Называлась она «Христианские жены: женщины в жизни евангелистов», а своим выходом в свет была обязана перу Джеймса Шаффера и Колин Тодд. Бадди сам не мог толком сказать, что заставило его взять этот сомнительный опус, не говоря уже о том, чтобы с головой погрузиться в чтение. Когда Бадди прочитал, что Тэмми Фэй Баккер, супруга суперпроповедника Джима Баккера, стимулировала интерес муженька тем, что по нескольку раз на дню меняла парики, у него в буквальном смысле отпала челюсть, отчего алая роза фурункула на подбородке тотчас напомнила о себе колючими шипами боли. Когда же Бадди дочитался до того, что миссис Баккер в целях укрепления супружеского союза ни разу не предстала перед своим благоверным без толстого слоя косметики, что она даже в постели не снимала накладные ресницы и серьги – ему стало совсем не до колеса фортуны, пусть уж как-нибудь крутится без него.
– Распутные дщери Иезавели, – твердил он себе, – вот кто они такие, распутные дщери Иезавели.
Неудивительно, подумал Бадди, что Джим Баккер и ему подобные запятнали себя позором. Когда самые чтимые, самые авторитетные проповедники в стране берут в законные супруги раскрашенных распутниц, что ж, из этого следует одно – Век Порока достиг своего апогея. Где же то святилище, куда заказан вход Сатане в его самом злокозненном облике – облике Вавилонской блудницы? Где же ему, Бадди Винклеру, наиболее выдающемуся проповеднику на всем баптистском Юге, где же ему взять себе жену… Господи, о чем это я? – поймал себя Бадди на мысли.
И в это мгновение в дверь негромко постучали.
– Проклятие! – выругался он. – Не иначе как Верлин и Пэтси.
И если Пэтси застукает его за чтением этой книжонки!.. От испуга Бадди Винклер не придумал ничего лучшего, как засунуть проклятую книжку под диван. Он уже было собрался отодвинуть щеколду на двери, как неожиданно обнаружил, что брюки как-то странно топорщатся у него впереди – история, старая как мир: том, который не засунешь ни под какой диван, опус, который нигде не спрячешь.
* * *
Надо отдать Навуходоносору должное – он был наделен изрядным терпением. В этом он был чем-то похож на неодушевленные предметы. Месяц за месяцем он расхаживал по земляному валу, возведенному по его приказу вокруг Иерусалима, задрав вверх свой огромный вавилонский нос. Когда трупный запашок начал явственно щекотать ноздри, Навуходоносор решил, что мертва уже по меньшей мере половина жителей города, и приказал своим военачальникам готовить стенобитные орудия. Когда вавилоняне взялись крушить наиболее уязвимую северную стену, они не встретили почти никакого сопротивления.
Когда брешь в стене была наконец пробита и славные вавилонские парни устремились по узким улочкам в город, наш старый добрый вручную раскрашенный Посох, который до этого, лежа на нагретом солнцем золотом листе, наблюдал за происходящим с крыши Храма, совершил нечто такое, чего ни один неодушевленный предмет (за исключением разве что самых что ни на есть экстраординарных и неизвестных нам ситуаций) не совершал за всю человеческую историю – да что там человеческую! – за миллионы лет. Он вскочил и бросился наутек.
Причины, подвигшие его на столь радикальные действия, мне неизвестны. Можно только догадываться. Возможно, ему до смерти надоела неопределенность его положения, возможно, ему не хотелось, фигурально выражаясь, пойти на дно вместе с тонущим кораблем. Вполне возможно, что для бегства у него вообще не было разумных причин, а если таковые и были, то их истоки надо искать в звездах. Нет-нет, я понимаю, что это было нелегким делом. Я отдаю себе отчет в том, какие неимоверные усилия надо приложить, чтобы привести в действие силы, дремавшие на протяжении веков. Некоторые субатомные частицы пришлось заставить изменить направление движения, заставить их вращаться по неслыханным ранее орбитам. Тем не менее примерно в течение тридцати минут в субъективном человеческом восприятии времени мистер Посох со стуком несся вниз по ступенькам в главный двор Храма.
Стук-стук-стук – мимо трупов отощавших жрецов и жриц, с которыми его некогда связывали узы взаимозависимости, он пересек вестибюль и оказался в огромной зале. Там, в дальнем конце, на высоком постаменте из белого мрамора, завернутая в пурпурные ткани, возлежала мисс Раковина. Пребывай она внутри Святая Святых, наш Посох не смог бы открыть тяжелые, окованные золотом двери и спасти ее. Нет, мисс Раковине такие подробности ни к чему. Главное, Посох каким-то образом сумел убедить ее разбудить в себе способность к передвижению и бежать вместе с ним. Мне известно лишь то, что он сыграл на ее женских страхах.
