– И это все, что ты мне можешь сказать?!
– Тебе этого мало? – меняю руку, закатываю правый рукав.
– Ты помнишь, что ты мне вчера говорил?
– Я? – Судорожно пытаюсь вспомнить, но в голове тишина, словно ручку микшера вывернули до нуля. – Я? Тебе? Не помню. Я был в Питере.
– И что это меняет?
– Все... Питер меняет все... Может, ты перепутала? Может, ты не со мной разговаривала?
В трубке слышны всхлипыванья. Потом тишина.
– Маша?
– Фс... фс... уууыыф...
– Маша, ты мне можешь объяснить, в чем, черт возьми, дело?! Что я тебе такого сказал, чего сам не помню?
– Ты сказал, что у тебя другая женщина.
«Это правда».
– Ты сказал, что изменял мне.
«Сущая правда».
– Какие глупости! Я был пьян!
– Ты сказал, что собираешься жениться. И еще про глаза.
– На ком?! – раскатываю правый рукав. – Какие еще, на хер, глаза!
– У нее глаза, как у хамелеона, и что это очень круто, а я глупая сука, которую никто никогда не полюбит, потому что... – снова рыдания.
– Маша, Машенька, ну... постой, ты все неправильно поняла! – Раскатываю левый рукав.
– Почему? За что? Почему ты не можешь остаться мужчиной и просто сказать, что не любишь меня больше? Зачем тебе нужно обязательно уничтожить меня? – Бурные рыдания, далее неразборчиво.
– Машенька, я очень сильно напился... Наверное, ты позвонила не вовремя...
– Ты сам мне позвонил!
«Оба-на!» Сажусь на корзину с грязным бельем, закуриваю, смотрюсь в зеркало.
– Ты разрезал меня на кусочки!
– Я не пластический хирург! – Вид неважный, конечно.
– Ты изнасиловал меня!
– Бывало! – Надо сказать сегодня Роберту, чтобы грима побольше дал.
– Ты ненавидишь людей!
– Да чего уж там! – Где бы мне сегодня с Наташей поужинать?
– Ты! Ты!! Ты!!!
– Господи, да я с ума сошел от этой частоты! – «Кофемания»? Слишком читаемо. «Солянка»? Надо подумать.
– Тебе нравится издеваться над людьми, и знаешь, почему?
– Почему? – Пригласить ее домой после кофе?
– Это от твоих комплексов!
– Ух ты! – Интересно, она любит фотографию?
– Этот твой вечный комплекс неполноценности!
– Точно, это он и есть! – Может, предложить кино посмотреть? Судорожно вспоминаю, что у меня ультранового из видео, кроме порнухи.
– Однажды, Андрюша, ты найдешь меня повесившейся, или отравившейся или... впрочем... – снова дикие рыдания, – тебя это не тронет. Просто вспомни в тот день, что я любила тебя...
– Ты дома?
– А что? – Вопрос явно неожиданный.
– Я приеду через двадцать минут.
К тому моменту, как я, чуть не попав под троллейбус, поругавшись с дамой в «Рено» и успев зарулить в хозяйственный магазин, поднимаюсь на Машин этаж, рубашка на спине окончательно намокает от пота. «Каким правильным было решение надеть черную!» – успеваю я подумать, прежде чем дверь ее квартиры открывается. Маша опять в офисном – то ли пришла с работы, то ли еще не ушла, то ли она всегда на работе.
– Я просила тебя! – истерично начинает она, приблизив растопыренные ладони к своему лицу.
– Не сейчас! – отодвигаю ее, иду в комнату, поднимаю голову к потолку. – Эта? Нет, слишком изящна.
– Какого черта?! – Маша семенит за мной, пока я последовательно обхожу спальню, комнату и коридор, приговаривая себе под нос: «Вряд ли!».
– Может быть! – Наконец я останавливаюсь на кухне, достаю из заднего кармана скрученную веревку, скорее мини-канат, и оценивающе смотрю на потолочный светильник. – Да, этот точно выдержит!
– Что ты делаешь?! – кричит Маша.
– Собираюсь аккуратно снять люстру, потом привязать к потолочному крюку веревку, смастерить петлю. – Я хватаю рукой стул. – Можно, я на него встану? Не сломается? Впрочем, какая разница!
– Прекрати это! – Она довольна сильно отталкивает меня двумя руками, так, что я отлетаю к стенке. – Скотина! Убирайся отсюда! Вали!
– Я сначала люстру сниму, окей? – ледяным тоном замечаю я.
– Я не хочу тебя больше видеть, исчезни из моей жизни, тварь!
– Я в ней даже статистом не играл, зайка! – Достаю сигареты, закуриваю.
– Пошел вон из моей квартиры! – Маша начинает осыпать меня ударами.
– Она не твоя, ты ее снимаешь. – Сигарета выпадает из моих рук.
