— Очень хорошо, — спокойно ответил мосье Петисьон. — Я выслушал ваш рассказ. Все, что я могу сказать вам, сводится к одному: кто-то должен будет выплатить разницу между восемнадцатью и ста восемьюдесятью франками, и в следующий раз, полагаю я, вы увидите меня в обществе жандарма.
— Часы стоят сорок франков, мосье, а не восемнадцать!
— Я предпочитаю полагаться на оценку авторитетного часового мастера, тем более что вы вроде бы и в руках не держали прейскурант фирмы «Помона». Bon appétit![35]
— Чертов Деморуз! — завопил Кнусперли, когда Петисьон ушел, но эта вспышка благородного негодования не спасла его — жена задала ему унизительнейшую взбучку.
Петисьон пообедал в лыжном клубе, наблюдая дефилировавших перед ним элегантных дам. После обеда он вернулся в шале, зная, что мадам Деморуз будет там прибираться.
— Говорят, ваш муж обзавелся красивыми новыми часами, — заметил он, притворяясь, будто читает «Фигаро».
— Новыми часами, мосье? А я и не заметила.
— Ах, полноте, мадам Деморуз, вы — и вдруг не заметили! Судя по тому, как блистательно наводите вы порядок в доме, вылизывая каждое пятнышко, я считаю, вы замечаете все и вся.
— Может, у него и есть часы, но не новые, — упорствовала мадам Деморуз.
— Не новые? Сколько же им? Пара недель, так мы скажем?
— К чему вы клоните, мосье?.
— А вот к чему, мадам Деморуз, — ответил Петисьон, смотри на нее в упор чуть ли не ласковым взглядом. — Пия послала вам часы, купленные ею для племянника, которые ему не подошли, не так ли?
— Верно.
— Может, вам будет угодно продолжить рассказ самой, начиная с этого места?
— Но в чем дело?
— Я объясню вам, когда вы закончите.
Мадам Деморуз пожала плечами. Она, разумеется, вела себя менее подозрительно, чем мосье Кнусперли; но ведь она женщина, подумал мосье Петисьон, и если красоты на них всех не наберешься, то искусство лжи — кладезь неисчерпаемый.
— Когда Пия прислала часы, я, само собой, дала их мужу. У меня ни на что, кроме своей работы, времени не хватает. Вечером, увидев мужа, я заметила у него на руке часы и спросила, где и как он их раздобыл. «Порядок, — сказал он, — Кнусперли наотрез отказался взять их обратно». «О, — сказала я, — он тебе их подарил?» «Нет, — ответил муж, — за них заплачено. Брать обратно он их не хочет, оставить себе не может, так должны же они кому-то принадлежать». «Нет уж, — сказала я, — Пия за них заплатила, она и хозяйка». «Но ей они не нужны, — возразил муж. — В письме ведь так и сказано». «Это все очень хорошо, — сказала я ему, — но она ведь хотела их обменять на другие». А он ответил: «Знаю, я и купил ей другие по доброте своей душевной. Обошлись мне всего в сорок франков». «Сорок франков!» — сказала я. «Ну, тридцать», — говорит. «За тридцать франков, — отвечаю, — хороших часов не купишь». «Значит, сорок», — сказал он. Выходит, муж и не должен был ей ничего покупать, мосье. Сделал он это, как сам говорил, только по доброте душевной. Не хотел оставлять ее с пустыми руками, понимаете, мосье, она ведь не швейцарка, а иностранка.
— Иными словами, мадам Деморуз, вы утверждаете, что мосье Кнусперли отказался взять часы обратно?
— Так мне сказал мой муж, — отвечала мадам Деморуз, губа сс задрожала от преждевременного гнева.
— Но мосье Кнусперли уверяет, что ваш супруг отказался отдать ему часы.
— О-о!.. О! — вскричала мадам Деморуз, подыскивая интонацию, выражающую бесповоротное осуждение подобного кощунства.
— Я никого не обвиняю во лжи, — холодно заметил мосье Петисьон. — Все, что меня интересует, это возмещение суммы, определенной мною в сто шестьдесят два франка. И я сегодня же обращусь в жандармерию.
