А потом опять деловые напористые строки:
«Я электрослесарь, плотник, стропаль. Военная специальность — радист первого класса».
«Инженер-механик, жена работает штукатуром-маляром, по специальности фармацевт».
«Я токарь второго разряда, бетонщик четвертого разряда, электрик-слесарь».
Попадаются и невеселые. Вот сообщение из Клайпедского вытрезвителя: «Ваш дизелист (следует фамилия, имя, отчество, год рождения)…» Дальше можно не цитировать.
«Пойду на любую работу, лишь бы платили хорошо». Такое начало не то что насторожит — даже оттолкнет. Но далее корреспондент все объясняет. У него семья — жена и маленький ребенок, они снимают комнатку и вынуждены платить 35 рублей в месяц. А зарплата небольшая — всего сто десять. Жена бы и рада пойти работать — не на кого оставить ребенка: нет детсадика. Вот и готов автор на любую работу, готов и потерпеть, пока на новостройке ребенка примут в детсад.
Другое письмо. «Меня зовут Ольга, 20 лет, живу в селе, работаю секретарем-машинисткой. Казалось бы. что еще надо: «чистенькая» работа, благоустроенная квартира, живу у папы с мамой «под боком». Но, понимаете, настоящего увлечения в работе нет.
Последнее время очень много читаю о Севере, о людях, которые работают там, о Надыме, который вы строите. Я тоже хочу строить. Но одно меня смущает — у меня нет профессии, которая бы подходила для Севера… Девчата, которые со мной работают, говорят, что меня увлекла романтика. Может, это и так, но не совсем. Поверьте, трудностей я не боюсь и «страшных» морозов (так говорит моя мама) тоже. Понимаете, я хочу «найти» себя, найти работу по душе…»
На такие письма сразу и не ответишь. Надо подумать, поговорить с кадровиками, посоветоваться в комсомольском комитете. И когда уложит спать своих сынов Дельфина Павловна, еще долго будет гореть в ее комнатке в старом бараке свет. Здесь она живет с первых своих надымских дней. Правда, жить тут осталось недолго: обещают к Первомаю двухкомнатную квартиру в новом доме.
Вертолет идет на север. Каждый раз, когда Полярный круг остается позади, я не отрываюсь от иллюминатора. В однообразии внизу много разных красок. Как на учебном экспонате, видишь переход лесотундры в тундру. Редеет лес, и вот его почти не остается, отливают рыжим нечастые чахлые лиственнички, стелющийся кустарник кажется травой. Заснеженная тундра словно зализана грубым шершавым языком, задубела от ветров. Бесчисленные реки и речушки выписывают порой столь правильные дуги, что позавидует чертежник с циркулем.
Вокруг Ныды унылая пустыня. Виднеется вдали маяк на высоком мысу, выдающемся в Обскую губу. Место знакомое, здесь в позапрошлом году пришлось пережидать непогоду. В Ныде один из участков третьего стройуправления. Роман Шакиров вспоминает, как начинал здесь в 1967–1970 годах: жили в барже на губе, из техники имели один трелевочный трактор.
Все так же верещат, скулят и взлаивают песцы в звероферме на краю поселка. Те же ненецкие чумы, но в позапрошлом году их было семь, а нынче три: упрямцев, не желающих переезжать в бревенчатые дома, стало, видать, меньше.
С Леонидом Кирилловичем Горячим идем в бывшие райком и райисполком. Людей там уже мало — перебираются в Надым. Начальник участка Александр Степченко знакомит со своим хозяйством: строят жилые дома для буровиков, хлебопекарню, электростанцию, гаражи. Бригадир плотников, молодой гигант Николай Дрофа, тащит к себе домой: неделю назад женился, получил квартиру — просторную, светлую, чистую. Только нам некогда: надо лететь на другие объекты, в Хоровую и Нори. В Хоровой — рыбоучасток и фактория, там надо ремонтировать рыбацкое общежитие, в Нори — отделение большого оленеводческого совхоза. И еще Алексею Сургучеву, командиру вертолета, надо засветло осмотреть зимник. Он ведет машину низко. Видны звериные следы. Редкие деревья облепляют гроздья белых куропаток. Метнулись в рощицу два лося. А на зимнике ближе к Надыму кое-где уже проступает вода…
Когда через два дня мы загрузили вертолет брусом для Хоровой и сами уселись сверху, под крышу, думалось, что машину не поднять. Но Сургучев, казалось, каким-то чудом оторвался от земли, завис и, поматываясь, пошел над зданием лесоцеха, только люди внизу испуганно шарахнулись. Рыбаки-ненцы очень обрадовались, что их жилища починят. Предлагали куропаток, в избах они висят большими белыми связками, все изловлены силками…
Поселок Нори, хотя дома здесь добротные, кажется необжитым: нет привычных русскому глазу заборов. Здесь очень много детишек, собак и оленей. Мужчины любят сидеть и курить. У них важное дело: они разговаривают. А разговоры серьезные. Начальник отделения совхоза, зоотехник-ненец, рассказал нам, что наступило трудное время. В тундре крепкий наст, олени с трудом добывают корм, начался падеж. Через две недели планируют большое каслание, на новые пастбища. Вокруг стад ходят волки. Начали «шалить» медведи. Их в окрестностях Нори шесть штук. Он знает точно — шесть. Все это обсуждают мужчины. И еще они обсуждают новость: в тундру на олений праздник приедут артисты цирка.
