— Старый ты пес… Убил бы ведь! Шутки тебе?!
— Вот, вот… видел, батюшка? — скрипуче протянул Петр Бородин. — Батьку псом называет… Это как?
— А ты, поп… — повернулся Григорий к священнику, — чего тут икру мечешь? Ты бы… дочку-то получше стерег. Не набегала бы тогда…
Отец Афанасий, изумленный тем, как с ним говорит молодой Бородин, только безмолвно открывал и закрывал рот.
— Ну, чего? Дай ты ему воды, бабушка… Видишь, зашелся, — сказал Григорий старухе и бросил в кухню кочергу.
— Ты… ты… — Поп сделал судорожный глоток и боднул головой воздух — Да я же тебя! Ах ты поганец.. Да ведь стоит мне… сказать про метрику…
— Которую ты отцу продал, что ли? — спросил Григорий, усмехаясь.
— Кто продал, чего плетешь?
— Э-э, не боюсь я твоих угроз, — махнул Григорий рукой и пошел к своей кровати — И ты, батя, не бойся. Зеркалову двух коней отвалил. А зря, вот что! Пугать они горазды. А рыльце-то в пуху. Пусть попробует что-нибудь теперь! Сами себя на свет вытащат. Да и время-то сейчас такое… Кем они пугают? Не теми ли, кто сам напуган?..
Григорий разделся и лег в кровать, не произнеся больше ни слова.
* * *
Петр Бородин увел попа в другую комнату. Там они долго о чем-то говорили. Наконец Григорий услышал, как стукнула внизу дверь.
Поднявшись наверх, отец ходил по комнате, покряхтывая, почесываясь. Наконец проговорил:
— Спишь, Григорий?
Спросил таким голосом, будто в этот вечер ничего не произошло между ними.
— Нет. Чего тебе?
— Так, говоришь, зря они пугают нас?
— Конечно.
— Так-то так, а все же… боязно мне. Неизвестно, как еще все повернется. Лучше уж в мире жить со всеми. Бог с ними, с конями. И попу я наобещал сейчас… кой-чего. Он ведь жадюга, глаза завидущие, руки загребущие.
— Ну и зря, — проговорил Григорий, по-прежнему не оборачиваясь.
— Обещать — еще не дать. Обещанного три года ждут. А вот с Лопатиным не поладили мы… Возьми теперь его… Не дал за землицу-то доплаты ему — и озлился. Все-таки корчевал ее он, распахивал. А тут еще с лавкой полез наперекор ему. Ты спишь?
— Сплю уже… И ты спи.
Петр Бородин лег в кровать, такую же скрипучую, как и он сам. Полежал немного и спросил:
— А может, и в самом деле… возьмешь Маврушку?
— Ребенок-то у нее от Терентия, должно…
— Ну-к что? Я бабке нашей скажу — выживет. Хозяйка была в все-таки. Кого же тебе брать? Он ведь, отец ее, поп все же… Не последний человек в деревне.
— Отстань, батя, спи давай… — недовольно пробурчал Григорий.
Отец вздохнул, тяжело перевернулся со спины на бок.
— Вот дела… Теперь, почитай, все сызнова начинать надо… Разорились. Вся надежда на урожай.
Григорий не отозвался. Отец подождал немного и проговорил со вздохом:
— А ты кобель все ж таки. Эх, угораздило… Мало тебе, Григорий, других баб. Вон Анна Туманова, куда уж ни шло…
Старик долго ворочался, вздыхал, шептал что-то, раздумывая и о сгоревшей — не открытой еще — лавке, и об отданных задаром конях, и о том, как бы нащупать опять любую тропинку к богатству. Любую! Хотя бы и вроде той… первой…
Но чувствовал, что сам он уж, во всяком случае, не успеет этого добиться. Вот Гришка бы…
Такие думы гнули Петра Бородина к земле. По деревне он ковылял, уже тяжело опираясь на палку.
Лето с каждым днем разгоралось все жарче и жарче. Приближался сенокос.
— Так-с… Житуха, значит, продолжается. Опять надо прикидывать, в какой хомут шею пихать — в зеркаловский, лопатинский или этот новый, бородинский, — зло говорили мужики, собираясь вечерами у Андрея.
— Лучше уж к Лопатину. Новый хомут шею всегда сильнее трет.
— Враки, значит, про революцию, что ли, а? Сколь недель прошло, а ничего не видно, не слышно.
Действительно, Локти словно кто отрезал от всего мира — ни один слух не просачивался сюда, ни одно слово не долетало.
Деревенские богатеи уж несколько раз просили Гордея «поприжать» Андрюху, запретить у него сборища голытьбы.
— А не до того теперь, — отмахивался Зеркалов.
— Так ведь озвереют да начнут рвать…
— Они еще не знают, с какого боку рвать-то… До зимы, бог даст, вряд ли кто доберется сюда. А там, может, еще бог даст… и перевернется все в обратную сторону, по-старому.
Однажды Андрей поправлял в огороде изгородь. Прибивая жердину, услышал голос Дуняшки от крыльца:
— Андрей, тебя тут спрашивают.
