— Попробуй, вкусно. Как с конфетами.
Зачерпываю немного кофе.
— Бери больше, не стесняйся. У меня от матери целых четыре коробки осталось.
Жую кофе с сахаром.
— Посуду и тряпки она забрала, а мебель и комнату мне оставила. Чтобы было, в случае чего, куда вернуться.
Запиваю кофе кипятком.
— Я сейчас тебе кое-что покажу.
Ася приносит журнал «Юность», листает его, протягивает мне страницу со стихами. Читаю.
— Да не читай ты. На фамилию посмотри. Видишь, моя фамилия.
— Но имя-то другое.
— Это моя сестра. По отцу. Думаешь, у моего папочки одна я такая? У него бог знает сколько детей по свету пущено.
Ой, где— то я уже это слышала. От бабушки. Когда она про МОЕГО папу говорила! Кофе у меня с непривычки проскочил не в то горло. Кашляю. Запиваю кипятком.
— Между прочим, я тоже стихи пишу. Хочешь, покажу?
Ася приносит тетрадку, исписанную в столбик нешкольным почерком.
— У тебя папа тоже поэт?
— С чего ты взяла? Он — режиссер. Уже старый и лысый. Я хожу к нему, когда деньги кончаются. Меня там кормят. Знаешь, как его сто первая жена законно готовит?!
Разве так о папе можно говорить? Или вообще о взрослых? И после этого ходить в школу, делать уроки, болтать о всякой ерунде с девчонками? Может, она только притворяется пятиклассницей? А стихи взяла и просто-напросто переписала откуда-нибудь? Нет, не похоже. Если такое просто так говорить, то оно может и вправду случиться. И тогда навсегда останешься в этом заколдованном замке. И время остановится.
— Ася, а как же ты тут спишь? Тебе не страшно?
— Я иногда вижу сон, как меня сзади кинжалом убивает разбойник. Я иду по дороге, а он крадется за мной по пятам: я останавливаюсь — и он останавливается, я не оборачиваюсь, но знаю, что он — совсем рядом. Бегу, но от него не убежишь… Мне каждый раз очень страшно умирать.
Ой, как странно: я тоже вижу этот сон. Неужели так бывает, чтобы один и тот же сон приходил в разные места к разным людям.
— Ася, тебе не кажется, что там, в шкафах, кто-то косматый дышит. Ну, в том другом, где книги… Там вполне кто-то может свернуться и спать.
— Не выдумывай. Тебе домой пора. Родители хватятся, что доченьки так долго нет, рассердятся и в угол тебя поставят.
Зря Ася со мной, как с маленькой. Вдвоем мы бы наверняка справились с этой великаньей комнатой.
— Ася, давай мы хоть в люстру еще несколько лампочек ввернем?
— Не выдумывай. Настольная лампа есть уроки делать — и хватит.
Нет, пожалуй, нам с Асей даже вдвоем эту громадную комнату не обжить. Ютимся на трех островках: за шкафом, где пьем чай с кофе и сахаром, на письменном слоне, где, лежа на животах, пишем уроки, и у зеркала — это наше главное место. Здесь мы представляем себя артистками. А все остальное вокруг — безбрежное море, которое так и норовит тебя заглотить, пока ты перебираешься с острова на остров.
— Ася, а что если мы твоей комнате Новый год устроим?
— Как это?
— Ну, перед Новым годом все моют, чистят, пекут пироги.
— Ты умеешь печь пироги?
— Можно и без пирогов. Половинку Нового года сделаем. Представляешь, твоя мама приедет и ахнет: комната вся чистая, светится. Как озеро в солнечную погоду.
— Она даже не заметит. Придет, накрасится, дневник проверит, деньги оставит и на спектакль побежит.
— Зато тебе перестанут страшные сны сниться.
Долой косматую пыль! Долой холод из темных углов! Даешь белый светящийся пол!
Бросаемся на кухню греть воду. Тря-пка, щет-ка, шваб-ра — вперед! Ну и кухня! Сколько же здесь жильцов? Как у нас на Лиговке?
Из коридора выплывает толстая женщина в цветастом халате и кричит, что мы топаем, как лошади, и расплескали воду около раковины.
— Ведьма жирная! Так и просится, чтоб на нее ведро вылили!
Ася с треском захлопывает дверь.
Как она не боится взрослую соседку? Может быть, она все-таки сама взрослая, и только притворяется девочкой?
— Ну, где тут твое Чудище прячется? Сейчас мы ему покажем!
Ася обмакивает тряпку в ведро и шмяк ее на пол. Она драит щеткой, я — шваброй, потом я — щеткой, она — шваброй. Драили-драили — оглянулись, а сзади все еще море невымытого. Моем внаклонку, моем на корточках, моем на коленях. Оглянулись — а сзади океан невымытого.
— Ася, давай за шкафами считать другой комнатой.
— Ага, столовой. А у двери — прихожей. Их отмоем в следующий раз.