И верно, когда через несколько дней мы прилетели на праздник в Ныду, в радиорубке аэропорта стоял ящик с двумя обезьянками. Тихий северный пес в недоумении взирал на никогда не виданных существ. Вокруг посмеивались циркачи…
Алексей Алексеевич Сургучев, командир нашего вертолета, здешний ас. Москвич, но на Севере уже восемь лет, надымские трассы осваивал, когда здесь не было ни аэропортов, ни начальства и в тундре приходилось на аварийный случай сбрасывать бочки с горючим. Он немножечко лихачит, когда, представляясь, именует себя Лешкой, а мохнатый меховой треух называет: головной убор системы «шапка из ондатры». На самом деле в Алексее немало и задумчивости, и остроумия, и поет он под гитару хорошо, с чувством и умело.
Сургучев давно звал меня побывать на мысе Каменном. Эта знаменитая база полярной авиации на пустынном берегу Обской губы меня, конечно, манила. Вадим Сергеевич Кучеренко, заместитель командира авиаотряда, приглашение подтвердил.
Тундра пласталась внизу необозримо. Вспучины торфа, обдутые ветрами, напоминали разбросанную зернистую икру. Над Обской губой стыл туман. От низкого солнца пролегла по заснеженному льду светлая дорожка.
В Новом порту надо было взять на борт диспетчера авиабазы. Поверхность губы и ямальской тундры сливалась в сплошной белый фон, на нем возникло небольшое темное пятнышко, потом оно превратилось в скопление деревянных построек. По краю селения лепились ненецкие чумы. Новый порт в 1920 году готовили как стоянку судов первой Карской экспедиции, которая по заданию Ленина отправилась из Архангельска за сибирским хлебом и пушниной. Сейчас здесь две тысячи жителей.
На мыс Каменный пришли уже в сумерках. Приземлились в густом тумане, чуть не сбив локатор, и долго рулили на место… Каменным мыс назвали по ошибке, переводя слово «маю-сале» на русский. «Маю» означает «песчаный», но записали «май», что значит «каменный». На самом деле ни одного камня здесь нет, лишь песок. Кроме авиационной базы с аэродромом и многочисленным богатым техническим оснащением здесь есть и благоустроенные жилые дома с теплыми уборными, что на Севере — великое благо, гостиница для авиаторов, столовая, клуб, магазинчик, ясли, школа и крохотное почтовое отделение. Километрах в пяти отсюда — поселок Ямальской нефтеразведочной экспедиции, там живут буровики. Геологи упорно продвигаются на север, все ближе к шельфу Ледовитого океана.
Когда полазаешь по здешним унылым местам, посмотришь на гибельные эти хляби сверху, особенно ясным становится, что великое наступление на Западно-Сибирскую низменность, которое начал наш народ, невозможно было бы без верных, надежных помощников — авиаторов.
Погоде, а вернее, непогоде, угодно было задержать нас на базе пять суток. Общежитие летчиков, щедро украшенное всеми земными пейзажами и портретами почти неземных красоток, стало родным домом, блокноты заполнились десятками летчицких баек, и с губ не сходит песенка о том, что «мы живем за тем меридианом, где Макар своих телят не пас».
Чем больше я думаю о жизни на Севере, тем больше убеждаюсь во мнении, что жизнь эта многолика, а у жителей других районов страны существует некоторое усредненное, «песенное», представление об этих краях. Оно складывается из полузабытых рассказов Джека Лондона, газетных очерков и стихов, в которых выпирают первомоментные впечатления, те «сливки», которые на поверхности. А для жителей Севера первостепенное значение имеет их труд. Как и всюду.
Бухгалтер приполярного оленеводческого совхоза не любуется оленями, мается он прежде всего бухгалтерскими трудностями. Комары и мороз его не очень волнуют, инфаркт он, если наживет, получит не от них. Снабженцу «песенный» Север тоже в общем-то чужд. Его волнует своя, профессиональная специфика: острая нехватка одних материалов, избыток других. Трудности северной природы познают на себе люди тех профессий, которые с природой борются, — трассовики, шоферы, бульдозеристы, летчики. В общих категориях с этими трудностями сталкиваются, конечно, все строители-первопроходцы, от коменданта поселка до начальника главка…
