– Теодор Сергеевич! – не на шутку обрадовался мальчик и вздохнул с облегчением.- Вам письмо от…
– Мариэтты Власовны.
– Так точно, от неё. Сказала мне «кровь из носу, вас дождаться»! А вот и вы.
Теодор выдал мальчику хорошие чаевые, тот засиял и растворился в темноте улицы, забыв попрощаться. Замёрз мальчик.
В письме Мариэтта просила зайти сразу по получении письма. Совершена хорошая сделка с его картинами и она «спешит отблагодарить благодетеля». Да ради Бога.
Прощай кофе в любимой кафешке, идём пить оное из антикварных сервизов великосветской дамы!
Как был, Теодор отправился в галерею к Мариэтте Власовне, предварительно, правда, поймав такси. То, что время уже очень позднее, его не смутило, не он же напросился на аудиенцию, его пригласили. Значит – ждут.
Ждали. Но ждать пришлось и самому Теодору. Секретарша через зевок мило расплылась в улыбке и заговорщицки сообщила, что у самой совещаются важные шишки, требуется подождать. Ну что ж, сам с собой решил художник, здесь есть с кем ждать.
– Кофе, чай, коньячок? Взбодриться не хотите, Теодор Сергеевич?
– Взбодрюсь, отчего же. Кофе с коньяком, если можно…
Теодор вспомнил, что за все годы своего появления в офисе Мариэтты, так и не удосужился узнать имя этой девушки. Балбес невежественный. Или невежливый. А она милая, даже – красивая, наверное. Вся тоненькая такая, маленькая. Волосы светлые и длинные, и тоже смотрятся тоненькими нитями на фоне этой миниатюры в юбке. К ней у мужчин всегда будет отеческое отношение, такой «хрусталь» сразу хочется оберегать, кутать в шубки и носить на одной руке, согнутой в локте. Интересно, ей самой подобное отношение нравится? Ведь она его (отношение к себе) не выбирала, природа так хвостом вильнула.
– Скажите пожалуйста,- спросил Теодор, получив кофе,- а вам нравятся мягкие игрушки?
– Ой, блин, художники… – секретарша даже не удивилась.- Всё-то вы подметите… Нет, мне мягкая игрушка не нравится в принципе. Или, лучше сказать, из принципа.
– И тем не менее, вам их дарят вагонами, не так ли?
– Так. А что вы мне при случае подарили бы?
– Я… коня. Жеребца, чёрного и в белых яблоках. С длиннющей гривой, за которую можно держаться, когда скачешь без седла… Кстати, спасибо за кофе, он прекрасен.
А что за коньяк? Конфетный запах… вкусно.
– На здоровье. Про коньяк не скажу: у вас будет повод к нам заходить на угощение, а не только за гонорарами. Может, когда и жеребца подарите… Меня Людой зовут.
Так, если что…
– Людмила, спасибо большое, а то я тут сижу и не знаю с какого бока обратиться, что бы ваше имя узнать.
– А зачем сбоку? Можно в лоб спрашивать. Что мы, всё вокруг да около, сами себе жизнь усложняем. Интеллигентность хороша, но мешать не должна.
– Что тут скажешь, Людмила, весы: на сколько она хороша, на столько и жить мешает, сколько взял, столько и отдай.
А она умна для своей внешности. То же, ведь, весы – красивая/глупая, некрасивая/умная.
Ну, конечно же, это стереотип, но, откуда берутся стереотипы? Из жизни и берутся.
Исключения только подтверждают правила.
– Кстати, можете пригласить меня сегодня на поздний ужин.- Она говорила спокойно и чуть с кокетством,- а то ведь, сначала захотите пригласить, а потом поскромничаете, подумав, что я подумаю, мол, ну вот, присел раз в пять лет на пять минут, заговорила с ним, а он тут же приглашать вздумал.
А она о-очень умна для своей внешности.
Тут за дверью Мариэтты Власовны стали происходить звуковые эволюции, извещающие о том, что совещание, по видимому, закончилось и господа приступают к шапочному разбору.
– Я приглашаю вас, Людмила, со мной отужинать сегодня, если, конечно, это возможно.- поспешил сказать ожидаемую тираду художник.
Девушка удовлетворённо кивнула, что явно означало согласие.
Однако из-за дверей хозяйки галереи никто не выходил. Но вдруг там стало тихо.
Людмила поймала недоумённый взгляд Теодора и пояснила:
– Они разошлись с чёрного входа, что бы вас не смущать. Проходите, Мариэтта Власовна вас ждёт. Удачи…
Она ободряюще улыбнулась, пожелание было искренним. Теодор сплюнул три раза, постучался и вошёл.
Хозяйка кабинета благоухала внутри шикарного бархатного платья, искрилась драгоценными каменьями, торжествовала величием причёски – этакого дома на голове из волос, перьев и заколок. Зрелище, одним словом, видать, очень она пыталась уважить её вечерних гостей, что вырядилась в этакого сфинкса.
