— Не-не-не! — воскликнул отец. — Нихто, кроме нее! — Он ткнул пальцем в дверь, за которой притаилась Валентина. («Доктор хотив узнать, чи не страдаю я паранойей, — сказал отец, — но я, конешно, не поддався на ету хитрость».)
Валентина разозлилась, когда ее не пустили на консультацию, поскольку считала, что первой обратила внимание властей на душевное расстройство отца. Но она разозлилась еще больше, когда отец вышел с лучезарной улыбкой победителя на лице.
— Дуже интеллигентный доктор. Сказав, шо я не самошедший. Ты сама самошедша!
Она ворвалась в кабинет психиатра и начала поносить его на смеси из разных языков. Доктор позвал больничных служителей, и ее попросили удалиться. Она бросилась вон из кабинета, изрыгая через плечо оскорбления в адрес индийцев.
— Прекрасно, папа, значит, визит к психиатру прошел успешно. Но что с твоей головой? Где ты так ударился?
— А, ето опьять Валентина. Когда у нее не получилось отправить меня на дурдом, она попыталася меня убить.
Отец описал еще одну безобразную сцену, разыгравшуюся среди колоннады больничного крыльца, куда они вышли, по-прежнему крича друг на друга. Валентина толкнула его, он потерял равновесие и упал на каменные ступени, со всего маху стукнувшись головой. Потекла кровь.
— Пошли, дурень, — сказала Валентина. — На ногах уже не стоишь. А ну быстро у машину, и поихали додому.
Вокруг собралась небольшая толпа.
— Не, геть од меня, убивця! — закричал отец, размахивая руками. — Не пойду я з тобой додому! — Его очки упали на землю, одна линза разбилась.
Из толпы вышла медсестра и осмотрела рану на голове отца. Она была не глубокая, но сильно кровоточила. Сестра взяла его за руку:
— Лучше сразу же отвести вас в травматологию. Валентина схватила его за другую руку:
— Не-не-не! Це мой муж! З ним усё нормально! Я одвезу его домой на машине.
Две женщины тянули его в разные стороны, а отец непрерывно орал:
— Убивця! Убивця!
Толпа ротозеев тем временем росла. Медсестра позвала больничную охрану, и отца доставили в отделение скорой помощи, где и перевязали рану. Валентина упорно не желала отпускать его руку.
Но отец отказался покинуть отделение скорой помощи вместе с Валентиной.
— Она хоче меня вбить! — кричал он всем, кто оказывался в пределах слышимости. В конце концов вызвали социального работника, и моему отцу с эффектно забинтованной головой разрешили переночевать в общежитии. На следующий день его эскортировали домой в полицейской машине.
Валентина встретила отца с приветливой улыбкой на лице:
— Заходь, голубчик. Любимый мой! — Она погладила его по щеке. — Мы бильше не будем ругаться.
Полицейские были очарованы. Они согласились выпить чаю и засиделись на кухне дольше, чем положено, рассуждая об уязвимости и глупости стариков и о том, как важен надлежащий уход за ними. Полицейские приводили примеры того, как пожилых людей обманывали мошенники и как на них нападали на улице бандиты. Далеко не у каждого старика есть такая заботливая, любящая жена. Примеры беспричинной жестокости привели Валентину в ужас.
Возможно, она искренне во всем раскаялась, сказал отец, поскольку после ухода полицейских не стала на него набрасываться, а взяла его руку и положила себе на грудь, нежно ее поглаживая и ласково журя отца за то, что ей не доверял и допустил, чтобы между ними прошла тень. Она даже не отругала его за то, что он взял коробку с документами и спрятал у себя под кроватью. (Валентина ее, конечно же, нашла, а отцу, разумеется, не удалось отнести ее обратно в багажник.) Или, возможно, кто-нибудь (миссис Задчук?) объяснил Валентине смысл последнего предложения в письме адвоката.
Я отправила миссис Эксперт-по-разводам копию письма адвоката, а она прислала миссис Понаехали-тут-вся-кие газетную вырезку. В ней шла речь об одном мужчине из Конго, который прожил в Великобритании пятнадцать лет, но теперь ему грозила депортация, поскольку он въехал в страну и находился в ней все это время нелегально. Тем временем конголезец обустроил здесь свою жизнь, открыл собственный бизнес и занял видное положение в местной общине. Районная церковь организовала кампанию в его поддержку.
— По-моему, грядут перемены, — сказала Вера. — Наконец-то власти начинают пробуждаться.
