Он очень обрадовался моему приходу. Я сел на краешек дивана, он взял мою руку и заговорил со мной. То и дело Лиля вставляла свои реплики.
— Миша, дружище, как здорово, что ты пришел! А я вот, видишь, чуть живой, ха-ха!
— Какое там "ха-ха"! — всхлипывала Лиля. — Пришел опять домой к обеду сам не свой, достал пол-литра "сучка", налил в тарелку, покрошил ржаного хлеба и ел ложкой будто тюрю, молча…
— Ну, Лиля, Лилечка! Мне после моей "работы" в горло больше ничего не лезет!
— Что, Ватсон, дела запутанные разбираешь? — Спросил я, решив сбить некоторое напряжение, витавшее в воздухе.
— Эх, Миша, Миша… Не дела, а тела… И запутанные проводами, чтобы не сопротивлялись… Меня же из следственного отдела "повысили", перевели в "расстрельный взвод", дали лишнюю "шпалу" на гимнастерку…
И тут Валерий, под всхлипывания Лили, рассказал мне о последних месяцах своей работы в НКВД. Его как-то вызвали к начальству и сообщили, что его направляют выполнять некое спецзадание, повышая при этом в чине. На следующий же день его направили со взводом в какой-то подземный каземат. Там в одной из камер уже стояли с завязанными глазами и скрученными за спиной руками пять
"врагов народа". Их нужно было расстрелять. Во взводе были уже "поднаторевшие" солдаты-палачи. Перед самым
расстрелом один из "врагов" успел крикнуть: "Да здравствует товарищ Ста…" Пуля не дала ему договорить. После этого расстрела Валерия рвало, как после сильного отравления. Солдаты подали ему стакан водки, которая полагалась каждому, участвовавшему в экзекуции…
На следующий же день, он пошел к начальству и попросил вернуть его на прежнюю работу. Он получил резкий отказ, который завершился словами: "…Кроме того, не забывайте, что у вас есть семья — жена, дети".
С тех пор он, приходя домой, напивался до потери сознания, а на утро шел опять на "работу". Лиля обо всем знала, хотя Валерий был предупрежден, что о характере его работы никто не должен даже догадываться, даже жена.
— Мишка, Мишенька, Михрютка мой дорогой! Мотай отсюда, как можно скорей! Подумай о своей семье! НКВД смотрит на нашу академию, как на источник вербовки кадров для себя. Ты говорил, что тебя какой-то твой старый друг приглашал в Москву работать в каком-то научном военном учреждении. Вот и поезжай! Поезжай к чертовой матери отсюда, и чем скорее, тем лучше!
А я?.. А вот сопьюсь вдрибадан, может, меня разжалуют, оставят в покое. А неровён час — и сам во врагах народа окажусь! А эти изверги… Ты же знаешь, у них теперь половина героев Гражданской во врагах ходит! Хотя и те сами тоже были изверги порядочные… "Борцы за идею!" — И о грязно выругался. — Помнишь, как они всю царскую семью с детьми уничтожили?
Беги, беги отсюда, куда глаза глядят!
Встреча с Валерием оставила у меня тяжелый след на душе. Но он прав, надо из академии уходить, пока не поздно. А ведь я и сам хотел с ним пойти в НКВД: было бы легче семью прокормить. Да вот Бог уберег… Что я говорю, какой Бог? Кого он и когда уберег?!
Сегодня самый разгар белых ночей. Катя с Еленой Степановной на даче. Я зашел домой, предупредил Павла с Ксеничкой, что приду поздно, а сам пошел погулять по
городу. Нужно придти в себя и составить план бегства из этого энкавэдэшного капкана…
Опять меня привело к Сфинксам. Я сел на ступени, открыл тетрадку для стихов, которую захватил с собой, но долго сидел не шевелясь, глядя в серебристо-серую воду Невы… Я был потрясен рассказом Валерия. Невольно вспомнился арест отца. Может, и его вот так же безжалостно убили где-нибудь в подвале?..
Я много думал, сидя на холодных ступеньках, сходящих к воде… У меня сложилось большое стихотворение, которое я никому показать не могу. Даже Катерине, а то она испугается за мою судьбу из-за моих крамольных мыслей…
Поздний вечер.
Через двор с конвоем —
трое взрослых,
пятеро подростков.
Их вели дорожкой боковою.
Выглядело все и буднично, и просто.
Вся семья былого самодержца.
