Я очень долго и в 80-е, и в 90-е годы любила этот дом на улице Чайковского. А теперь просто стараюсь всегда хотя бы проехать мимо этого места, где он стоял.
Поколения так различаются своим восприятием мира, задачами, которые они ставят перед собой или вовсе не думают о них, а живут, как придётся, что я не рассчитываю на особое взаимопонимание. Просто стараюсь передать, что было, как мы жили и что чувствовали. С тех пор кинолента бытия убежала далеко вперёд. Кадры её мелькнули с невероятной скоростью.
В том 1970, когда мы впервые встретились с Юрой, я была далека от музыки. Она служила для меня лишь неким фоном ко всему остальному. Впрочем, советскую эстраду я не выносила вовсе. Фоном могла быть классика, некоторые западные исполнители. Заодно с подругами я ходила на концерты разных гастролёров: Джордже Марьяновича, Лили Ивановой и других представителей «дружественных» Союзу народов тех лет. Тем более, что на концерты мы ходили бесплатно, так как мать моей подруги работала в театральном зале Консерватории. Меня по-настоящему интересовала только литература. Я читала и перечитывала Ф. М. Достоевского, А. Блока, В. М. Соловьёва, пыталась что-то отыскать в печатавшихся стихах советских поэтов: Р. Рождественского, Е. Евтушенко, Б. Окуджавы и др. Почти ничего не находила. Современная поэзия для меня так и осталось всего лишь несколько другим типом стихосложения, а А. Блок — единственным, надмирным, подлинным поэтом.
Летом 1970 года я перешла уже на четвёртый курс естественного факультета ЛГПИ им. А. И. Герцена. Многие девушки с нашего курса ринулись в Крым. Там они надеялись не только подзаработать, но и весело провести лето. Они должны были работать то ли сборщицами помидоров, то ли уборщицами. Сейчас не упомню. А жить собирались на турбазе «Карабах» на крымском побережье близь посёлка Малый Маяк. А до Малого Маяка бежит шоссе от Алушты. Я никогда не ездила ни в пионерлагеря, ни в стройотряды, ни вообще в какие-либо молодёжные коллективные тусовки. Сокурсницы меня утомляли своими интересами и разговорами даже на летней полевой практике в Вырице. Такая практика у нас занимала часть мая и весь июнь. К этому времени мы прошли уже три совместных практики с коллективным проживанием на биостанции. И я лично мечтала от всего этого отдохнуть. Обычно лето проходило с родителями, братом Серёжей в Александрии под Петергофом или где-нибудь на Черноморском побережье. В тот год мы поехали в Алупку, где находился спортлагерь Академии художеств. Мама и папа работали, занимаясь физподготовкой и обучением плаванию студентов, проводили соревнования.
И вот по окончании прекрасного южного лета моя ближайшая институтская подруга Галина Г. вернулась из Карабаха, полная новых впечатлений и восторга от проведённого там времени и происшедших встреч. Здорово было всё: само собой море и виноградники, но лучше всего парни, с которыми девушки перезнакомились, ребята из г. Орджоникидзе, с Северного Кавказа. По её словам, они ещё никогда не испытывали столь безудержного веселья, никогда не пили такого газированного вина и никогда не ели винограда прямо на плантации. А какие песни они узнали! Юра и Кузя пели так, что дыхание от избытка чувств перехватывало. И всё это — каждый вечер у моря, в летних кафе на Утёсе или в Карабахе. И танцы, конечно, танцы!
Игорь Захаров, парень из Курска, человек с железными зубами, покупал вино на всех. Под музыку «Босяков» (так называлась группа Юрия Морозова и Александра Кузнецова) он, сидя за столиком в белой рубашке, лил на стол красное вино и отбивал ладонями ритм по винной луже, так что его рубашка из белой превращалась в ярко-розовую.
Уже в Питере в перерывах между лекциями и на прогулках по набережным Невы Галя пела мне: «Есть места, я буду помнить», «Ты не даёшь мне денег», «Глупый мальчик», «По лунной тропе», «Виновата сама» и другие песни. Она разучила почти весь босяковский репертуар.
Но всё-таки я не получила полного представления об истинной музыкальности и красоте этих песен из её мурлыканья, верного по мелодии, но не передававшего композиционной мозаики.
У меня в то лето была любовь с одним художником, и я не особенно завидовала черноморскому веселью подруги и услышанным ею песням какого-то там Морозова. Галка показывала мне свою записную книжку, в которой появилось много новых адресов и имён. Открывая наугад её «исторический» пухлый документ, мне почему-то всё время открывалась страничка с адресом: СОАССР г. Орджоникидзе, Институтская 4, Юрию Морозову.
