У меня промелькнула какая-то тревожная мысль, но я не успела ее поймать, о чем потом жалела.
– Вот я, к примеру, – бой-баба Чулкова, стоявшая справа от меня, внезапно откашлялась. – Откусила головку члена у мужа...
– У чужого мужа, заметь, а не у своего! – победно вставила «насильница» Машка.
– Так ведь детей-то его я не трогала, дети – святое! – Чулкова вздохнула. – А что у чужого, так у меня сроду своего не было, где ж его взять-то?
– И не будет! – весело парировала Сороконожкина, садясь на толчок. – Похудеть ты все равно не сможешь, корова холмогорская!
– Чья б мычала. – Чулкова пожала плечами метательницы молота...
Сороконожкина, сжав губы в суровую нитку, шепотом буркнула:
– Пусть докажут сначала! – Хромая, она вернулась на общую нару и села неподалеку от опешившей Чулковой. Я подальше отдвинулась к стене и покосилась на Машку.
Фрумза помалкивала, а глаза ее были где-то далеко...
– Мой племяш, Августа Пиночетовна, – наконец привстала Машка, с бешенством глядя на учительницу, – все из дома продал и на полу спит, героинщик хренов! Душить таких, как ты, надо...
– Сдался мне твой нищий племяш, – поморщилась Сороконожкина.
И они снова сцепились бы, если бы в зарешеченном окошке не показался нос охранницы, которая громко кашлянула, привлекая внимание к своей персоне.
– Отбой, – строго сказала она. – В карцер захотели? Там как раз четыре места.
Замок Шарпентьер, ночь, вторая половина июля...
На улице лил дождь.
Мадам Ингрид курила и смотрела в окно. Ничего, кроме темноты и изредка проезжающих машин, она не видела, впрочем, сумрак идеально подходил ее настроению. Магиня чувствовала, что именно в эти часы требуется ее помощь. Порывшись в корзинке с минералами, она вытащила оттуда продолговатый камень, похожий на голубоватый прозрачный цитрин. Отколупнув от него кусочек слюды, мадам Ингрид ловко вставила его в глаз наподобие линзы и быстро взмахнула рукой, но ничего не произошло... И магиня заворчала, как самая обычная старушка, у которой подгорели на сковородке блины. Осторожно вытащив самодельную линзу из глаза, магиня подула на нее и вставила в другой глаз.
– Когда-то моим глазам не требовалась помощь! – проворчала она.
Уже час магиня облетала замок и рассматривала наследников виконтессы.
Принц Фердинанд и Чекита бегали и бесились в окружении тикающих часов, после того как поток экскурсий иссяк в шестом часу вечера... Глаза кота весело сверкали, а собака, похоже, всерьез грустила... Магиня случайно увидала, как наследники, забежав под лестницу, ожесточенно рвали зубами старинную кружевную шаль виконтессы, словно злились на хозяйку, бросившую их... Затем кот повис на «Святой чтице», вцепившись когтями в гобелен, и стал раскачиваться на нем, как на кошке. У магини кульбиты кота вызвали улыбку.
Скрупулезно пересчитав обслугу из восьми пожилых местных жителей, а также все зеркала, канделябры, фрески, драгоценные картины и портреты королей, морщины которых пропитались пылью до основания холста, мадам Ингрид надолго повисла в воздухе под одной из люстр... При этом само тело магини находилось в Москве, в Бобровом переулке, в кабинете на втором этаже Лиги независимых астрологов, а левый глаз – в замке Шарпентьер под Римом.
Если бы кто случайно забрел в ее кабинет, то увидал бы тощую старуху в черном свободном платье из шелка, лежащую на полу головой к двери. Глаза престарелой мадам были плотно зажмурены, а руки прижаты к телу, как у солдата на плацу, при этом магиня тишайше бредила, произнося вслух фразы на староитальянском, причем повторяя их по нескольку раз, словно разговаривала с безбожно глухими чертями...
Хрупкая тишина ее кабинета прервалась... Внезапно мадам Ингрид стукнулась головой о половые доски, узрев крадущееся со стороны спальни привидение на пуантах, и тихо подлетела к нему, бормоча:
– Бутафория! Тьфу! Или нет?
Призрак с кастаньетами, в мятой балетной пачке и веригах, кружился и напевал тарантеллу, не замечая глаза мадам Ингрид под люстрой. На месте лица у призрака была расписная фарфоровая тарелка с дырой там, где рот...
В эти минуты сзади замка открылась старая прогнившая дверь черного хода, и ее громкий скрип достиг чердака, в котором находились зрак мадам Ингрид и фантом умершей Эмилии Тавиани.