Мисс Раковина поначалу оказала сопротивление. Насколько мне известно, это типично для представительниц женского пола. Мисс Раковина напомнила Посоху, что вавилоняне преданно почитают Иштар – это та же Астарта, только под несколько другим именем, – и поэтому ни один священный культовый предмет, посвященный Великой Матери, не имеет причин опасаться вавилонян. На что мистер Посох возразил, что солдатня везде одинакова, независимо от века и культуры. Солдаты привыкли грабить, крушить, убивать, насиловать, жечь, и стоит им дорваться до добычи, как для них нет ничего святого – будь то люди или неодушевленные предметы. А вообще он сам бежал отнюдь не потому, что испугался. На это его подвигло… нечто другое.
И мисс Раковина послушалась его.
Они устремились в южном направлении, прочь от надвигающихся с севера вавилонян. Беглецы так увлеклись, так обрадовались дарованному им движению, что не заметили, как их засек отощавший пророк Иеремия и запрыгал на месте. Наконец они добрались до Масличной горы и с ее вершины, из-под тощей тени голых деревьев, принялись наблюдать, как Храм сначала был предан разграблению, затем его разгромили, а потом и вообще подожгли. Хотите называйте его Храмом Соломона, не нравится – храмом Хирама, но это было чудное творение человеческих рук, этот Первый Храм, полный богатства и роскоши, какие не снились даже пресыщенным обитателям Беверли-Хиллз. Это были сердце и легкие, средоточие и венец, якорь и воздушный шар обреченного народа Израилева. Надо отдать вавилонянам должное – они в два счета превратили его в пепел. А потом этот пепел растоптали. Так что от Храма не осталось даже камня.
* * *
– У некоторых женщин томные глаза, – произнес Бумер Петуэй. – У моей жены томные волосы.
И Бумер подмигнул своей женушке Эллен Черри. Они устроили привал в кемпинге для автомобилистов в Северной Дакоте. Индейка их микроавтобуса собрала небольшую толпу любопытных. Однако некоторые из присутствующих вскоре переключили внимание на церемониальные жесты, коими Эллен Черри водила гребнем по своим локонам. Эллен Черри сидела на ступеньках каравана, расчесывая свои пышные кудри. При каждом усилии несчастный гребень изгибался едва ли не пополам.
– Пока они не попали в руки к коммунякам, – заявил Бумер какой-то домохозяйке с мышиными прядками, – волосы у моей жены были такими же прямыми, что и ваши. КГБ пытал их несколько дней напролет, но они не проронили ни слова.
– Ни слова о чем? – спросила женщина.
– А что стало с вашими волосами? – поинтересовался ее двенадцатилетний сын.
Бумер слегка покраснел. Лысина светилась на его голове как огонь маяка. В какой-то момент она даже затмила собой заходящее солнце, чьи лучи сейчас отражались в серебристом фюзеляже индейки.
Эллен Черри хихикнула.
– Мой муж не любит рассказывать о том, что пережил в войну, – сказала она. – Но поверьте мне, его волосы были стойкими, как партизаны. Их можно было зажарить, но они молчали.
– Что-то зябко становится. – Бумер протиснулся мимо нее внутрь каравана.
– Это у него голова мерзнет, – с заговорщицким видом шепнула Эллен Черри мальчонке, и они оба рассмеялись. Затем она проследовала за мужем под крышу индейки. Бумер был в кухонной нише, искал что-то в навесных шкафчиках.
– Когда ты сказала, что их можно было зажарить, мне ужасно захотелось есть, – сказал он, роясь на полке.
– Если ты ищешь свинину с бобами, то там осталось несколько банок.
– Где?
– Да на полке. Посмотри, там есть одна жестянка с бобами, которая стоит там уже несколько лет. Честное слово, я с ней уже в третий раз езжу. Мне ее подарил в Сиэтле один парень, в тот день, когда он окончил художественное училище. Сказал, что эта банка провела у него на полке уж долгие годы. Эти несчастные бобы такие древние, что вместо газа в банке наверняка уже скопились залежи нефти.
– Ее здесь нет.
– Ну, я не знаю…
– Кажется, я подозреваю, что с ними случилось. Мы забыли их в пещере.
– Не может быть.
– Точно, я тебе говорю.
– И бобы тоже?
– Угу.
– Ты уверен, Бумер?
– Разумеется. У меня ведь фотографическая память.
* * *
Жестянка Бобов наблюдал(а), как последние мандариновые шкурки заката кружась исчезают в канализационной трубе где-то позади гор. А затем опустилась полная тьма. И пришло время…
