Вдруг он осекся на полуслове и оцепенел, словно укушенный змеей. Официант поставил на стол три тарелки с пережаренными кусками мяса, обрамленными заскорузлыми палочками картофеля «фри», перьями укропа, вялым зеленым горошком и тремя жареными яйцами. Яйца, правда, не были пережарены, не растеклись и выглядели довольно аппетитно. Из двух карманов нечистого белого халата официант выудил четыре бутылки холодного симферопольского пива, громко поставил, открыл и уплыл дальше.
«Слава труду! — Володя облегченно взялся за не успевшую вспотеть бутылку. — Сейчас бы он нам проел плешь с этим кольцом в полу…»
Пиво потекло, зашипело в стаканах. Трое взяли стаканы и отпили: Володя — жадно, залпом, до ломоты в зубах, Витка — не торопясь, с удовольствием, Оля — как всегда, хладнокровно, так как заставить внутренне затрепетать ее могло только полусладкое шампанское.
Забыв про замолчавшего соседа, трое набросились на еду. Не ели ничего они с самого утра, а вчера после отправления поезда и до глубокой ночи выпили в купе пять бутылок «Мукузани» и залакировали одинокой четвертинкой «Русской» местного разлива, что сегодня сказывалось на настроении.
Ели, как и пили, по-разному.
Володя, густо посолив и поперчив яйцо, подцепил его на вилку, отправил в рот целиком, и, проглатывая, запил пивом; затем, нанизав на вилку три палочки картошки, воткнул ее в жесткое мясо, отрезал приличный кусок, положил на него ножом пять горошин, отправил всю конструкцию в рот, запихнул вслед кусочек белого хлеба и стал жевать, глядя на ползущие за окном провода и думая о том, что бы было, если б Брайен Ферри и Брайен Ино вдруг взяли да и объединились в группу.
«Назвали бы ее как-нибудь странно, — с удовольствием пережевывал он до слез в глазах. — Например: «BB». Или — «Rose of Blue». Или просто: «Miracle № 7»».
Витка положила яйцо на мясо, нервно раздавила его вилкой, проткнула картошку, обмакнула в яйцо, отправила в рот, отрезала кусочек мяса, обмакнула в яйцо, отправила в рот, запила, отломила черного хлеба, обмакнула в яйцо, отправила в рот и, жуя, стала быстро протыкать непослушные горошины и совать в пожелтевшие от яйца губы. Она смотрела на серебряный перстень на безымянном пальце левой руки у плешивого.
«С намеком чувачок: вроде холост-разведен, а бывшее обручальное мне на фиг не нужно. Интересно, подклеил он кого-нибудь в Крыму? Какую-нибудь тетю Клаву из санаторной столовки. Или, нет, может, мать-одиночку, еврейскую толстожопую мамашу. Он ей за черешней стоял, а она ему на диком пляже втихаря давала».
Оля ела спокойно, отрезая мясо, запивая каждый кусочек пивом, отщипывая белого хлеба и совсем игнорируя гарнир. Взгляд ее рассеянно плавал в тарелке.
«Интересно, пройдет после пива голова? Зарекалась пить водку эту противную, а Вовик готов пить все подряд. Надо Наташке сразу позвонить, интересно, отксерила она ноты? Если — нет, я ей Бартока принципиально не верну. Ее просить — безнадежное дело. А если ей что понадобится — вынь да положь, как тогда с ансамблем… Господи, почему он так смотрит?»
Оля перестала жевать.
Плешивый смотрел на нее безумными водянистыми зеленовато-голубыми глазами. Лицо его было не то что смертельно бледным, а совсем чудовищным, словно перед ним происходило что-то страшное, противное естеству этого человека.
«Опрокинутое лицо», — вспомнила Оля, кладя нож и вилку на край тарелки.
— Почему вы… так смотрите?
Витка и Володя тоже перестали есть и уставились на плешивого. По его лицу прошла судорога, он вздрогнул всем телом и заморгал, взявшись за виски.
— Извините… я… это…
Поезд въехал на мост, с грохотом замелькали стальные опоры, пахнуло гарью.
Незнакомец энергично потер свои бледные щеки, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал бумажку и молча протянул Володе. Это была справка об освобождении из исправительно-трудовой колонии, выданная Бурмистрову Борису Ильичу. Оля и Витка заглянули в бумажку.
— Семь лет, ребята. Семь лет. И всего-то за какой-то мешок лимонной кислоты, — произнес плешивый и забрал справку. — Вы извините, я ничего не хочу нарушать… вмешиваться… и так далее. Просто у меня есть одна огромная просьба. Очень большая.
— Деньги нужны? — спросил Володя, сообразив, что трешка официанту — всего лишь трюк, рассчитанный на внешний эффект.
— Ну что вы! — усмехнулся Бурмистров, доставая из брюк толстенный кожаный бумажник и бросая его на стол. — Денег у меня куры не клюют.
