Была у Боба возможность знакомиться с девушками и более юного возраста. Каждая из них, правда, требовала от меня, чтобы я знакомил с холеным американцем только ее. Но что делать – у меня довольно много незамужних знакомых барышень, в основном с работы.
Боб шел на знакомства охотно, приглашал (на словах) всех в ресторан. Обещал перезвонить, назначить конкретную встречу.
Пришлось ему ненавязчиво рассказать про наши цены. Я опять-таки сказал правду.
– За стольник «баксов», – огорошил я наивного американца, – у нас в самом заурядном ресторане можно посидеть в лучшем случае вдвоем. Немного выпить и закусить. Без роскоши.
Боб оказался в шоке. По его словам, в их городке (Мейсвил, штат Кентукки) за двадцатку можно накормить в ресторане компанию из пяти человек, если не больше.
Так что в итоге в московском ресторане мы за все время визита Боба не побывали ни разу. …Через две недели Боб уехал. И напечатал в своей газете «Независимый лидер» статью под названием «Путешествие в Россию». Статья начиналась словами: «Господи, какое счастье, что я родился в Америке!..»
Я, честно говоря, даже расстроился. Может быть, я его плохо принял?
Ответный визит Бобу я нанес спустя три месяца. Арсеньев меня легко и как-то радостно (что, признаюсь, было немного обидно!) отпустил на пару недель и даже денег пообещал из зарплаты не вычитать. Наташа с Настей попросили, чтобы я привез им американских конфет и, если получится, ноутбук.
В двухэтажном, тридцативосьмикомнатном доме Боба мне было выделено пять…
Я представил, что он чувствовал в нашем московском жилище.
Программа оказалась очень насыщенной.
Первым делом Боб привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект не слишком изысканной американской одежды. Джинсы, майку и бейсболку. Еще он купил мне вельветовый костюм. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают – бери.
Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.
Приехали на завод. Работали там в основном негры, или, как принято говорить в США, афро-американцы. За десять тысяч долларов в год. Воняло – какой-то удушающей гарью! – на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.
Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на предприятие. Долго говорил о трудовых успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.
После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо.
Виду я, конечно, не подал, однако захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных афро-американцев.
Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.
На прощание папа Мисси Билл подарил мне спортивную маечку.
Вечером того же дня Боб повез меня к своему другому другу, Фрэнку, который трудился, к моему ужасу, в шахте.
Мы надели металлические каски и под жутковатый вой стремительного хароновского лифта спустились в забой.
Там я, точно Хрущев или Кеннеди, стал разговаривать с рабочими, тупо и наивно спрашивая их:
– Легко ли вам работается?
Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте составляла тридцать пять тысяч долларов в год – для середины девяностых это неплохо.
Вскоре мне опять стало плохо, и я подумал: как хорошо, что я не шахтер. Даже американский. …Отдыхал я, когда хозяева уходили из дома – Мисси в университет, а Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием «Независимый лидер».
Для меня начинался праздник. Как ни странно, я успел оценить незамысловатую, но очень, по-моему, вкусную американскую еду – разные булочки, гамбургеры, мороженое в коробках… Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной, вредной и калорийной, но соблазнительной пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.
Однажды вечером я попросил у Боба разрешения позвонить домой. Он разрешил. Я услышал Наташу и Настю.
Наташа сказала:
– Папка, а мы скучаем… Ты где? Возвращайся скорее!
Я вдруг мучительно остро осознал, как хочу домой, как тяжко мне без жены и дочки. Купив им американских конфет и ноутбук за пятьсот «баксов», я стал считать часы до возвращения в Москву.
Однако мои странные каникулы продолжались. И не без приятных неожиданностей. Губернатор штата мистер Твистер неожиданно принял решение вручить всей нашей «сильно-дружной» делегации звание почетных граждан штата. Я позвонил по этому поводу Жене Чернявской в Нью-Йорк (перед отъездом я взял ее телефончик у Леньки Ерошкина) и похвастался.
Она сказала:
– В Америке такого звания добиваются годами. Мне кажется, ты все-таки еврей. А, может быть, даже хуже – ты скрытый еврей. Морда и паспорт у тебя русские, а нутро наше…
Видимо, так она порадовалась за мой выдающийся успех. Больше мы с ней толком ни о чем не поговорили, я только понял, что она сидит на вэлфере и, как обычно, ничего не делает.
По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанчиках. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обычной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у нас в России. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались – «берч». …Однажды мы съездили с Бобом к его знакомому фермеру. Фермер уделил нам не много внимания, так как был сильно занят.
– Я работаю двадцать часов в сутки, – напугал меня он. – Не отдыхаю, не путешествую. В Нью-Йорке не был ни разу.
Зато он нам разрешил покататься на его лошадках. Я уселся на маленького пони, похожего на ослика, и поскакал по бескрайним фермерским лужайкам, точно Чапаев на буржуазию. Через пять минут мой пони-ослик устал, я слез с него, и мы с Бобом стали пить пиво.
Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.
Наташа сказала, что я превратился в крутого. И очень благодарила за ноутбук – у нее впервые был собственный компьютер.
ГЛАВА 7. ЖИТЕЛИ ТВЕРСКОЙ-ЯМСКОЙ
Много лет мы прожили с Наташей и Настей на Тверской-Ямской улице, в самом центре монструозной столицы. Там, в нашей хорошенькой квартирке, бывали разные люди. И американец Боб, и талантливый молодой журналист из «Комсомолки» Валерка Кирков, и многие другие симпатичные персонажи…
Нам там, в принципе, нравилось. Маленькие габариты квартирки не слишком нас расстраивали. Для меня было главное, что дом наш находился в самом центре города, и на работу я мог ходить пешком. Наташа не скрывала счастья, что уехала от свекрови, Настюшка быстренько записалась в Дом пионеров, где функционировало много бесплатных кружков и бассейн. Она рисовала, писала стихи, занималась плаванием – и все в одном Доме пионеров, который находился в одной минуте ходьбы от дома. Все было бы совсем здорово, если бы не соседи-алкаши, или философы, как их называл американец Боб.
Первый год нашей жизни на Тверской-Ямской улице проходил очень спокойно. Я много писал, Наташа давала уроки, Настюшка занималась в Доме пионеров. Гостей всегда приходило много. Некоторые люди, познакомившись в нашей малюсенькой, но замечательной квартирке, потом поженились, нарожали детей. Словом, все шло хорошо. Неприятности (мы на них старались не реагировать) случались незначительные – соседи, конечно, выпивали, шумели (все-таки не сильно!) по ночам, иногда заливал Генка, мужик с четвертого этажа. Генка – типаж весьма интересный. О нем стоит рассказать подробнее. В прошлом он – подполковник милиции, бывший оперуполномоченный сто девяносто седьмого отделения. Проворовался, запил. Его выгнали. Он ушел в торговлю. После очередной удачной сделки Генка напивался.
Когда он нас заливал, я бежал к нему и вопил благим матом:
