— Это правда, что мой отец был врагом народа?.. — спросил он.
— О чем ты говоришь?.. нет, конечно же, нет… — Тетя взяла его за руку. Он потянул ее к себе. Она прилегла рядом с ним, лаская его. Вслушиваясь в ее шелестящий шепот, Иосиф не заметил, как заснул. Во сне он стонал и жаловался…
Прошло несколько лет. Иосиф уже был секретарем Тиррана и постепенно превращался в чиновника. Но иногда на него что-то находило. Он запирался в своей комнате и всю ночь писал. Скомканные, смятые листки скапливались на полу. Потом он исчезал на несколько дней. Он мог очнуться или в тесной комнатке без зеркала и ванны, обклеенной бумажными обоями в постели какой-нибудь шлюхи, или того хуже, в обществе молодых людей с крашеными губами и непристойно подведенными глазами, с общим для всех наркоманов и самоубийц выражением лица.
Как-то Иосиф забрел в театр. Он опоздал к началу спектакля, было темно и в дверях ложи он столкнулся с Лизой.
— Ах, как вы меня напугали… — прошептала она, обмахиваясь веером. Словно большие черные бабочки с фиолетовым отливом вылетали из ее рук. Он узнал ее. Он не мог ее не узнать.
Занавес опустился. Вспыхнул свет. Слегка опьянев от духоты и слепящего света, Иосиф вышел на улицу и пошел за Лизой как будто не своими ногами, точно в бреду…
Ночь он провел у Лизы. Под утро в дверь кто-то поскребся, постучал три раза. Иосиф проснулся, беспокойно глянул на часы. Смутная тревога давящей мучительной неопределенности сжала горло. Он никого не ждал к этому часу.
«Странно… наверное, кто-то ошибся дверью… или почудилось…» — подумал он, нащупывая выключатель. Лампа мигнула и погасла, а стук повторился. Он босиком побежал к двери, вытянулся на цыпочках, осторожно спросил:
— Кто там?.. — Никто не отозвался. Он приоткрыл дверь, выглянул. Никого. Не зная, что и подумать, он закрыл дверь и подошел к окну. Напротив окон, теряясь в крапчатых тенях, вышагивал незнакомец в клетчатом пиджаке…
Край солнца показался над крышами. Иосиф умыл лицо ладонями, обернулся. Лиза сонно потянулась, открывая бедра, излучину, живот. Легкая дрожь пробежала по ее векам.
Он прилег рядом, попытался обнять ее.
— Перестань… — она отодвинулась в угол кровати. — Ради Бога, не будь идиотом… — Она уже не принадлежала ему, он почувствовал это по ее резкому сопротивлению.
— Мне уйти?.. — Голос его задрожал.
— Делай что хочешь, только оставь меня в покое… — выражение скуки появилось на ее лице.
От отчаяния, уже не осознавая, что делает, он набросился на нее.
Она закричала…
Иосиф отступил, наткнулся на дверь. Она была заперта. Через окно он выбрался на террасу и прыгнул вниз, в заросли терновника. Прихрамывая и оглядываясь, он пошел вдоль дома, свернул за угол и наткнулся на незнакомца в клетчатом пиджаке. Иосифа поразило его лицо. Оттолкнув незнакомца, он побежал…
Ночь застала Иосифа на окраине города. Он забрел в заброшенный сад, лег, зарылся в листву и долго лежал в каком-то странном забвении, ловя губами шелковистые, теплые и нежные прикосновения листьев травы, вслушиваясь в ночные звуки, что-то угадывал в них давнее, далекое.
— Я не могу жить без нее… — прошептал он. Он не узнал свой голос и неожиданно для себя расплакался…
Пронзительные крики ворон разбудили Иосифа чуть свет. Он встал, оглядываясь и пытаясь вспомнить, где он.
Зашелестела листва. Почудилось, что кто-то тихо рассмеялся в ветвях. Он боязливо поднял голову. Солнце выглянуло из-за туч. Вспыхнула тонкими блестками роса в паутине. Нерешительно потоптавшись на месте, он пошел к трамвайной остановке.
Подошел трамвай. Иосиф обратил внимание, что на переднем стекле трамвая приклеен портрет Старика. С трудом протиснувшись в чуть приоткрытые створки двери, он сел у окна.
Трамвай остановился у дома, похожего на тюрьму и окруженного деревьями, на которых, как черные цветы, качались вороны. Иногда они с криком поднимались в воздух. В этом здании размещался архив, где Иосиф надеялся найти разгадку самоубийства отца.
Тупой, назойливый скрип двери. Открылся вход в бесконечные полутемные коридоры и лестницы с этажа на этаж. Несколько ступенек вверх, поворот направо, налево и Иосиф очутился в тесно заставленной стеллажами комнате с узкими окнами, выходящими во двор.
Служащая архива, женщина средних лет в вязанной кофте с протертыми рукавами, нашла нужную ему папку. Некоторое время он рассеянно листал пожелтевшие страницы. В комнате было холодно, сыро и темно.
Часы на Башне пробили полдень. Иосиф провел рукой по стене, ощущая ее бугристость, зябко повел плечами, вскользь глянул в окно, сощурился. У портика входа он увидел Кальмана, который стоял, сложив руки за спиной, точно голубь. Лицо бледное, тонкое, как будто прочерченное ногтем на затянутом инеем стекле, на носу очки с вогнутыми стеклами, как у всех пожилых евреев. Чем-то Кальман напоминал отца, каким он запомнился Иосифу в день ареста. Внезапно побледнев, Иосиф закусил губы, чтобы не застонать от боли в паху, сел, закрыл глаза. Постепенно боль улеглось…
Дверь скрипнула, приоткрылась и захлопнулась. Как будто кто-то вошел или вышел. Иосиф испуганно оглянулся, тревожно и бегло глянул на часы. На миг он пришел в себя, с удивлением увидел, что сидит у окна, отметил, что уже половина пятого и что окно пробито слишком высоко в стене и напоминает тюремное. Стекла окна отсвечивали. Кончиками пальцев он коснулся стекла. Там что-то ткалось, легкое, летучее, как тайнопись…
В комнате почти незаметно потемнело. Опустив голову и настороженно прислушиваясь, Иосиф какое-то время листал досье отца и шел по проселочной дороге. По сторонам стеной стоял лес. Неожиданно лес расступился и на фоне вечернего неба в беспамятной волне облаков увиделся силуэт церкви, дома, деревья, рассыпанные по склонам лощины.
Было ветрено. В просвете между домами висела пасмурно-багровая луна. Лаяли собаки. Хлопали ставни. Иосиф остановился у дома с крыльями флигелей, заглянул в окно. Обрисовался угол камина, пепельница из толстого стекла, рисунок стула. Он пошарил под ковриком, нащупал ключ. В доме пахло запустением. Мельком глянув в мерцающее пятно зеркала, он подошел к столу, зажег лампу и в полном изнеможении опустился на кровать.
Послышались вздохи, покашливание скрип лестницы. Иосиф выглянул в коридор. Люк на чердак был открыт. Настороженно, с опаской он поднялся на несколько ступеней. Ступени были скользкие, лестница раскачивалась.
— Куда это ты собрался?..
— А что?.. — Иосиф несмело улыбнулся, узнав отца. Лунный свет мягко очерчивал линию его силуэта, профиль, как у Данте…
Иосиф спал, зарывшись лицом в бумаги. Он проснулся от шума за окном. Еще полусонный, он глянул в окно, полистал бумаги и в который раз начал читать написанное от руки анонимное заявление, сбивчивое и путанное. Он перевернул страницу. Заявление обрывалось на полуслове.
Отложив досье, Иосиф закурил и подошел к окну. Кальман все еще стоял у входа во флигель, рассеянно поглядывая по сторонам. Иосиф знал его с детства. Они жили в одном доме.
До 30 лет Кальман был девственником, жил с матерью. Она любила театр, собирала афиши, желтые, сморщенные от клея, они висели на стенах в ее комнате, в коридоре, повсюду. Непонятно, какое удовольствие она находила в этом собирании.
Иосиф прикрыл глаза ладонью…
Простоволосая, в лоснящемся халате она увиделась за соседним столом. Она пила чай, заваренный липовым цветом. Всего лишь реальность, не более. Недоверчиво улыбаясь, Иосиф окликнул ее. Она подняла голову, глянула на дождь за стеклами, встряхнула головой, как будто покрытой осыпью розовых лепестков и вернулась в свою комнату к пасьянсу и кошкам.
В 30 лет Кальман вдруг бросил мать и сошелся с женщиной старше его на 7 лет. Иосиф видел ее мельком. Рыжая, как лиса, лицо резко очерченное, длинноносое, руки в перчатках…
«Как же ее звали?.. Лика?.. Лия?.. — Иосиф зябко поежился. Он все еще стоял у окна. В комнате царила тишина, топкий полумрак. — Уехать бы куда-нибудь, как все упростилось бы, но куда?..» — Мысленно он пересек привокзальную площадь, заглянул в настороженно распахнутую створчатую дверь и вошел в зал ожидания. Сердце билось так сильно, что он невольно прижал руки к груди. Он весь дрожал. В зале было пусто. Ни души. Тускло мерцали шары люстр под покатым потолком. Сквозь решетки на окнах видны были рельсы. Они упирались в тупик. Окошко билетной кассы было задернутой шторкой. Он осторожно поскребся, постучал. Заперто, мертво. Оглядываясь, он вышел на привокзальную площадь. Трамвая на остановке не было. Свернув за угол, он приостановился. Почудилось какое-то движение впереди. Вспыхнули фары. Свет обшарил стены, небо, затянутое тучами, скользнул по аллее, искривляя ее тенями, ослепил и испугал его. Ничего видимого и понятного. Он сощурился, вытер слезы. Смутное волнение вдруг охватило его. Свет как будто что-то скрывал за собой. Неожиданно в нем раскрылось лицо Лизы, как чашечка цветка, в которой таилась улыбка. Он опустил голову и снова заставил себя посмотреть на нее. Лицо обветренное, облупленный носик, тонкие губы, глаза темные с радужным отливом, взгляд, как у ребенка.
