и, как сказал Карабаш, к концу месяца ожидалось еще семь машин.
Никто теперь не помнил, кто первый сказал, что бульдозер может самостоятельно рыть траншею. И кто первый залез с трактором в забой и по сыпучему откосу стал карабкаться наверх, толкая перед собой грунт. И кто первый стал кричать, что это напрасная трата времени, мартышкин труд и техническая безграмотность. И кто первый воскликнул, что бульдозер может и будет вынимать в месяц двадцать пять тысяч кубов. В это дело были замешаны многие: Егерс, Карабаш, Гохберг, Сапаров, Пирназаров и другие. И некоторые прорабы, как, например, Байнуров. И слесари из ремонтных мастерских. И сварщики тоже: они приваривали к бульдозерному ножу специальные щитки, которые должны были удерживать массу песка на ноже и не давать песку стекать на стороны. Потом эту идею отбросили.
Главных энтузиастов бульдозерного метода было двое: Карабаш и Гохберг. Они решали, что отбросить и что принять. Первый элемент метода не вызывал сомнений: бульдозеры должны идти не вдоль, а поперек русла, вырывая поперечные траншеи. Поэтому метод получил вначале название траншейного.
Трактор, как крот, вгрызался в грунт, прокапывал глубокую траншею-коридор — очень глубокий коридор, вот что замечательно! — но с единственным недостатком, который заключался в том, что по сторонам коридора образовывались песчаные стены. Достижением было то, что бульдозер мог, оказывается, делать такие глубокие выемки и взбираться с грунтом на крутой откос. Но как уничтожить песчаные стены, создававшие перемычки между коридорами? В одну из ночей Гохбергу или Карабашу пришла на ум такая мысль: нарезывать поперечные траншеи-коридоры несколько ниже проектного дна, а затем, направляя бульдозеры вдоль русла, разравнивать перемычки и таким образом восстанавливать проектную глубину.
Мысль была настолько проста, что показалась невероятной. Но однажды на рассвете Сапаров и Егерс в два ножа принялись кромсать траншею, а Карабаш, Гохберг и еще десяток людей стояли на откосе и смотрели, не отрывая глаз, как два бульдозера рычат и ярятся в облаках песчаной пыли, и кричали бульдозеристам что-то неслышное из-за грома, а те высовывали темные лица из кабин и тоже кричали неслышное, и это длилось много часов, и в полдень, когда выяснилось, что бульдозеры отутюжили сорок метров великолепной траншеи, никто не кричал «ура» и не было поздравительных речей и слез радости, потому что все уже пережили победу, смертельно устали, валились» с ног от усталости, а бульдозеристов пришлось вытаскивать из кабин и вести под руки.
Так родилось прозаическое название: траншейнокомбинированный метод.
Приехал Ермасов, посмотрел, как работают бульдозеристы, и с некоторыми оговорками сказал «добро». Это значило: даст тракторы еще. В этом новшестве, рожденном сообща, Ермасов не принимал близкого участия и потому относился к нему настороженно. Тут была доля ревности — не один он, выходит, способен совершать перевороты в строительном деле — и сказался недоверчивый характер Ермасова, который все любил делать сам, на свой собственный страх и риск.
Но талант инженера и чутье позволили Ермасову увидеть будущее — его уже видели Карабаш и Гохберг — за теми жалкими пятнадцатью тысячами кубов, которые с кровью и муками выдали в первый месяц Сапаров и Егерс. В августе Сапаров дал уже двадцать тысяч кубов, Егерс — двадцать три.
А в сентябре началось Великое Наступление Бульдозеров.
Карабаш и Гохберг спали по три часа в сутки. Остальное время они проводили в забое, сами сидели за рычагами или же ругались с бульдозеристами, объясняли все снова-здорово приезжавшим из Маров и Ашхабада любопытствующим и ревизорам, до смертной хрипоты спорили с начальником ПТО Смирновым. Великие преимущества бульдозеров были, к сожалению, не для всех очевидностью. Смирнов работал начальником ПТО еще при Фефлове. Этот молодой человек был начисто лишен фантазии и педантичен, как учитель чистописания. Профиль траншеи, вырытый бульдозерами, несколько отличался от проектного профиля: бульдозер не смог бы подняться по такому крутому склону, какой предусматривался в проекте. Разница была незначительная, но достаточная, чтобы ужасать Смирнова. Он отвечал за сдачу работ дирекции и оформление технической документации. Его идеалом были гладко зализанные дамбы и профиль, выровненный по веревочке.