Каждый взят — детей считая — на прицел.
Сам с достоинством особым держится —
ведь мужчина! (И к тому же офицер.)
Говорит жене:
"Не плачь…
Не надо!"
Сына гладит по ершистым волосам.
А солдат
его легонько в бок прикладом —
мол давай,
иди быстрей и сам!
(Ведь солдат-то знал, что в путь последний шли и бывший царь
и маленький наследник.
Вот пошто девчонок в тот же путь —
даже тот солдат не мог смекнуть.) Правду понимал и гражданин Романов, улыбаясь дочерям и сыну для обмана…
Жаль, что не завязаны глаза…
Не причудятся святые образа,
Матерь Божия не улыбнется напослед,
и Христос не ниспошлет свой тихий свет…
Грохнул залп —
и вся восьмерка наповал…
Запах пороха наполнил весь подвал.
Гражданин Романов замертво упал —
Николай Второй и впрямь кровавым стал…
Кровь сочится из кровавых спин…
Стал кровав и Николая сын… И от четырех кровавых дочерей кровь
ручьями льётся
до дверей…
И жена кровава…
И служанка…
Ничего
и никого
для Революции не жалко! Только чья-то, видно, дрогнула рука: первым залпом не добили царского сынка…
Детский стон —
всей Революции укор!
…Комиссар достреливал в упор…
Может быть, печать проклятья Каина с той поры
над Русью неприкаянной?
Может, с той поры мильоны Авелей
Каины
по тюрьмам раскровавили…
Жертвы завтрашние…
Господи, спаси их! Помоги!
Сними проклятие с России!..
Был июль…
Звезда
на небе светлом,
пулею пронзившая ночной покров…
Над расстрельным взводом веет тёплым ветром.
Под ногами —
кровь,
кровь,
кровь,
кровь,
кровь…
Городская соната, скерцо:
МОСКВА
Сейчас, в конце тридцатых, Москва ошеломляет приезжего невероятной суетой, сонмом снующих туда-сюда озабоченных людей, не совсем опрятными улицами. Изредка этот человечий муравейник будто рассекают, как огромные тараканы, черные лимузины, мчащиеся от одного госучреждения к другому.
Город обрел много новых зданий, среди которых выделяется модернистский Ле Корбюзье со своими стеклянными коробками, столь неестественными для сурового московского климата, да несколько помпезных конструктивистских зданий, как например, Дом правительства и Гостиница
"Москва".
А московское метро! Не зря москвичи гордятся им, оно, и правда, лучшее в мире. И дело не в том, что все станции московского метрополитена — истинные произведения архитектурного искусства. Это метро и самое удобное в мире: поезда ходят регулярно и очень часто в течение всего рабочего времени, кругом чистота и порядок. Причем все это поддерживается как бы само собой — никакого обслуживающего персонала, никаких понукал и погонял. От такой ослепляющей чистоты и красоты ни у кого из пассажиров даже мысли не возникает бросить на пол что-либо, даже малюсенький входной билетик метро. Возможно, ветки московского метро не такие густые, как в Лондоне и Нью-Йорке, но дайте время
— Москва "догонит и перегонит", как это сейчас
принято говорить.
Как и прежде, чарует своей неизбывной древней красой Кремль. Правда, вместо двуглавых орлов на башнях появились пятиконечные звезды, выглядящие несколько нелепо, напоминая макушки новогодних елочек. Да и Кремлевские куранты бьют что-то невразумительное, поскольку старую мелодию
"сломали", а новой не удосужились обзавестись: умелые мастера-часовщики перевелись. Но к этому диссонирующему "тим-дирльям-тим-дирльям-бам-бам- ба" все как-то попривыкли, и полночный перезвон курантов, завершаемый "Интернационалом" воспринимается, как естественное завершение еще одного прожитого дня.
На месте славного храма Христа Спасителя теперь образовался провал, заполненный водой, который быстренько превратили в плавательный бассейн "Москва". Была идея воздвигнуть на этом месте помпезный Дворец Советов в виде нечеловечески огромной статуи Ленина, у которой внутри должны размещаться различные публичные учреждения: в голове — библиотека, ниже — современные кинозалы, на уровне живота — рестораны… А острые языки шептали ехидно, что в задней части здания-скульптуры разместится огромная общественная уборная. Но не дай Бог, если эти даже шепотом произнесенные слова достигнут всеслышащих ушей славных советских чекистов… Страшно даже подумать!
