Как бы там ни было, не думайте, что Эва — обманщица, потому что она, несомненно, обладает даром, хотя этот дар, само собой, ведет себя, как ему хочется, а не проявляется ровно в тот самый момент, когда тебе звонит какая-нибудь старуха, чтобы спросить, на Небесах ли ее собака. У Эвы есть способности медиума, и она с успехом практикует вызов Невыразимых Существ из Высших Миров (как звучит!), а кроме того, она может видеть будущее, не много, но, как она уверяла меня, эти немногочисленные картины будущего представляются ей с ясностью, то есть речь идет не об аллегорических видениях, а о прозрачных, реалистичных эпизодах, так что ей не приходится прибегать к помощи такого рискованного оружия, как толкование, которого требует любое видение, ведь неточные видения нуждаются в работе по толкованию, могущей вырасти в бессмыслицу или, что еще хуже, в болезненный бред: в твоем сознании является лицо трупа, например, и первое, что ты думаешь, — кому это знать, как не мне, — что этот труп — ты. (Неприятная вещь.)
Бэкон Веруламский определил магию как практическую метафизику. (Не знаю, говорить ли вам, кто такой этот Бэкон Веруламский. Несомненно, кто-то важный, потому что на него ссылается мой учитель Шопенгауэр.) Согласно этому определению, наши отношения были вначале гармоничными и симметричными: она занималась практической метафизикой, а я — метафизикой теоретической. Она — теургией, то есть белой магией, а я — философской гоэтейей, то есть магией черной (черной как ночь и как язык демона), потому что она запускает пальцы в глубины бытия, а оно пачкается.
(— Гоэтейя? Что такое гоэтейя?)
(Призвание сумеречных существ.)
Как бы там ни было, в общем, дело в том, что мы с Эвой вначале очень хорошо ладили, до того, как легли в постель, — а это событие произошло через три недели после того, как мы познакомились в «Оксисе», несмотря на то что мы встречались почти ежедневно в течение всего этого времени.
В первую ночь, когда она пригласила меня зайти к ней домой, я уже начал думать, что между нами ничего не будет, потому что до сих пор мы даже не целовались, и наши разговоры вращались исключительно вокруг всякого рода альфитомантии[25], ониромантии[26], звездных колец и амулетов, отчего я чувствовал себя перед ее эрудицией, словно мелкий шарлатан, перед которым королева ведьм исполняет свой коронный номер. Потому что в ту пору Эва много училась, и предмет ее занятий был связан исключительно со сверхъестественным, с магнетической магией и подобными темами, она знала истории из жизни Симона-Волхва и Гудэна (не циркача Гудини, а Гудэна, создателя автоматов), она пыталась извлекать образы из теургических зеркал и работала над тем, чтобы однажды раскрыть секрет пророчества по шелесту розовых лепестков.
Например, я сидел с Эвой в каком-нибудь кафе, думая о том, как бы лечь с ней в постель, чем раньше, тем лучше, дабы посмотреть, не приобрету ли я таким образом иммунитет перед воспоминанием о Йери, а она внезапно спрашивала меня:
— Знаешь, что рассказывают о еврее Седекии?
И естественно, я отвечал ей то же самое, что она ответила бы мне, если б я спросил ее о степени духовного уважения, оказываемого Платоном Протагору, сказать к примеру.
— Так это очень забавно. Судя по всему, Седекия заставил одного человека ходить по воздуху, потом разрезал его на маленькие кусочки, а потом снова его восстановил.
И от этого она переходила к подробному повествованию о способностях Симона-Волхва, ее кумира: войти в поток пламени и не обжечься, превратиться в овцу или в козу, парить в воздухе, летать… В общем, как бы сильно ни было желание, оказывается, очень трудно запустить язык в ухо женщине, без остановки говорящей тебе о такого рода вещах, потому что в этом присутствовал бы фактор несовместимости: говорить о магии и облизывать ухо. (Что-то, столь же несовместимое, ну, не знаю, как если воткнуть палец в глаз служащему на заправке, который заливает тебе топливо в бак, тем временем насвистывая песенку.)
— И знаешь, Йереми, по словам Дубранциуса, во время праздника магов в честь сына Карла IV Французского, один из этих магов раскрыл рот до самых ушей и проглотил другого мага, бродившего там. Он оставил только туфли, потому что они были слишком грязные. Чуть позже этот маг-глотатель отрыгнул своего коллегу обратно, целого и невредимого. Ты можешь себе представить?
(Нет, по правде говоря, мне не удавалось представить себе этот номер престидижитаторской антропофагии.)
