— Это наша горничная, зовут ее Анджела, — перевел Иван Петрович. Говорит, что разрешение нам дали только на холодильник, плитку включать нельзя: блокировка. Ну ладно, разбирайтесь тут сами.
И, забыв про конфеты, отец убежал.
— Анджела постояла, глядя на Настасью, потом проговорила: "Ресторан еще открыт, можно пойти поужинать" — и ушла.
— Какой ресторан? При чем тут ресторан? — обеспокоилась мам Люда.
— Она сказала: "Устроили в номере ресторан!" — мстительно ответил Андрей.
Это было жестоко по отношению к маме, но очень уж он устал за сегодняшний день, и все на свете ему надоело.
— Надо было ей дать что-нибудь, — озабоченно сказала мама Люда — "Дать, дать", — передразнил ее Андрей. — К Букрееву на прием захотелось?
— Хорошо, сыночек, все поняла, сыночек, — миролюбиво ответила мама Люда и потянулась погладить его по голове.
Андрей резко отстранился.
— Оставь! Ты мне рожу разбить собиралась.
— Прости меня, сыночек, — жалобно проговорила мать, — перепсиховалась я, виновата.
— Конечно, виновата, — злобно сказал Андрей, остановить себя в бешенстве он не мог, и чем ласковее его упрашивали, чем больше уступали — тем неуклоннее он двигался к исступлению. Только беспощадный отпор мог привести его в чувство. Сам он об этом знал, а мать и не подозревала. — Ты одна во всем виновата! Пустили Дуньку за рубеж!
— Мама, — тревожно вскрикнула Настасья, изучившая уже нрав своего старшего братца, — мама, Андрюшка бесится!
— Замолчи, заморыш! — крикнул ей Андрей.
— А ты — выродок, — возразила Настя, — выродок из нашей семьи.
Андрей посмотрел на нее — и ему стало смешно… Смех сквозь злобу довольно противная штука, как чеснок с сахаром. А главное — маму Люду обидеть ему никак не удавалось, хоть плачь.
— Разбушевался шелудень, — ласково сказала она, — так завтра будет добрый день.
— И присказки твои идиотские! — закричал Андрей. — Ты мне скажи лучше, где я спать буду, где?
— С Настенькой, — глядя на него снизу вверх, ответила мать.
— Д-да? — Андрей даже задохнулся от бешенства. — Ты что, больная? Больная, да? Совсем вогнутая?
Трудно сказать, чем бы это кончилось, но тут вернулся отец.
— Что это вы? — укоризненно сказал он. — Благовестите на весь коридор. Все-таки чужая страна!
Андрей умолк и, сунув руки в карманы штанов, прислонился к дверному косяку. Штаны были те самые, голубые, «техасы» с бордовой прострочкой, которым он так радовался сегодня утром в "Саншайне".
— Отпустил машину? — как ни в чем не бывало спросила Людмила.
Она готова была вытерпеть любое оскорбление, только бы ее не называли "она".
— Ай, сама уехала, — Иван Петрович махнул рукой. — Шофер, мазурик, не стал меня дожидаться. Ну, поднимайтесь, пошли в ресторан. Не помирать же с голоду!
— Какой такой ресторан? — недоверчиво спросила Людмила.
— Шикарный! — сияя, ответил Иван Петрович. — Я заглянул по дороге. Серебряные скатерти, белые приборы…
Отец, конечно же, хотел сказать наоборот, но никто его не поправил: зачем, когда и так все понятно?
— Ну и что там есть, кроме скатертей и приборов?
— Рыба с рисом, и пахнет хорошо. Но главное, Милочка, не это. Главное, денег не берут! Питание входит в стоимость нашего содержания. Только если пиво закажешь.
— Как, как? — растерянно переспросила Людмила. — Ну-ка объясни еще раз, что-то я от переездов от этих и в самом деле какая-то вогнутая.
Иван Петрович терпеливо объяснил, что стандартные завтраки, обеды и ужины для всех постояльцев «Эльдорадо» бесплатные: содержание в гостинице иностранных специалистов — временное, по вине местной стороны, которая обязана их обеспечить жилплощадью.
Ты понимаешь, Милочка, тут такая система. Пока нам не будет предоставлена квартира, мы на полном пансионе. Только пиво в пансион не входит. Но пиво бывает редко, когда завоз…
— Ай, брось ты о своем пиве! — возмутилась Людмила. — Я ничего не понимаю, ну ничегошеньки… Зачем же нас тогда гостиницей пугали?
— Ну, мать! — воскликнул Андрей. — И бестолковая ж ты! Скажи лучше, зачем мы приволокли столько консервов?
— Отстань, — отмахнулась от него Людмила, — и ничего ты не соображаешь.
