Председатель вернул мне письмо.
— Я же не знаю ни места, ни людей. Не смог бы мой председатель все эти вещи собрать сюда через своих слуг и передать мне? — попросил я.
Но председатель хошуна отчитал меня:
— Подумаешь, какой важный! Хочешь переложить свою обязанность на другого? Думаешь, у председателя хошуна других дел не найдется? Ох и времена! Красные подстрекают бродяг, а те на стену лезут! Знаешь ли ты, с кем говоришь! Посмотри на себя: нарядился в холстину, а ноги в чем? Эх ты, чучело журавлиное!
Из-за полога показались несколько носов и столько же косичек. Председатель обменялся с ними ужимками и громко захохотал.
Еле сдерживая себя, стараясь не уронить достоинства народоармейца, я тихо сказал:
— Как-никак я посыльный правительства. Приехал по службе. Разве можно насмехаться. Не к лицу вам, председатель!
— Прочь! — закричал он. — Такие, как ты, станут меня учить — вода в Хемчике назад потечет.
Разозлившись, я тоже закричал на него:
— Уж если налогов не соберу, придется вашей милости доложить. А крикливых гусей не боюсь. Отвечать будем с вами поровну, дорогой председатель!
Коня, на котором я приехал, коновод уже забрал, а мое седельце кинул на травку у соседней юрты. Я вошел в нее. У огня сидело несколько человек, так же бедно одетых, как и я. Пожелав здоровья, я присел рядом. Хозяева озабоченно совещались, как занять у председателя овцу, чтобы накормить гостя. «В прошлом-де месяце мы тоже одну овцу приели; теперь, значит, получится две. За двух-то председатель как раз и возьмет у нас три головки».
Услышав о чем они толкуют, я сказал:
— Если для меня, так не нужно. Просто напьюсь чаю и лягу.
Улыбаясь, хозяин возразил мне:
— Как можно оставить человека голодным на ночь. Посидим. Поговорим. Послушаем, какие новости привез тарга — посол из Хем-Белдира. Сбегай, сын, займи, приведи.
Вскоре молодой парень привел овцу. Хозяин юрты подбежал навстречу, пощупал.
— Ай, как стара, — дров не хватит сварить курдюк. Ай, как худа, — жира не хватит обернуть хан [56]. Ох-хо!
Мне достаточно знаком порядок закалывания овцы, хотя с ним я встречался куда реже, чем с варкой чая и мучных блюд.
Парень засучил рукава, поднял овце голову и надрезал шкуру на груди у основания шеи. Потом он просунул правую руку в надрезанное место, сжал руку в кулак и дернул. Внутри что-то хлюпнуло, овца дрогнула и вытянулась. Наш парень повел ножиком взад и вперед по седловине точила и мигом освежевал овцу. Сначала надрезал шкуру вдоль передних ног, потом прорезал ее от грудной кости до головы, затем продернул нож от груди вниз до хвоста и, наконец, сделал продольные надрезы на задних ногах. После этого он ловко и быстро снял шкуру.
Тем временем другие обитатели юрты принесли чурки и мелко изрубленный хворост, водрузили на таган чугунную чашу, наполнили ее снегом вместо воды и развели огонь. У каждого свое дело; все мелькали вокруг очага, словно искры от трескучего смолистого валежника. А парень уже растянул шкуру: «Эй, подайте-ка тазик для хана!»
В блестящий медный тазик бросили горсть соли и поставили его на край шкуры. В то же мгновение у туши вскрыли внутренности, вынули желудок со всеми потрохами и опустили в протянутые кем-то руки. Помощники помчались промывать желудок и кишки. На дне туши сгустилась кровь. Паренек размесил ее руками, зажимая в кулак и процеживая сквозь пальцы запекшиеся комки и сгустки. Сложив ладони, вычерпал и перелил в тазик. Потом стал разделывать тушу. Он ловко рассек пополам зад, проткнул ножом концы икр, подвесил обе половинки к решетке юрты, а все оставшиеся кусочки расчленил по суставам и свалил в кухонную чашу. Как только парень проделал все это, вошедшие протянули ему очищенные внутренности. Он перелил кровь из тазика в толстую кишку, зашил конец заточенной палочкой и обернул одеяльцем из сала. Печень сварилась. Хозяйка юрты переложила ее в деревянное корытце и подсунула парню, приговаривая: «Ну-ка, мой сын, нарежь согажи [57]. С ханом небось хороша согажа». Паренек тонко нарезал печень продолговатыми ломтиками, насадил на вертел и подставил к багровым, уже подернутым пеплом, уголькам на краю очага. Угли дымились и вспыхивали, а паренек все поворачивал к ним то одну, то другую сторону вертела.
— Хорошо есть мясо на свету, подвалите-ка огня, ребята! — сказал хозяин.