— Сейчас, — откликнулся Андрей. Думая, что пришел Тихон или кто-нибудь из мужиков, продолжал возиться с жердиной. Потом не спеша пошел к дому, осторожно перешагивая через грядки. Пройдя несколько шагов, поднял голову, увидел человека, стоящего у дверей, и невольно остановился. И уж затем побежал, не разбирая дороги, топча морковные и огуречные грядки, ломая разлапистые, набиравшие цвет подсолнухи.
— Федька?!
У дверей стоял Федор Семенов, посмеивался.
— Федька! — снова крикнул Андрей, схватил в охапку, приподнял с земли и будто никогда не собирался больше ставить его обратно. — Черт, Федька! Вот уж гость! Да ты ли это, а?!
— Ты отпусти… Да отпусти же, ради бога, — взмолился Семенов, упираясь ему кулаками в грудь. Андрей увидел на обеих кистях его рук какие-то вмятины.
— Это что у тебя с руками? Да как ты у нас оказался, а?
— Это от кандалов еще… Не отошло. А у вас…
— Ты что, с каторги? — невольно отступил от него Веселов.
— Не бойся, не беглый, — пошутил Семенов.
— Да когда же ты успел… на каторгу?
— Ну… Много ли время для этого надо? Как у вас тут жизнь-то?
— Да что, живем вот… Про революцию немного слышали… Ну и все. А что ж она и в самом деле… Черт, да что же я! Дуняша, давай там чего на стол…
Дуняшка, стоявшая поодаль и наблюдавшая за мужем и Семеновым, кинулась было в избу, но Андрей остановил:
— Стой! Сбегай сначала к Тихону, собери мужиков. А я сам тут… — И обернулся к Семенову: — Ну и заждался я тебя. Мужики с ножом ко мне подступают: что революция да как? Как, мол, жить дальше? Будто я больше их знаю…
Андрей бегал от стола, стоявшего под корявыми березами, в избу и обратно, расставлял стаканы, чашки, раскладывал ложки. Семенов опустился на скамеечку в тени от березы.
— Так. Значит, о революции в Локтях почти не слышали? — проговорил он и помолчал. — Что ж, мы в Совете так и предполагали.
— В каком Совете?
— В Совете рабочих и крестьянских депутатов. Газеты приходят сюда?
— Какие газеты! У нас тут и раньше-то их…
Семенов встал, бросил прутик, который вертел в руках.
— Понимаешь, Андрей, бывшие царские чиновники, кулачье — словом, наши враги — всячески скрывают от народа известия о революционных событиях в стране, держат народ в неизвестности. Особенно в таких вот глухих селах, как ваше… Меня тоже ведь только полмесяца назад рабочие рудника освободили, когда наконец дошли туда вести о Советской власти.
— Да как же ты к нам-то?
— Ну как знакомые места не навестить! — рассмеялся Семенов. — Вторая родина. На лодку — и поплыл через озеро.
— А коли в ветерок?! Ведь чуть не сутки плыть!
Во двор вошел Ракитин, следом за ним еще несколько человек. Скоро двор наполнился гулом. Почти все помнили Семенова, здоровались, иные шумно и радостно, некоторые мрачно, с опаской. Потом отходили в сторону, садились кто на вытащенную из дома табуретку, кто на ступеньки крыльца, на завалинку, многие — прямо на землю.
— Что ж, все собрались? — спросил Семенов. — Давайте поговорим тогда.
— Да ты поешь с дороги-то, — попросил Андрей. — Тем временем еще народ подойдет.
— Я не особенно голоден, Андрей. А опоздавшие сами поймут, что к чему, ты растолкуешь потом.
Семенов взял от стола табурет, поставил его в самую гущу народа, сел.
— С чего начнем?
— А ты с самого начала…
— Я приехал к вам по постановлению уездного комитета партии большевиков, — проговорил Семенов. — Комитет по всем селам Сибири разослал сейчас своих представителей, чтобы разъяснить крестьянам сложившуюся обстановку, помочь им создать органы Советской власти. Вот привез вам большевистские газеты, кое-какие листовки. Почитаете потом.
Семенов передал Веселову пачку бумаг. Тот принял их молча.
— Это что же за большаки такие? — послышался голос от крыльца.
— Большевики — это люди, которые борются за интересы простого народа, за ваши интересы, за то, чтобы лучше жилось рабочим и крестьянам. Большевики объединены в партию, которой руководит Ленин. Эта партия в феврале подняла рабочих Петербурга на свержение царизма. Произошла революция…
Несколько часов Семенов терпеливо и доходчиво разъяснял мужикам, что такое Временное правительство и Советы рабочих и крестьянских депутатов, почему образовалось такое двоевластие, какую политику проводят те и другие. Его рассказ то и дело прерывался возбужденными возгласами. А когда Семенов заговорил о том, что во многих уездах и селах местные Советы производят конфискацию кулацких земель и передачу ее в бесплатное пользование крестьянам, все повскакали с мест, зашумели враз, заволновались.