— Пойми ты, упрямая голова, что сзади нас идет вода, идут земснаряды, — говорил Смирнову Карабаш, — которые все равно будут крошить откосы, расширять русло. К чему же твоя скрупулезность? Нам надо идти вперед, и как можно скорее.
— Только не за счет качества, — отвечал Смирнов.
— А наша траншея — не качество? Она что — брак? В чем ее недостатки, давай рассуждать здраво!
— Для меня качественно то, что соответствует проекту.
— О черт! Да ведь проектировщики не знали, что в дело вступят бульдозеры…
Словом, это были тягучие и бесполезные споры. Переубедить Смирнова было немыслимо, ему можно было только приказать. И Карабаш приказывал. И он и Гохберг считали Смирнова недалеким, но честным служакой, из породы тех, которые хороши в сторожах при охране складов.
Они не знали, что этого симпатичного, преждевременно несколько обрюзгшего, лысоватого блондина снедает жестокое честолюбие. Когда снимали Фефлова, Смирнов надеялся занять его место. Он даже помог Ермасову в «фефловской операции»: когда приехала комиссия Управления водными ресурсами, показал, что Фефлов действительно ездил на охоту за джейранами, а не на рекогносцировку в поисках питьевой воды, как утверждал Фефлов и его защитники. Но Ермасов почему-то не назначил Смирнова начальником участка, а привез нового человека — Карабаша, и Смирнов почувствовал себя уязвленным. Этого, конечно, никто не знал. Это была его маленькая, сокровенная боль, одно из тех тайных разочарований души, которые изнуряют и гложут честолюбца, а для постороннего глаза незаметны.
Наперекор всему бульдозеры шли вперед.
С каждым днем они вели себя все смелей и уверенней в забое. Выработка бульдозеристов круто взвивалась. Многие экскаваторщики стали подумывать о переходе на трактор, и одним из первых был, конечно, Нагаев.
Пойти к Карабашу с просьбой было Нагаеву нелегко: слишком хорошо помнилась унизительная неудача с прогрессивкой. С того дня Нагаев избегал встречаться с начальником, но, конечно, встречаться приходилось — Карабаш зачастил в лагерь чуть ли не ежедневно — и Нагаев держался с ним гордо и холодно.
Пришлось, однако, сделать над собой усилие и пойти на переговоры. Нагаев собирался дня три. Наконец улучив момент, когда Карабаш закончил все дела с бульдозеристами, Нагаев решился подойти и поговорить.
Был вечер. Нагаев вышел из будки, уже одетый для забоя. Издали он увидел, что возле большой палатки, где стоял легковой газик Карабаша, собралась толпа, и услышал крики. Оказывается, подрались Иван и Сережка Мамедов. Богдан Ибадуллаев держал Сережку сзади, обхватив его обеими руками за живот, и не пускал в драку, а Беки и Чары Аманов слегка сдерживали плечами Ивана, который, впрочем, не рвался в бой: он свое дело сделал. Из Сережкиной губы шла кровь, и левый глаз его заметно раздуло.
Между драчунами суетился Фомич, бормоча перепуганно:
— Ребятки, зачем же так допускать? Зачем такую безобразию — ай, господи…
— Кто кому чего? — спросил Нагаев.
Ему никто не ответил. Сережка ругался, пытаясь вырваться из рук Ибадуллаева, а Иван довольно спокойно и без злобы говорил: «Пусти, пусти его! Я ему еще дам».
В это время подошли Байнуров и Карабаш.
Им стали объяснять, что случилось. Объяснял Фомич, он «аккурат вышел из палатки и все видел прямо как в театре, из первого ряда». Иван подошел к Сережке Мамедову, который сидел за рулем и ждал начальника, и попросил подвезти на Инче. Сережка отказался. Иван ему резонно: не имеешь права отказывать, машина не твоя, а государственная, — а тот ему: кто за рулем, тот хозяин и еще чего-то, — и вдруг — драка. Первый Сережка ударил, а потом уж Иван его наградил так, что тот кувырком через голову. Ну, здесь ребята подоспели, растащили.