– Ой, добрейший вечерок, милый вы мой Теодор! – улыбкам небыло границ.
– И вам здравствовать, Мариэтта Власовна! Как поживаете, я не поздно?
– Поживаю вашими молитвами и трудами. А ночь, это для нас с вами самый плодотворный период, не так ли?
– Ну, в принципе, да. Только это, наверное, больше у поэтов и писателей, я пишу когда… ну, в общем, как нахлобучит, так и пишу. А вы у нас ещё и поэтесса, только скрываете? Признайтесь, Мариэтта Власовна, а?
М-да, вовремя Теодор спохватился, всегда надо знать – что «несёшь» и где… Дама скромно улыбнулась.
– Ой, Теодор-Теодор! Ладно уж, в краску загнал старуху! Пописываю иной раз, не без греха, но! Читать даже и не проси, не слишком в близкой мы с тобой дружбе, и не проси!
Художник хотел вздохнуть с облегчением, но, будучи уже настороже, вздохнул с сожалением. Присели, закурили. Помолчали. Посмотрели друг на друга изучающее.
Затем дама поднялась, вынула из шкатулки гонорарный конверт, положила на серебряное блюдо и поднесла художнику. Он решил когда-нибудь эту сцену нарисовать. Композиция – пальчики откусишь, придумать невозможно даже при наличии самого болезненного воображения. Он элегантно поднялся на встречу даме, галантно принял подношение и уважительно кивнул. Словом, и бровью не повёл. А было с чего.
Конверт раздувало изнутри от купюр. Это и радовало, и удивляло. Теодор помнил, что у Мариэтты в галерее выставлено всего три его работы, даже все вместе они не тянут на эту разбухлость конверта. Однако, что ж гадать, во-первых, она сама сейчас всё расскажет, «тёплая водичка» у этой дамы плохо держится, а во-вторых, может там мелкими купюрами упаковано. Но, Мариэтта никогда мелкими купюрами не расплачивается. Однажды на тысячную купюру пришлось в ларьке сигареты покупать, так женщина-продавец сорок минут бегала бумажку разменивала. Однако, времена меняются, привычки тоже склонны изменяться. И всё же, чего гадать, когда информации нет? Надо просто подождать информацию. И всё же, пауза затягивалась.
– Я тут, Теодор, как шум вокруг тебя пошёл, сразу цены на твои картины подняла.
Втрое. Ты теперь у меня самый продаваемый мастер. Поэтому и гонорар увеличился втрое, больше у меня твоих картин нет. Принесёшь?
Раньше она подобных вопросов не задавала. Сейчас смотрела испытующе.
– С огромным удовольствием принесу, Мариэтта Власовна! Господи, спасибо вам огромное, вы действительно наш ангел-хранитель, честное слово, дай Бог вам здоровья!
– Подвези ещё картин, подвези обязательно, сколько сможешь, столько и вези. Куй железо, пока попёрло. Мало ли как оно обернуться потом может. А сегодня чуть ссоры у меня тут не сделали, когда одно полотно осталось! Представляешь?
Солидные люди…
Помолчали. Покурили. Поразглядывали друг друга.
– Гляжу, Теодор, не задаёшься ты, что ли. Ничего не понимаю. Где гонор? Куда дел?
Или гонор в том и заключается, что ты тут в демократа играешь?
– Остановите самолёт, я лезу! Шутка. Мариэтта Власовна, вы про мою персоналку?
– Про галерею твою. Что персоналка. Галерея! Это уже не шутка. Кстати, чё мутишь-то?
«С огромным удовольствием, принесу», что ты принесёшь, если на персоналку всё утащишь?
Светская львица на секунду показалась Теодору советской свинкой. Хрюшечкой.
Свиньёй, короче. Но Теодор уже не был пламенным юношей, мог сдерживаться.
– Как вам сказать, Мариэтта Власовна…
– Да как есть, оно лучше будет.
– А есть оно так: в галерею, на персональную выставку, я готовлю исключительно некоммерческую подборку. Для неё всё и замутили. Риск, конечно, но, реклама, говорят, чудеса производит, может и пролезет.
Испытующе смотрела дама, сверлила глазами художника словно перфоратором, разрывая любые предохранительные блоки. Успокоилась, заулыбалась, поняла – не врёт.
– Значит, некоммерческие картины выставил. Это смело. Молодец, хвалю. В жизни любого таланта наступает момент, когда надо пойти ва-банк. Это правильно, ты этого стоишь. Это правильно. На всякий случай прими совет: если сейчас не выгорит твой «ва-банк», то потом опять наступит время, когда снова можно этот ва-банк попробовать. Вон, Мейерхольд, каждым спектаклем в этот ва-банк ходил, всю жизнь, как в магазин! Раз пять победил, раз пятьсот проиграл. Это всё суета, проигрыши эти. Теперь, вон, даже Малевич за гения идёт. Ловишь? Помер, пара десятков лет прошла, всё – гений. А при жизни, чем больше ва-банков, тем лучше, саморекламы много не бывает, это ещё Дали доказал.