Я же пришла к прямо противоположному заключению: в этом вопросе власти не пробуждаются, а, наоборот, впадают в спячку. Веяло сном от безразличных голосов в Лунар-хаусе и сытых голосов в далеких консульствах. Дремала троица из иммиграционной комиссии в Ноттингеме — ее члены двигались словно сомнамбулы. Абсолютно ничего не происходило.
— Вера, вся эта болтовня насчет депортации, все эти широковещательные кампании и письма в прессе призваны лишь создать иллюзию активности. На самом же деле в большинстве случаев ничего не происходит. Ровным счетом ничего. Это обычный спектакль.
— Именно этого я от тебя и ожидала, Надежда. Для меня всегда было совершенно ясно, на чьей стороне твои симпатии.
— Дело не в симпатиях, Вера. Выслушай меня. Наша ошибка в том, что мы надеялись на власти. Но власти ее не выдворят. Мы должны выдворить ее сами.
С тех пор как я обула «шпильки» миссис Понаехали-тут-всякие, у меня изменилась походка. Раньше я относилась к иммиграции либерально — наверное, просто считала, что люди имеют право жить там, где им хочется. Но теперь у меня перед глазами стояли целые орды Валентин, прибывающих отовсюду на кораблях и ломящихся через таможни в Рамсгите, Феликстоу, Дувре и Ньюхейвене, — толпы целеустремленных, решительных и бешеных иммигрантов.
— Но ты же всегда была на ее стороне.
— Теперь все изменилось.
— Наверное, причина в том, что ты — социальный работник. Тут ничего не попишешь.
— Я не социальный работник, Вера.
— Не социальный работник? — Наступила пауза. В телефоне трещало. — А кто же ты?
— Я преподаватель.
— Ах, преподаватель! И что же ты преподаешь?
— Социологию.
— Но ведь именно это я и имею в виду.
— Социология и социальная работа — разные вещи.
— Неужели? И в чем же их отличие?
— Социология — наука о социуме, о различных общественных силах и группах и о том, почему они ведут себя тем или иным образом.
Пауза. Она откашлялась:
— Но это же очень увлекательно!
— Ну да, мне тоже так кажется.
Опять пауза. Я услышала, как на том конце провода Вера закурила.
— Ну и почему же Валентина ведет себя подобным образом?
— Потому что она в безвыходном положении.
— Ах да. В безвыходном положении. — Она глубоко затянулась.
— Помнишь, Вера, как мы сами находились в безвыходном положении?
Общежитие. Приют для беженцев. Односпальная кровать на двоих и туалет в конце двора с порванной на квадратики газетой.
— Насколько же безвыходным должно быть положение, для того чтобы стать преступницей? Или проституткой?
— Ради своих детей женщины всегда готовы прибегнуть к крайним мерам. Я бы сделала то же самое ради Анны. Уверена. Разве ты не сделала бы то же самое ради Лекси или Алисы? Разве мама не сделала бы то же самое ради нас с тобой, Вера? Если бы мы оказались в безвыходном положении? Если бы не было другого выхода?
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Надя.
Я лежала вечером в постели и думала о том конголезце. Представляла себе ночной стук в дверь: сердце выпрыгивает из груди, и вот уже хищник и жертва смотрят друг другу в глаза. Попался! Представляла себе друзей и соседей, стоящих на тротуаре, Задчуков, машущих платочками, вытирая слезы. Представила чашку еще теплого кофе, оставленную в спешке на столе: кофе остывает, затем покрывается плесенью и наконец высыхает, превращаясь в коричневую корку.
Майку не нравилась миссис Понаехали-тут-всякие. Он женился на другой женщине:
— Депортация — жестокий, отвратительный метод обращения с людьми. Это не решение проблемы.
— Знаю-знаю, но…
На следующее утро я позвонила по номеру, указанному в верху письма, полученного Валентиной из консультативной иммиграционной службы. Там мне дали номер аэропорта «Ист-Мидлендс». К своему удивлению, я попала на женщину с коричневым портфелем и синим «фиатом», заезжавшую вскоре после женитьбы. Она не ожидала меня услышать, но сразу вспомнила отца.
— Я нутром почуяла: что-то здесь не так, — сказала она. — Ваш папа казался таким, ну…
— Я знаю.
У нее был приятный голос — намного приятнее, чем можно было ожидать, судя по описанию отца.
— Дело ведь не только в отдельных спальнях, а в том, что они, по-видимому, не делали вместе ничего.
— Но что же теперь будет? Чем все кончится?
— Этого я сказать не могу.
Я узнала, что депортацию, если таковая предвидится, будет осуществлять не иммиграционная служба, а местная полиция по поручению Министерства внутренних дел. В каждом районе есть офицеры полиции, приписанные к местным полицейским участкам, но специализирующиеся по иммиграционным вопросам.