Молодые люди молча посмотрели на портмоне с торчащими торцами многочисленных купюр.
— Деньги вообще это… так… — незнакомец нервно махнул рукой, — роли не играет. А просьба. Ну… не знаю. Давайте, я вам по порядку расскажу.
«Не даст поесть», — тоскливо посмотрел на половину бифштекса Володя.
«Странный чувак», — пригубила пиво Витка.
«Уголовник. Надо же!» — недоверчиво смотрела Оля.
Бурмистров убрал бумажник, потер маленький подбородок.
— Ну, обстоятельства дела, это опустим, не очень интересно. Одно скажу: я по профессии конструктор, а по призванию — коммерсант. Но времена мутные, какой уж тут бизнес. Да. И вот семь лет припаяли. Два месяца, как освободился. Зона наша Богом забытая, в Казахстане. Не наша, простите! — мелко засмеялся он. — Ихняя, ихняя. Вот. Ну и я, человек с двумя высшими образованиями, работал на кирпичном заводе. Не только, правда, но в основном — лепил кирпичи. Вот. И уже потом, ближе к освобождению попал на блатное место, на кухню. А в этой зоне, будь она неладна, одно плохо — слишком маленькая. Всего двести два человека. Ну и она нужна-то особо никому. Сидят там за экономические преступления средней тяжести, так сказать. Срока большие. Люди серьезные, спокойные. Не беспредельничают, не чифирят, в побеги не уходят. И снабжение — отвратительное. Ну и, в общем, за эти семь лет каждый день я ел одно и то же — похлебку из конины. Лошадиный суп, как мы называли. Там рядом большой конный завод, ну и выбракованных лошадей — к нам в котел.
Он усмехнулся и посмотрел в окно.
— А что… в этом супе еще было? — спросила Витка.
— Пшено, рис или мука, — улыбаясь, заговорил Бурмистров. — Когда что. Но — конина, главный, так сказать, субпродукт, была всегда. Ежедневно. Каждый день наш лагерек съедал целую лошадь.
— Где же они столько лошадей взяли? — спросил Володя.
— Чего-чего, а лошадей в Казахстане полным-полно. Больше, чем в Москве! — засмеялся Бурмистров, и Витка с Олей улыбнулись.
— А это не вредно — каждый день конину? — спросил Володя.
— Нет. Конское мясо — самое здоровое. Полезнее свинины и говядины.
— И вы все эти семь лет ели одно и то же? — Оля разглядывала его беспокойный лоб с тонущими в загаре веснушками.
— Трудно поверить? — заглянул он ей в глаза.
— Трудно, — серьезно произнесла она.
— Мне тоже — трудно. Но вот… — он развел руками, — семь лет как не бывало, два конных полка съедены, а я живой!
— Но это ж жутко муторно — каждый день одно и то же! — покачала головой Витка. — Если бы мне вот этот бифштекс каждый день пихали — я бы с ума съехала.
— Ну, у меня за эти годы разные состояния были, разные… — покачал головой Бурмистров. — Поначалу ел все, потом не мог мясо есть, выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот — стал мясо всухую есть, с хлебом. Потом вообще как-то плюнул и молотил все подряд, а под конец… это трудно объяснить.
Он задумался.
«Если он не врет — это в умат», — налил себе пива Володя.
«Он теперь должен жутко жрать хотеть все подряд. — Витка разглядывала Бурмистрова как диковинную рептилию. — Хотя он ведь ничего не заказал! Наверно, в Крыму обожрался, бедный».
«Какой-то он… непонятный… — думала Оля, — словно не про себя говорит…»
— Знаете, когда меня на кухню перевели, — начал Бурмистров, глядя в окно, — я видел весь процесс приготовления пищи. Каждый день. Это начиналось рано утром. На тележке из морозильни привозили лошадиную тушу, клали на три сбитые колоды. И повар сразу звал Васю Два Топора Пара. Это был один зэк, он раньше работал мясником в Алма-Ате, но потом сел по-крупному. Здоровенный мужик с двумя топорами. Он приходил и начинал рубить мерзлую тушу, как капусту. И это было самым большим его удовольствием. Рубил художественно, от души. Потом он уходил, мы загружали мясо в котлы, варили, сыпали крупу. Варили долго, пока мясо от костей не отстанет. А потом… потом… простите, как вас зовут?
Он смотрел на Олю.
— Ольга, — спокойно ответила она.
— Ольга, я могу вас попросить об одном одолжении? Только вас.
— Смотря о каком.
Бурмистров вцепился руками в стол, словно готовясь опрокинуть его.
— Вы можете поесть для меня? Здесь. Сейчас.
— Как это — для вас?
— Ну, чтобы я посмотрел. Просто посмотрел.
Ольга переглянулась с Володей.