Сдались. Не справились. Что теперь Асина мама скажет? Горе-уборщицы, даже пол отскоблить не сумели.
— Ася, твоя мама сегодня придет?
— Угу.
— Может, неудобно, что я здесь у вас торчу?
— Не выдумывай.
Вот теперь перед зеркалом сидит настоящая хозяйка сокровищ. Сразу видно, как комната присмирела, перестала страшить. Можно больше с ней не воевать, а сидеть пай-девочками на скамеечке для ног и глазеть, как Асина мама гримируется. Вот она берет одну помаду, пробует ее на губах, откладывает, открывает другую, обрисовывает рот. Подводит по кромочке коричневым карандашом глаза, промокает салфеткой. Маленькой щеточкой красит ресницы. В старое мутное зеркало, в котором мы с Асей выглядим принцессами, она не смотрит. У нее для грима увеличительное зеркало, в котором мы — страшные, как лягушки.
— У тебя мама красивая?
Как Асина мама может задать такой вопрос? Я про это никогда не думала. Когда к нам приходят гости, они говорят, что мама обаятельная. Но ведь это так принято — говорить хозяйке комплименты. На всякий случай киваю.
— Красивее меня?
Да. Но я не смею этого произнести. У Асиной мамы под глазами большие темные мешки, кожа блестит от крема, из-за грима все лицо похоже на маску. Наверно, она уже немолодая.
— Твоя мама молодец, делает себе карьеру и до старости человеком останется, а я состарюсь — меня вышвырнут, как собаку.
Откуда? Из театра? Или из того дома, где живет ее муж? Зачем она так хвалит мою маму, что получается, что она осуждает ее?
— Сколько твоей маме лет? 38? И мне 38.
Асина мама пудрится. Щелкает сумочкой. Достает кошелек пересчитывает деньги. Она ведет нас в столовую около Финляндского вокзала обедать.
В столовой полно народу. Асина мама становится в кассу в очередь, а мы идем занимать место… Пахнет подгорелым мясом. Ася швыряет на стол ложки и вилки так, что одна падает на пол. Я поднимаю вилку, хочу вытереть ее бумажной салфеткой.
— Не трогай. Я другую принесу. И нечего смотреть на меня такими глазами. Думаешь, она тебе правду сказала? Как бы не так. Ей уже сорок пять стукнуло. А она: «тридцать восемь».
— Ну и что?
— А то, что надоело, что она без конца врет.
Асина мама растерянно пробирается с подносом сквозь столовый чад. Поднос тяжелый, сумочка неловко упирается в живот. Она озирается, ищет наш столик. Ася даже не встает позвать ее.
— Давайте я помогу донести поднос.
— Нет, нет, ты уронишь. Сними только тарелку с хлебом.
Асина мама, расплескав суп, ставит поднос на стол.
— Ты — хорошая девочка, добрая. А вот Ася со мной не разговаривает, злится. Скажи, что мне делать?
Зачем она так со мной говорит, будто я тоже взрослая и могу ей чем-то помочь? Я даже Асе ничем не могу помочь, она в сто раз старше и умнее меня.
Возвращаюсь домой вдоль заклеенного афишами забора «Русского дизеля». На улице уже темно. Нужно стараться не смотреть в узкие переулки Там обязательно кто-то стоит в грязном пиджаке и что-то делает руками. Мчусь через садик. Прорываюсь сквозь черноту подъезда, секунду прислушиваюсь к шорохам за дверью и жму, как сумасшедшая, на кнопку звонка. Открывает Ксения.
— Звонится как на пожар! Не терпится ей! Кто-то ей тут слуги! Прямо так и бросились открывать.
Ксения теперь на пенсии и сидит дома. Только это уже не та Ксения. Куда-то делся ее синий пиджак с ватными плечами, волосы завились шестимесячным бараном. Тонкие синеватые губы расползлись в жирных помидорных червяков. Всю осень она ездила в какую-то свою деревню и привозила огромные корзины сыроежек. Приедет из деревни. Встанет посередине кухни и раскачивается, забыв, что у нее на руке тяжеленная корзина.
Ленка подмигивает мне и показывает на Ксенины мокрые резиновые сапоги, из которых торчат тощие ноги.
— Куда ей столько сыроежек? И вообще, чего она столько запасает: целая кладовка капусты, картошки. Рыбин каких-то соленых натаскала? Вони-ища!
— Может, решила, что будет война и к блокаде готовится?
Оказалось сыроежки не к войне, а к замужеству. Однажды она уехала в эту свою деревню и привезла себе оттуда деревенского мужа.
Кухонные чаепития Елены Яковлевны и Ксении тут же кончились. Елена Яковлевна шипела над плитой вместе со своими котлетами:
— Идиотничество какое! Привести мужика на тридцать лет моложе себя. Да на что он ей нужен? Откармливать борова да грязные подштанники стирать? Хоть бы людей постыдилась. Тьфу, рехнулась старуха!
А Ксения грохала дверьми и таскала из кухни в комнату кастрюли щей и миски картошки с грибами.