«Сестер Хвалынских в замке не было и нет», – сказали иссохшие губы мадам Ингрид в кабинете в Бобровом переулке.
А по узкой лестнице на чердак в это время резво поднимался щуплый старик в рабочем комбинезоне... Он отчетливо похрапывал при ходьбе, словно бодрствовал и спал одновременно, но это была его обычная стариковская одышка, не более... Звали старикана Джузеппе.
– Призрак хозяйки прыгает по замку на пуантах, слышь, неслух? Его видели три похмельные туристки, – обернулся он к мальчику, который шел за ним.
Мальчишка недоверчиво кивнул, в его карманах лежали сигареты, и ему хотелось покурить.
Парочка быстро поднялась по черной лестнице на чердак и вышла в слуховое окно, даже не пригибаясь, до того оба были малы ростом, – старик от прожитых лет, а его внук потому, что едва вступил в отрочество...
– Ты говорил, если станцевать с ней, то старуха отвяжется? – со смешком поинтересовался мальчишка, ставя чемоданчик с инструментами у ног деда.
– Хочешь попробовать, ну-ну... – И электрик Джузеппе грязно ругнулся, представив призрак хозяйки, которую всегда в глубине души презирал за резкий, как у вороны, голос.
Они встали у самого края крыши, дед закурил и расправил плечи, мальчик все же не решился закурить, ему недавно исполнилось восемь лет... Ветер высушил им потные подмышки, и они вернулись через слуховое окно обратно на чердак через несколько минут. Джузеппе стал разглядывать провода сигнализации под самой крышей, надев очки и вертя головой... Вчерашней ночью сигнал тревоги сработал дважды, но после проверки замка карабинерами тревогу сочли ложной, поэтому следовало бы отсоединить пару дублирующих проводов, которые, похоже, реагируют даже на прыгающих по крыше воробьев, думал он.
Джузеппе раскрыл чемоданчик, задумчиво пересчитал все отвертки и снова закрыл его, внезапно решив оставить все, как есть... Он вспомнил, что эта его привычка «оставлять все, как есть», не раз выручала его в жизни. Ведь если рассуждать здраво, любая новация сродни распахнутой двери, в которую может заглянуть как хороший человек, так и вор с улицы!
На чердаке пахло спорами плесени и было жарко. Неожиданно слуховое окошко захлопнулось, и всего за десять секунд чердак наполнился ароматом сирени – холодным и будоражащим одновременно, как глотки молодого вина, влитые в иссохшее горло. И старик, и мальчик, не сговариваясь, заулыбались. Они переглядывались и подмигивали друг другу с совершенно счастливыми лицами, не предполагая, что за ними наблюдают бродячий зрак мадам Ингрид, который спрятался в складках пыли на потолке, а также призрак балерины Тавиани – из слухового окошка.
В углу чердака на старых обоях лежали позабытые кем-то кельтская кожаная юбка, ссохшаяся волынка и короткие сапоги с колокольчиками... Старик с внуком, закрыв на ключ чердак, спустились по винтовой лестнице вниз и полчаса разговаривали с управляющим замка, простоватым мужиком с вытекшим левым глазом. По достоверным слухам, глаз управляющему выбил соперник тридцать лет тому назад.
– Ладно, ты прав, Джузеппе, – согласился с доводами старика управляющий, – давай подождем.
Китайские вазы у входа едва слышно звякали, словно их шевелила чья-то невидимая рука, или внутри летали майские жуки, запущенные каким-нибудь сорванцом вроде внука электрика Джузеппе... Со стен вестибюля на людей таращились прежний хозяин замка с женой и худосочной инфантой, абсолютно непохожей на итальянку. Портреты вельмож из рода Шарпентьер висели на всех четырех стенах вестибюля, отмечая беспрерывное течение времени; сначала молодые, потом зрелые и вот уже морщинистые старцы со злыми глазами, которым одной жизни оказалось мало. И на одном из портретов подросшая инфанта с глазами смертельно влюбленной сусличихи позировала художнику всего лишь двести лет назад... В залах замка все оставалось, как при Шарпентьерах, лишь в ванных комнатах на всех этажах чугунные корыта заменили на джакузи... Виконтесса Эмилия любила часами лежать в воде и мечтать...
«Безумная балерина... Очень, очень сладострастная...» – бормотала под нос магиня, облетая замок в последний раз.
На третий день меня перевезли в СИЗО на улице Заморенова. Не говоря ни слова, хмурая охранница ГУИН сопроводила меня в четырехместную камеру, где я обнаружила своих соседок по ИВС Чулкову и Сороконожкину, а на второй из двухъярусных коек сидела в позе лотоса хмурая незнакомая девица с густо накрашенными синей тушью ресницами.
