— Красавица ты моя! — говорит Саша и тихо ступает по палате с Аней на руках. Она ходит между кроватями и укачивает Аню. И вдруг останавливается. В углу кроватка. Малыш лет двух стоит, крепко ухватясь за перекладину, и глядит на Аню и Сашу. Большие глаза на исхудалом лице. В этих глазах отчаяние. И покорность. У этой девочки есть мама. А у него — нет. Он глядит, не смея надеяться и не отрывая глаз. Его глаза ни о чем не просят, они знают: он один.
Саша подходит к нему и говорит:
— На, держи. Открой рот. Это вкусно. Ну, голубчик мой, ну!
— Это Шурка Терешкин, — говорит Аня и крепче сжимает мамину руку.
А Шурка, перехватив Сашин рукав, смотрит на нее снизу вверх и молчит. И вдруг несмело улыбается. Саша сжимает зубы и отходит. Потом поворачивает обратно. Шурка смотрит так же неотступно, молча и пристально, и чем ближе подходит Саша, укачивая на руках свою Аню, тем шире становятся глаза ребенка, и вдруг опять робкая улыбка, и чем ближе Саша подходит, тем улыбка шире. И опять Саша поворачивается и снова идет к дверям, зная, что в спину ей глядят Шуркины глаза.
Она укладывает уснувшую Аню, осторожно разжимает ее пальцы, освобождая руку, и идет к Шуркиной кровати.
Она берет малыша, всхлипывая, не смея заплакать, целует его тонкую шею, щеку.
— Ешь, — говорит она и сует ему в рот леденец.
— Эй! — слышит она позади свистящий шёпот. — Обход! Давай уходи скорее!
Это Шарафат. Она почти выталкивает Сашу из палаты.
Саша бежит с лестницы, потом по темной ташкентской улице и плачет. "Никогда, — говорит она себе, — ни за что, никогда. Чужих нет. Все мои. И как это я могла? Взяла Аню и хожу. Нет! Никогда! Ни за что!.."
И бессмысленное это бормотание — как клятва.
После слез спится крепко. Саша погрузилась в сон, утонула в нем, она спала, зная, что завтра выходной и на работу идти не надо. Ей ничего не снилось, но и во сне ее руки чуяли Аню. Ей казалось, что Аня рядом, и она боялась пошевельнуться, чтобы не разбудить дочку.
Она спала глубоко, самозабвенно, а рядом без снов продолжали кипеть память и мысль. Кажется, стало светать. Саша приоткрыла глаза, увидела посветлевшее окно и снова уснула. Но тут ей начали сниться сны. Ей снилось, что у стола сидит Дмитрий Александрович и держит на руках щенка. На полу рюкзак.
— А ты не можешь потише? — спросил Дмитрий Александрович.
Дружок в ответ только сладостно чавкал.
— Ты, брат, видно, наголодался, — шепотом сказал Дмитрий Александрович. "Еще бы!" — чавкая, ответил Дружок.
И Саша опять спала, и снова к ее руке прикоснулась родная рука… Щетина небритой щеки защекотала Сашину ладонь. Сашину руку осторожно поцеловали. Она открыла глаза и сказала:
— Митя…
— Спи! — ответил голос Дмитрия Александровича.
И Саша увидела его. Да, это был он. И не во сне. Наяву. Саша сонно сказала:
— Но ведь это не правда…
— Не правда! — легко согласился насмешливый голос. И, как бывает в минуты пробуждения, когда еще не все
Понимаешь, не все видишь и слышишь, не думаешь о том, как поступить, она прижалась головой к его груди и заплакала.
— Саша! Милая! — слышала она.
И он говорил ей слова, которые долго потом, когда его уже не было рядом, она повторяла себе, как повторяют молитву. А у нее слов не было, она только твердила: "Митя… Митя…" Только одно это слово всплыло из ее сонной памяти…
— Да. Уезжаю. Послезавтра, в Алма-Ату за оборудованием. А сюда, ты знаешь, сюда я попал против всяких правил, об этом, надеюсь, никто не узнает. Но подумай сама: проезжать мимо Ташкента и не видеть тебя. Ты не должна волноваться, если опять не будет писем. Я опять могу очутиться где-нибудь у партизан. Так ты ждала писем? Ну, расскажи по порядку. Ты подходила к окошку и давала паспорт. А потом? Так, от папы, от Нины Викторовны, даже от Леши, а от меня нет? Ты огорчалась? Правда, огорчалась? Ну подожди, ты же говорила, что не любишь меня?
— Я этого не говорила!
— То есть как не говорила? Ты только это и говорила: "Дмитрий Александрович, я к вам очень, очень хорошо отношусь…" Это что значит — люблю?
— Не могла я так говорить. Я сказала, что буду скучать, а это значит… Ну неужели вы не понимали?
— Признаться, не понимал.
— Зачем же вы приехали?
— Отсутствие характера. Полное отсутствие самолюбия. Ну ладно, подожди. Вот ты не получала писем. Ты шла с телеграфа и думала. Ну о чем ты думала?
