— Простите, вас в детстве головой об пол не роняли?
Он растерянно моргает, а потом впервые за вечер весело смеется.
— Не думаю, что вас это касается, — продолжаю я. — Но если собираешься стать журналистом, обычно приходится с чего-то начинать.
Кажется, мне удалось произвести на него впечатление. Но затем он возвращается к выпивке, и тема закрывается сама собой.
Мы ужинаем, а я тем временем разглядываю его. Нос, пожалуй, островат, брови слишком густые, а русые волосы чересчур жесткие. Хилли периодически обращается к нам с фразами типа: «Стюарт, Скитер живет на плантации к северу от города. Сенатор ведь тоже вырос на ферме?»
Стюарт все заказывает выпивку.
Когда мы с Хилли выходим в дамскую комнату, она с надеждой улыбается:
— Ну, как он тебе?
— Э-э… высокий. — Удивительно, неужели она не замечает, что мой потенциальный парень не только необъяснимо груб, но и откровенно пьян?
Наконец ужин завершается, мужчины расплачиваются. Стюарт встает и подает мне жакет. Спасибо хоть хорошо воспитан.
— Господи Иисусе, никогда не встречал женщин с такими длинными руками, — заявляет он.
— А я никогда не встречала мужчин, имеющих такие проблемы с алкоголем.
— Ваша одежда пахнет… — Наклонившись, принюхивается, морщится. — Удобрениями.
Он удаляется в туалет, а мне хочется провалиться сквозь землю.
Все три минуты обратной поездки проходят в гробовом молчании. И тянутся очень долго.
У Хилли нам навстречу выходит Юл Мэй в своей белой униформе.
— Дети в порядке, уснули, — докладывает она и выскальзывает через черный ход.
Извинившись, иду в ванную.
— Скитер, не подбросишь Стюарта домой? — спрашивает Уильям, когда я возвращаюсь. — Я что-то не в форме, да, Хилли?
Хилли по выражению моего лица пытается разгадать, что у меня на уме. Мне казалось, я вполне ясно дала это понять, проторчав в ванной целых десять минут.
— А вы… без машины? — спрашиваю у пустого места рядом со Стюартом.
— Думаю, мой кузен не в состоянии сесть за руль, — усмехается Уильям.
Все молча ждут.
— Я приехала на грузовике. Я бы не хотела, чтобы вы…
— Отлично. — Уильям ободряюще хлопает Стюарта по спине. — Стюарт не против проехаться на грузовике, верно, парень?
— Уильям, может, ты сядешь за руль, а Скитер просто прокатится с вами? — предлагает Хилли.
— Только не я, я слишком пьян, — отзывается Уильям, хотя только что привез нас домой.
В конце концов я обреченно направляюсь к выходу. Стюарт бредет следом и даже не интересуется, отчего это я не припарковалась рядом с домом. Около грузовика мы останавливаемся, молча смотрим на трактор, возвышающийся позади моего автомобиля.
— И вы сами водите эту штуку?
Я лишь вздыхаю. Я крупная девушка и, наверное, поэтому никогда не чувствовала в себе особой женственности, но этот трактор… Пожалуй, немного чересчур.
— Чертовски забавная штука, никогда таких не видел, — продолжает он.
— Хилли может вас подбросить, — говорю я, отступая в сторону.
Повернувшись, он впервые за весь вечер смотрит прямо на меня. Спустя несколько долгих мгновений на глаза наворачиваются слезы. Я просто очень устала.
— О черт, — вырывается у него. — Послушайте, я говорил Хилли, что не готов к этим чертовым свиданиям.
— Не надо… — Я разворачиваюсь и ухожу в дом.
Утром в воскресенье просыпаюсь пораньше, прежде чем поднимутся Хилли с Уильямом, их дети, прежде чем все начнут собираться в церковь. Еду домой с грохочущим на прицепе трактором. От запаха удобрений меня мутит, хотя накануне не пила ничего крепче воды.
Вчера вечером я вернулась к Хилли, Стюарт плелся следом. Постучавшись в спальню Хилли, я попросила Уильяма, который высунулся уже с полным ртом зубной пасты, все-таки отвезти Стюарта домой. И отправилась в гостевую комнату, не дав ему возможности возразить.
Переступив через собак, спящих на пороге, вхожу в родительский дом. Крепко обнимаю встречающую меня маму. Она пытается высвободиться, но я не пускаю.
— Что такое, Евгения? Ты случайно не заразилась от Хилли, нет?
— Нет, все в порядке.
Как бы я хотела рассказать ей о вчерашнем вечере. Мне стыдно, что я так неласкова с ней, что не испытываю потребности в материнском внимании, пока не случаются какие-нибудь неприятности. И мне тяжело оттого, что больше всего сейчас хотелось бы оказаться рядом с Константайн.
Мама приглаживает мои растрепанные волосы — они ведь, наверное, добавляют пару дюймов моему росту.
— Ты уверена, что не заболела?