— …И знаешь, Йереми, по уверениям мага Дельрио Дискиса, если взять определенного типа лук, натянуть на него определенного типа тетиву и выстрелить из него стрелой, сделанной из определенного дерева, внезапно появится река, длинная, как путь, проделанный этой стрелой. Представляешь?
И так мы с Эвой убивали время в течение первых трех недель наших отношений, до тех пор, пока, как я уже говорил, она не пригласила меня зайти к ней домой, — это событие я частично отнес на счет того, что подсыпал ей в бокал очень хорошо размельченную таблетку экстази и четвертинку трипи, — для меня это столь же законный способ, как любой другой, если речь идет о том, чтоб изменить курс реальности, когда реальность занимается тем, что лупит тебя ногами по голове.
Первый, кто вышел мне навстречу, когда я вошел в дом Эвы, был… Догадываетесь? Ну да, вы угадали: кот.
— Его зовут Калиостро.
И Эва немедленно поведала мне историю — не кота Калиостро, а каббалиста Калиостро, типа, судя по всему, выдающегося во всем, что касается водяных зеркал: он наполнял глиняный таз чистой водой, ставил его на какую-нибудь мебель, накрытую белой простыней, с каждой стороны ставил по свече, читал ряд заклятий, приказывал ребенку-девственнице пристально посмотреться в воду и так далее. (Такой была Эва: ходячей энциклопедией магии и волшебства. Вы можете также представить себе убранство ее квартиры: латунный Вишну размером с карлика, там и сям — курильницы фимиама, свирепые маски, волосатые амулеты, свисающие со стен, свечи…)
Полагаю, благодаря благотворному воздействию экстази Эва схватила Калиостро на руки и начала целовать его везде, так, что я серьезно подумал, что она собирается тут же у него отсосать, если позволите употребить столь грубое выражение.
— Посмотри на его глаза. Словно драгоценные камни, — и я сказал ей, что да, потому что не следует противоречить человеку, в теле которого, помимо нескольких миллиграммов МДМА, содержится немного ЛСД: его суждения кажутся ему универсальными.
Целовать женщину, только что облизывавшуюся с котом, мало кому понравится, насколько я знаю, однако в какой-то момент, заметив в глазах Эвы горячую волну экстази, я схватил ее лицо в свои руки и до половины засунул свой язык ей в рот, чтобы выиграть время… или чтобы все потерять: орел или решка. (Великая альтернатива.) Выпал орел, так сказать, так что мы рухнули на ее постель, и произошло то, что обычно происходит в таких ситуациях, не считая того, что кот Калиостро в позе халифа вальяжно развалился на простынях.
По завершении кульминационной фазы Эва, Калиостро и я лежали какое-то время молча, каждый бродил по своей собственной хлопковой стране, чуждый собственному существу, в полудреме, — до тех пор пока Эва очень серьезным тоном не сказала:
— Это было насилие.
И я почувствовал себя так, словно эта маленькая голая женщина, лежащая рядом со мной, ударила огромным молотом по небесному своду, и мне на голову упал весь щебень. Я повернулся к ней, с лицом, превратившимся в огромный знак вопроса, — полагаю, такое выражение может быть у человека, рассматривающего круглую рану, только что проделанную в его животе орудийным снарядом, хотя и убедился в том, что лицо Эвы не содержало никакого ответа на этот огромный вопрос, в который превратилось мое лицо, потому что на нем по-прежнему не было никакого выражения, а взглядом она пристально уперлась в потолок.
— Как это, насилие?
И Эва пояснила свою гипотезу:
— Ты меня изнасиловал.
Существует семь тысяч способов унизить человека, с которым ты только что переспал, но этот вид унижения показался мне чрезмерно надуманным, беспричинным, безосновательным и, кроме того, несправедливым, потому что надо иметь очень широкое представление об изнасиловании, чтобы считать таковым явление, состоявшее в том, что женщина сидит верхом на мужчине в течение нескольких минут, постанывая и двигая бедрами, закатив глаза, отчаянно прося поддать ей еще, и яростно царапает сама себе соски. (В этот момент, как странно это ни покажется, я вспомнил, что сказал Сократ незадолго до смерти: «Говорить неправильно — значит не только совершать ошибку в сказанном, но и наносить ущерб душе». Как ни странно, я вспомнил также о Пармениде Элейском, лирическом философе, противнике в споре Гераклита Эфесского, и произнес про себя одно его высказывание: «Если в речи есть смысл, слова должны означать что-либо, а все в целом не должно обозначать совершенно противоположного».)