И туда, где чернела и дымилась чаша, а теперь зиял пустой обод очага, посыпались, весело стуча и вспыхивая на лету, сухие поленья.
В юрте стало светло, как днем на солнце.
— Прошу пригубить! Прошу отведать!..
Редкое блюдо разделено и подано. Ко мне по рукам пришла грудинка, лопатка и голень. Вместе со светом в юрте прибавилось жары, словно с далекого севера люди вмиг перекочевали на юг. Сначала съели мясо, потом выпили крепкий горячий бульон. Распарились, разморились! Посидеть бы теперь, послушать, что скажет приезжий человек, гость из Хем-Белдира. Такие дни выпадают не часто — жди их. Но ребятам пора уже расходиться: кто хватает аркан — ловить уртельских лошадей, кто снимает узду и седло — караулить байский табун.
Со мной остались хозяин с хозяйкой.
— Утром ехать надо. Коня-то, отец, у кого бы взять?
— Как председатель укажет. Переночуешь, а утром иди к председателю, мой сын.
— Очень он крутой, ваш председатель, — сказал я.
— Молодец ты — быстро понял. Сейчас-то он меньше стал пороть людей, а то в прошлом да в запрошлом годах запарывал по пять-шесть человек, злодей.
— Тише, старик, — закивала хозяйка, тряся рукой в ту сторону, где жил председатель.
Мы разговорились. Я удивился тому, как люди в разных концах быстро узнают про новое. Хозяин был на извозе в Саянах, на реке Ус. И там объявились красные партизаны. Усинской бедноте тоже помогает Ленин. Хозяин придвинулся ко мне, поднял руку.
— Он теперь живет, говорят, в самой середине русского народа. А давным-давно, говорят, жил около нас, пил с нами одну воду из Улуг-Хема. Он такой сильный, что трудно представить, умом своим обнимет всю землю, увидит всех людей. На Усу так объясняли, с кем я встречался.
Хозяйка повторила имя Ленина, прибавляя вначале звуки «и»: «Иленин». Она прошептала, устремившись к створке входной двери, трудные слова тибетской молитвы.
Я слушал их, вникая в переливчатую, воркующую речь хозяйки и размеренные, неторопливые слова хозяина и радовался тому, что имена Ленин, учитель, партизаны, большевики произносятся как родные, маленькими людьми с большим сердцем, не только в нашем Каа-Хеме, а повсюду.
— Чистую правду отец сказал. В наших местах тоже так народ говорит. А партизан я сам видел. Они меня освободили. А что они защищают бедных аратов — то чистая правда.
— Точно так, — улыбнулся хозяин, — бью небось без промаха: промажу по утке, а по озеру, сынок, не промахнусь [58].
Не получив перекладных коней, я просидел в аале Сонам-Баира три дня. Наконец хозяин юрты, где я ночевал, — его звали Ензук — помог мне собрать налоги в Шанчи, в Сарголе и у Кара-Туруга. Тут удалось получить ямского коня и добраться до Ийи-Тала. Черный тарга в Ийи-Тале вручил мне вола, и я поехал со всем имуществом в Хем-Белдир.
По дороге я заночевал в небольшом аале. Сдал коноводу моего коня с волом и пошел к юрте. Быстро почерневшее небо раздалось далеко в высоту и в ширину. Там и тут из него выглядывали звезды.
Переступая порог юрты, я громко поздоровался. Сейчас можно будет наконец погреться и выпить чаю. Но что это? Не ко времени тревога: унылый вой неподалеку.
— Что это? — спросил я хозяина.
— Опять проклятые «гости». Прошлую ночь задрали у нас трех коров, двадцать овец. Отпраздновали новоселье на зимнем стойбище. Снова просятся, помилуй хайракан [59]. Тарга-то с ружьем, авось поладим.
Вскоре прибежал раскрасневшийся парень.
— Беда! Много волков… коров погнали. Отец! Что делать?
Я схватил карабин. «С ружьем… поладим… Ружье-то есть, а патроны? Всего-навсего пять штучек… и те служебные… Эх, тарга с ружьем!»
На бегу спросил:
— Где? Где?
— Тут, за этим холмиком.
Взбежав на гряду придорожных холмов, я силился что-нибудь увидеть внизу, в ложбине, но больше слышал, чем видел: метались коровы, на них наседали волки.
Один матерый вцепился в хвост задней коровы. Прыгнул волк. Прыгнула моя мушка. Сделав упреждение на скорость зверя, я нажал спусковой крючок. Выстрел громыхнул в ушах, понесся к далеким, невидимым хребтам. Патронов осталось четыре. Не жалко. Волки вросли в землю, как столбы. Ни с места. Зато коровы, подстегнутые выстрелом, заревели по-новому «До-о-о-м-м где м-м-мо-о-ой?» — и помчались к аалу с новой прытью.