– Ты так и умрешь ничтожеством!
– Надеюсь, не скоро.
– Я позвоню брату, он тебе ноги сломает! – Она продолжает меня колошматить, а я уворачиваюсь и отступаю в прихожую.
– Почему именно ноги?
– Он тебе морду набьет!
– У меня съемки, может, по морде не надо?
– Я ненавижу тебя!
– Пожалуй, уже лучше! – Я бросаю веревку ей под ноги, открываю входную дверь.
– Когда-нибудь ты поймешь, что такое потеря!
– Потеря – это, конечно, ты, правда?
– Когда-нибудь поймешь! – задыхается она.
– А ты, я надеюсь, когда-нибудь поймешь, что конец истории – это конец истории. Что спекулировать на самоубийстве низко, а искать любви там, где ее никогда не было, – глупо.
– Ты подонок! – шипит она.
– Я когда-то говорил обратное? Зато ты – богиня! Но слишком навязчивая.
Выхожу из квартиры, закрываю за собой дверь. Лифта не жду, спускаюсь по лестнице.
– Завтра о том, кто ты на самом деле, узнает вся Москва, уж я постараюсь! – звучит сверху.
– Не трать время, они уже в курсе: я ничтожество! – отвечаю, задрав голову.
– Не забудь купить своей провинциальной дешевке новое белье!
– А ты не забудь потушить сигарету, я ее на кухне уронил. Иначе сама без белья останешься!
– Не переживай, ничтожество!
– Ах, я же забыл: змеиная кожа не горит!
Дохожу до первого этажа, замедляю шаг, восстанавливаю дыхание и сажусь на бордюр. Закрываю глаза, утыкаю голову в ладони.
– Что с вами, молодой человек? – звучит слева.
– Что? – поднимаю голову, смотрю на благообразную женщину лет шестидесяти.
– Вам плохо? – уточняет она.
– Если бы...
Ближе, на сантиметр ближе
На миллиметр ближе,
На сколько можно,
На толщину кожи.
Замша. Ближе
Сижу на планерке. В комнате душно. Как обычно, все началось со скандала, который закатила мой шеф-редактор группе Хижняка за воровство наших гостей. Я ее так накрутил, что сам испугался. «Против корпоративных правил!», «Такое впечатление, что мы работаем на разных каналах!», «Это называется командой?!» Высокопрофессиональная истерика. Прилюдно выпороли их редактора. Хижняку напомнили, что он работает на канал, а не на себя. Хоть какой-то резонанс. Хижняк изобразил «виноватое недоумение» и брякнул что-то вроде: «Может, нам с Миркиным гостей на год вперед поделить?». Миркин развел руками, Миркин изобразил негодование. «Может, их в одно шоу соединить?» – предложил кто-то. «И за одну зарплату», – согласился Лобов. Скучно. Никакого накала. Все ждут сегодняшнего шоу Хижняка и завтрашнего моего.
Я слежу за еле живой мухой, которая пытается спланировать с висящего на стене экрана, как подбитый талибами американский вертолет. Летит зигзагом вниз, потом поднимается и садится на стену. Очень душно.
Марфина, директор планирования вещания, двадцатую минуту вещает про рейтинги и изменение предпочтений аудитории, сопровождая это демонстрацией графиков и таблиц. В какой-то момент она даже употребляет модное словечко «модернизация». А собравшиеся до невозможности увлечены ее докладом. Кто-то играет на мобильном телефоне, кто-то тупо втыкает в стену. Слева от меня сидит хмырь из ее отдела, постоянно кивающий в конце каждого предложения, независимо от смысла сказанного. Изредка он теребит галстук и вздыхает, обдавая меня смесью мятной жвачки, средней тяжести перегара и еще какой-то зловонной кислоты. Населению нашей страны перед тем, как проводить модернизацию, следует провести полную lacalutизацию, – думаю я, – этот запах изо рта напоминает о кислых временах. Хочется потерять сознание. Когда она доходит до социальных сетей и интересов блогосферы, пишу на своем листке сидящему рядом Антону:
«Мы вчера интервью с Кейвом проебали».
«Пездец! Галактико Опасносте! Онотоле?»
«Youtube решает!)))»
«Тупо спиздили ролик?»
«Надрали из зпс его интрв ВВС 3 года наз».
«Чо? Напиши словами мы не в чате».
Марфина переходит к рекламодателям. В беседу вступает Ваня, рассказывает про финансовые показатели, намекает про то, что, по его мнению, «сетка должна быть более гибкой, впереди предновогодний сезон». Кажется, я слышу все это в сотый раз. Пишу Антону:
«Взяли его ответы в интервью ВВС, а я поверх русским голосом вопросы начитал—))))»
«Ты хуй».
Изображаю, что смахиваю пыль с погон и вешаю медаль себе на грудь.