— Я думала: где он? что с ним? не могу я больше! А потом думала так: не любит он нас — ни меня, ни Анюту.
— Анюта меня вспоминала?
— Еще бы! Ее один раз побил мальчишка — ну тут, в тупике. И она ему сказала: "Подожди вот приедут Леша с Митей, они тебе зададут". Ну ладно, давайте немножко помолчим.
— Не хочу. Расскажи, как ты меня л
— Люблю — и все.
— Ну, пожалуйста.
Саша подумала, подумала и сказала:
— Ты — мой милый.
Что бы Саша ни делала нынче, она знала: он недалеко. Она выйдет из больницы, и он будет ждать ее. И пойдут рядом. И он возьмет ее за руку.
И, как ни странно, она могла не думать о том, что завтра он уезжает. Казалось, впереди — целая вечность.
— С вами что-то случилось? — сказал доктор Юсупов. — Как Аня?
Ане стало лучше, и скоро она возьмет ее домой. Сегодня все было хорошо, счастливо. Все было, как вчера, как третьего дня: она давала лекарства, делала уколы, а в ней звучало одно: сейчас я его увижу, увижу, увижу! Вот он уже идет сюда, и сейчас я его увижу!
Она не спускалась — летела по лестнице. Она открыла" входную дверь и все было так, как она ждала: казалось, про, водив ее сюда утром, он и не уходил, а так и стоял, ожидая минуты, когда она выйдет.
— Вы! Это вы! — сказала она. — Это ты.
— Ну, наконец! А мне так легко было сразу сказать тебе — "ты"!
— Ты со мной, — говорила она, не слушая, — теперь я все могу. Все снесу.
— Это тебя со мной не было.
И вдруг со всей беспощадностью она поняла, что он завтра уедет, и опять она будет одна, и на ее долю останется самое трудное, самое невыносимое: ждать. "Нет, сегодня я, не буду об этом думать. Сегодня я буду радоваться. Он рядом. Мы вместе. У нас впереди еще целые сутки"…
— Я не тратил время попусту, — услышала она его голос. — Я разыскал тут своих знакомых и сейчас же сведу тебя туда, познакомлю. Мне нестерпимо думать, что ты тут совершенно одна.
— Я не одна. Я с Аней. И я дружу с Шарафат, нашей медсестрой. Я дружу с Мухамеджановыми. Я…
— Нет, нет. Должны быть люди, которые помогут в случае чего. Люди, которых я знаю. Мы не будем там сидеть, я просто покажу тебе дорогу, и я хочу, чтоб ты их увидела.
Она не спорила. Ей было все равно, только бы вместе, только бы рядом. И они поднимались по лестнице большого дома и звонили в высокую, обитую, клеенкой дверь. Им открыл мальчик лет семи, худенький, сероглазый. А рядом стоял двухлетний малыш с головой пушистой и белой, как одуванчик. Малыш раскинул руки, словно собирался обнять их, и улыбнулся. Саша навсегда запомнила это детское лицо, и светлые, легкие, как одуванчик, волосы, и синие глаза, и улыбку.
— Я — Боря, — сказал он.
А в коридор уже вышли Валя и Костя Светловы, Митины друзья. И Митя говорил им: "Вот моя Саша…" и что-то еще. И Светловы что-то ласково отвечали и глядели снисходительно и добро, а Саша сидела на низкой скамейке и держала Борю на руках и не слышала, что они там говорили. Потому что только один человек ей был здесь важен, кроме Мити, — Боря, который первый на свете встретил их улыбкой и раскрыл руки для объятия.
— Не поручай меня больше никому, — сказала Саша на обратном пути. — Я буду считать, что ты поручил меня Боре. Нет, нет, я не пойду больше никуда — только домой.
И был вечер, и была ночь, и снопа утро, день, вечер… Шел дождь. Шли минуты, и приближалась полночь. И не было расставанья, ведь они еще были вместе — сначала дома, потом на вокзале, под дождем.
Его лицо сквозь стекло вагона. И ее лицо сквозь стекло. Дождь хлестал и хлестал. Поезд тронулся под косой пеленой дождя, Саша позвала: "Митя-а!" — и побежала вслед за поездом. Поезд ответил стуком колес.
И вот она одна на вокзале, а вокруг — дождь, дождь, дождь… Он ударял о мостовые тихо, равномерно. Опустив голову, Саша шла по ташкентским улицам. Вот и дом. Блеснуло навстречу светлое окно. Они забыли погасить свет, когда уходили. Здесь, в этих стенах, еще слышится отзвук его шагов, его голоса. В блюдце лежат его окурки, на столе — забытая зажигалка.
И вот он настал — день, когда Аню должны были выписать из больницы. Вернувшись с работы, Саша вымыла полы. Она сбегала на рынок и купила четыре яйца и сто граммов русского масла. Посреди стола лежал шпиг, который привез Митя.
Дружок тоже ждал. Он был умыт и причесан. Выражение морды у него было самодовольное.
— Жди! Сейчас принесу хлеб — и за Аней! Саша побежала за хлебом.