Она вскочила, метнулась к двери, выглянула в- коридор, возвратилась и встала посреди комнаты, опустив руки и повторяя:
— Что-то здесь не так, что-то здесь не так…
Вдруг она опустилась на колени и, вытащив из-под низкой кровати чемодан, распахнула его и стала лихорадочно рыться в одежде:
— Приборы серебряные, публика…
Достала черное платье с прозрачной вставочкой, посмотрела, смешно вытянув губы, как бы мысленно произнося слово «гипюр», потом со вздохом положила обратно.
— Ай, ничего не хочется. Пойду в сарафане, с голой спиной.
И, все еще стоя на коленях, обернулась и с вопросительной и виноватой полуулыбочкой посмотрела на своих мужчин. Хорошо, что отец вернулся вовремя, много было бы сказано здесь неправедных слов…
На площадке второго этажа возле ресторанных дверей Тюрины остановились: Людмила Павловна поправила свою накидушку, Иван Петрович приосанился, Андрей пригладил вихры. Одной лишь Насте было наплевать на свой внешний вид, она спала на ходу, ей и ужинать то не хотелось.
Из-за дверей доносился звон посуды, пахло жареной рыбой и чесноком.
— И все равно — что-то здесь не так, — упрямо и даже ожесточенно сказала Людмила. — Смотри-ка, наш идет, давай спросим.
По лестнице поднимался белый человек, это был плотный чернявый коротыш с широким бледным лицом и косо спадающей на лоб челкой. Услышав, что его распознали, он досадливо нахмурился и хотел побыстрее пройти мимо, но Иван Петрович его окликнул:
— Товарищ!
Коротыш остановился и, обернувшись, сказал:
— Ну, зачем так громко? Мы же не в бане.
— Извините, товарищ, — сказал Иван Петрович. — Затруднение нас вышло. Вы здешний?
— В каком смысле?
— Ну, здесь проживаете, в "Эльдорадо"?
— Допустим, здесь. Вы поскорее развивайте мысль, я спешу. — Иван Петрович напрягся и, криво улыбаясь, соорудил неуклюжий вопрос — как из англо-русского разговорника:
— В котором часу в этом ресторане кончается ужин?
Чернявый хмыкнул:
— И это все ваши затруднения? Здорово, мне бы так. Вон там, — он фамильярно взял отца за локоть, развернул лицом к двери, — вон там, под стеклышком, написано.
— А сами вы разве не здесь питаетесь? — осторожно спросил Людмила.
Коротыш пристально взглянул ей в лицо, улыбнулся медленно нехорошей улыбкой, покачал головой, как будто хотел вымолви "ай-яй-яй".
— Нет, — после паузы ответил он, — только ночую.
— А почему? Микробов боитесь?
Чернявый ответил не сразу. Он ловко, как фокусник, достал из нагрудного кармана одну сигарету, словно подчеркивая этим: "Прописью одну", — не торопясь, с удовольствием закурил.
— Во-первых, скумбрию не люблю, — сказал он, с прищуром глядя на маму Люду. — Здесь, кроме скумбрии, ничем не кормят. А во-вторых, у меня друзья в городе, вместе и питаемся, на кооперативной основе.
— Да, но здесь-то денег не берут! — не унималась Людмила. Коротыш сделал глубокую затяжку, помедлил.
— Что значит "не берут"? — с удовольствием сказал он. — Возьмут. Догонят и еще раз возьмут. Вы уже пообедали?
— Так они же сказали… — отворачиваясь от гневного взгляда жены, растерянно забормотал Иван Петрович, — они же мне объяснили, что входит в содержание…
Коротыш его остановил.
— При чем тут они? Ну при чем тут они? Их это не касается. Наши возьмут. Вычтут сорок процентов при выплате зарплаты — и дело с концом. А то больно жирно получится: инвалютный оклад да еще бесплатное питание для всей семьи.
Наступила тишина. Чернявый больше никуда не спешил, он наслаждался замешательством Тюриных.
— Новенькие? — спросил он сочувственно. — Из какой группы? Ах, наши. Замена Сивцова. Ну, вот мадам Звягина лично и потребует справочку от мистера Дени, питаетесь вы здесь или нет. А кстати…
Это было именно то, чего боялся Андрей, так оно всегда и начиналось. "А кстати, — с едкой ухмылочкой, и пальцы, дрожа от нетерпения, вытаскивают притертую пробочку из флакона с серной кислотой, — а кстати, как вам удалось, из города Щербатова?" И — белая, слепящая вспышка в глазах, и зашипела, пошла кровавыми пузырями кожа… Ну нет, только не это, сколько можно?.. Только не это! Опередить, ударить первым, выбить из рук, обозлить, что угодно, только не это!..
— Ладно, пошли, — грубо и нарочито хрипло сказал Андрей. — Или туда или сюда. Есть охота.
Родители удивленно переглянулись: подобных выходок Андрей никогда себе не позволял — во всяком случае в присутствии посторонних. Чернявый склонил голову к плечу, задумчиво посмотрел на мальчика.