Закончился октябрь, а 7 ноября был большой советский праздник, выходной день, и не один, а целых два. В такие дни мы обычно устраивали наши студенческие вечеринки. И тут Галка сообщает мне, что на праздники приедут те самые ребята с Кавказа, «Босяки», что Юра и Кузя, — уже женихи сестёр С., Маши и Иры. Так, по-моему, приехав, они и остановились в тот раз именно у сестёр С., большая отдельная квартира которых находилась в Аптекарском переулке на Петроградской стороне. А ко мне на Почтамтскую, тогда ещё улицу Союза Связи, вся компания грозилась прийти 7-го ноября вечером. Наша семья жила на ул. Союза Связи, д. 4 кв. 3, в коммунальной квартире на тринадцать квартиросъёмщиков. Но к этому времени квартира была почти вся расселена. Комнаты жильцов, переселившихся в различные спальные районы города, пустовали. Не выехала пока только одна наша семья. Окна наших комнат выходили на Союза Связи, и из них был виден Исаакиевский собор. В дальнейшем весь дом наш разобрали и затем выстроили заново, расположив в нём гостиницу.
Тогда же коммуналка пустовала, все двери были настежь. Я облюбовала себе две комнаты напротив наших дверей через коридор. Там-то мы и устраивали в последнее время вечеринки.
7 ноября 1970 г. в «моих» мансардных комнатах, смотрящих в колодец двора, собралась большая компания. Парни были в основном из Академии художеств.
Мы успели уже выпить, смеялись, шумели, студент-биолог, затесавшийся случайно в нашу компанию, пытался что-то сыграть и спеть на своей семиструнной гитаре. Но тут раздался звонок. Я побежала к двери в конце длинного коридора, выходящей на лестничную площадку, над которой находился так называемый «фонарь», то есть застеклённая часть крыши. Такой же фонарь был и в квартире над огромной общественной кухней. Фонари эти создавали призрачное освещение. И вот в таком полусвете-полу-мраке я распахнула двери нашей квартиры перед «Босяками» в сопровождении опекавших их наших герценовок.
Юра поначалу был явно скован, что нельзя сказать о его музыкальном напарнике Кузе, который совсем не «затусовался» в столичной компании. Он тут же потребовал пива, а когда такового не оказалось, то побежал с кем-то из наших парней в «Англетер» (гостиница и ресторан рядом с «Асторией» на Исаакиевской площади), где и раздобыли любимый Кузин напиток. Через некоторое время Кузя стал интересоваться, где тут у нас можно найти «песочек». При этом Юра грозно и презрительно сверкнул на него взглядом из-под ресниц. Я заметила, что ему вообще претит такая развинченность напарника. Морозов пил вино и не пьянел. На вопросы питерцев о Кавказе и осетинах отвечал со скепсисом и сарказмом. Но вообще на слова в тот вечер был скуп, больше наблюдал. И поскольку «Босяки» пришли с гитарами, то их, естественно, попросили спеть.
И вот тут-то всё преобразилось в Юре, словно открылся особый клапан внутренней энергии, силы и страсти. Всё это слилось в его взгляде, движениях, и в том, как он держал гитару, как он взял её, было нечто особенное. Она была его возлюбленной!
Такой слаженной, профессиональной игры, пения на голоса, естественности и искренности исполнения я никогда не слышала ни в каких компаниях. Мы привыкли или к бреньканью или к ритмическим ударам по 2–3 аккордам. И слушать под это сопровождение какое-нибудь унылое завывание, чаще всего это были так называемые «туристские» песни. А тут — соло-гитара, ритм, рифы, ни одной фальшивой нотки. И те песни, которые мурлыкала мне Галка во время наших прогулок по набережным Невы, оказались сложными и красивыми композициями. Особенно мне тогда понравилась и запомнилась «Люси». Мелодия битловская, но меня поразили и слова: «Я хочу тебя обидеть Я хочу тебя не видеть, Люси…» Музыка и слова ещё долго звучали во мне исполнением «Босяков».
Песни «Босяков», словно свежий ветер с океана, ворвались в нашу полутёмную разорённую коммуналку. Это были брызги настоящего искусства из его необъятного простора. Меня поразило, как бережно и тонко этот человек по имени Юрий Морозов чувствует звук. Да, напарник Кузя пел и играл неплохо, был музыкален, но задавал тон и выстраивал композиции, бесспорно, Юра. Он был строг с Кузей, и тот как бы слегка побаивался его.
Как-то, уже много позднее, в один из приездов музыкантов из Владикавказа (а тогда г. Орджоникидзе) Кузя сказал мне: «Морозов — злой». Нет, он не был злым, а только очень требовательным и к себе, и к тем, с кем сотрудничал в творчестве. Ну, а 7 ноября вечеринка наша преобразилась. Мы танцевали под живую музыку настоящих музыкантов. Но вот «Босяки» заторопились. Они улетали в ночь на Мин-воды. Я проводила их до нашей сумеречной зоны на лестничной площадке и поцеловала в знак благодарности за музыку Юру в щёку. Мы ещё не стали друзьями.