— Я в порядке, мам.
Я слишком устала, чтобы спорить. Так больно, словно получила удар ногой в живот. В тяжелом ботинке. И боль не проходит.
— Знаешь, — сообщает с улыбкой мама, — думаю, эта девушка подходит Карлтону.
— Отлично, мам. Рада за него.
На следующее утро, часов в одиннадцать, звонит телефон. К счастью, я оказываюсь в этот момент в кухне и сама снимаю трубку.
— Мисс Скитер?
Замираю, осторожно выглядываю в столовую, где мама проверяет чековую книжку. Паскагула достает из духовки жаркое. Пробираюсь в кладовку и прикрываю дверь.
— Эйбилин? — шепотом отвечаю я.
Секунду она молчит, а потом выпаливает:
— Что, если… если вам не понравится то, что я скажу? Ну, насчет белых.
— Я… мое мнение не имеет значения, — стремительно реагирую я. — Мои чувства совершенно не важны.
— Но откуда мне знать, что вы не рассердитесь и не повернете дело против меня?
— Я не… думаю, вы просто должны… довериться мне. — Затаив дыхание, жду ответа. Очень долгая пауза.
— Господь милостив. Думаю, я сделаю это.
— Эйбилин. — Сердце бешено колотится. — Вы не представляете, как я признательна…
— Мисс Скитер, мы должны быть очень осторожны.
— Разумеется, обещаю вам.
— И вы должны изменить мое имя. Мое, мисс Лифолт, вообще всех.
— Ну конечно! — Нужно было сказать об этом с самого начала. — Когда мы можем встретиться? И где?
— В белом районе этого уж точно делать не стоит. Думаю… придется у меня дома.
— А вы не знаете, кто еще мог бы участвовать в этом деле? — спрашиваю я, хотя миссис Штайн согласилась читать лишь одну историю. Но я должна быть готова — на тот случай, если ей понравится.
— Пожалуй, я могу поговорить с Минни, — после паузы произносит Эйбилин. — Но она не слишком-то любит общаться с белыми.
— Минни? Это… бывшая прислуга миссис Уолтер, — вспоминаю я, внезапно понимая, в какие интимные сферы влезаю. Я намерена заглянуть в частную жизнь не только Элизабет, но и Хилли.
— У Минни полно историй. Уж наверняка.
— Эйбилин, спасибо вам. Большое спасибо.
— Да, мэм.
— Только… я хотела спросить. Что заставило вас изменить мнение?
Эйбилин отвечает мгновенно:
— Мисс Хилли.
И я замолкаю, вспоминая о «туалетных» проектах Хилли, обвинениях служанки в воровстве и разговорах об инфекции. Имя прозвучало жестко и горько — как прогорклый орех.
Прихожу на работу с одной-единственной мыслью. Сегодня первый день декабря. И пока остальные жители Соединенных Штатов смахивают пыль с рождественских вертепов и достают из сундуков старые вонючие чулки, я ожидаю встречи совсем с другим мужчиной. Не с Санта-Клаусом и не с младенцем Иисусом. Я жду мистера Джонни Фута-младшего, который в канун Рождества узнает, что Минни Джексон работает в его доме.
Двадцать четвертого числа жду, как Судного дня. Не представляю, что взбредет в голову мистеру Джонни, когда выяснится, что я на него работаю. Может, скажет: «Отлично! Заходи прибираться в моей кухне в любое время! Вот тебе денежки!» Но вообще-то я не такая дура. Все эти тайны выглядят слишком подозрительно, так что вряд ли он окажется улыбчивым добряком, который тут же захочет прибавить мне жалованье. Скорее уж к Рождеству у меня есть шанс остаться вообще без работы.
Это меня гложет, в смысле, неизвестность, но вот что я знаю наверняка (решила еще месяц назад): есть гораздо более достойные способы помереть, чем дать дуба от инфаркта, сидя верхом на крышке унитаза в сортире у белых. И после всего выяснилось, что это даже не мистер Джонни, а чертов электрик.
Но какое же было облегчение, когда все кончилось! А больше всего меня напугала мисс Селия. Она потом, во время кулинарного урока, так тряслась, что даже не могла соль ложкой зачерпнуть.
Сегодня понедельник, а я все думаю о внуке Ловинии Браун, Роберте. На днях его выписали из больницы, он живет у Ловинии, потому что родители его уже умерли. Вчера вечером, когда я зашла к ним с карамельным тортом, Роберт лежал на диване — на руке гипс, на глазах повязка. «Ох, Ловиния…» — только и смогла я выдавить. Роберт спал. Половину головы ему обрили во время операции. Ловиния, несмотря на собственные несчастья, все расспрашивала меня о моих домашних, о каждом в отдельности. А когда Роберт зашевелился, деликатно попросила уйти, потому что мальчик, проснувшись, все время кричит. Он страшно напуган и все повторяет, что ничего не видит. Она беспокоилась, что мне это будет тяжело. И теперь я все думаю и думаю о них.