Мосье Деморуз пребывал в обществе мосье Кнусперли, когда мосье Петисьон явился в лавку в обществе Броглио, местного жандарма. Броглио доводился кузеном Кнусперли и племянником Деморузу и имел основания не доверять им обоим. После разговора с мосье Петисьоном мадам Деморуз поспешила домой и пересказала мужу содержание их беседы. Мосье Деморуз, которого днем всегда можно было застать дома, встряхнулся и, рыча от ярости, неистово устремился вниз, в деревню. Сейчас, застигнутые в самый разгар спора, и он, и Кнусперли замерли, как изваяния. Оба довольно мрачно приветствовали жандарма, назвав его по имени — Жюлем. Представитель власти снял фуражку, тем самым показывая, что не желает выносить скандал за пределы семьи.
— Могу я начать? — осведомился мосье Петисьон.
— Я уже осведомлен о фактах, мосье, — сказал жандарм.
— Вы осведомлены о двух различных версиях событий, мосье жандарм. Теперь наш долг, как и ваш, распутав узел, установить истинные факты, — поправил его мосье Петисьон.
— Как вам угодно, мосье, — ответил жандарм, всячески старавшийся скрыть свою тупость под личиной усталости.
Он медленно достал блокнот, лизнул палец и, после долгого изучения чистого листа бумаги, отыскал на нем нужное место.
— Где часы? — осведомился он.
— Какие часы? — спросил Кнусперли.
— Насколько я понимаю, причиной конфликта послужили часы, — сказал жандарм.
— Точнее, две пары часов.
— Именно две! — страстно подхватил мосье Деморуз.
— Две пары часов? — И жандарм воззрился на мосье Петисьона с таким видом, будто тот ввел его в заблуждение. — Если речь идет о целых двух парах часов, — сказал он, — то, пожалуй, дело следует передать в управление.
— Я все объяснил вам в отделении, — с изысканным терпением напомнил мосье Петисьон.
— Мне это известно, мосье. Я, знаете ли, не слабоумный.
— Разумеется, нет.
— Вы заявили, что некая итальянская дама, Чиантелла, Пия, которая работает у вас служанкой по адресу: номер девяносто один бис, авеню Фоша, Париж, Франция, приобрела часы — одну пару часов, — он с особым нажимом произнес три последних слова, — одну пару часов в магазине мосье Кнусперли, Генриха, уплатив сумму в сто восемьдесят франков…
— Швейцарских франков, — перебил его мосье Петисьон.
— Поскольку мы находимся на швейцарской земле, мосье, слово «франки» означает «швейцарские франки», если не будет оговорено особо, что речь идет о французских. Получив часы, она пришла к выводу, что они ей не подходят, и отправила их мадам Деморуз, Ирэн, из шале «Souriante colline»,[36] дабы та обменяла их на часы примерно такой же стоимости или ниже, но без вделанного будильника. Что бы там ни было далее, она получила взамен часы в хромированном корпусе, изготовленные, как утверждают, фирмой «Помона» и оцененные фирмой «Ожье, Дюпон и сын», сто восемнадцать, бульвар Победы, Париж, в двадцать французских франков, без возмещения какой-либо разницы в цене. При заводе упомянутых часов механизм их не сработал, а заводная головка упала на пол. Верно ли это?
— Это верно, — согласился мосье Петисьон.
— Таким образом, речь может идти лишь об одной паре часов, — заявил жандарм, — поскольку у мадемуазель Чиантеллы, Пии, не было желания покупать более одной пары.
— Вряд ли она ожидала получить одну — последнюю — пару за счет другой, более ценной; следовательно, речь должна идти о двух парах часов, — возразил мосье Петисьон.
— Она намеревалась иметь две пары часов? — задал вопрос жандарм.
— Разумеется, нет.
— Тогда дело касается только одной пары часов, — стоял на своем жандарм. — Вы желаете, чтобы она заплатила верную цену за часы марки «Помона Эвергоу»?
— Да.
— Значит, тогда именно эти часы нас интересуют.
— Но она уже заплатила за более дорогие часы! — вскричал мосье Петисьон, теряя самообладание.
Жандарм вздохнул.
— Кто ведет это расследование, мосье, вы или я?
— Вы, — с явным сожалением признал мосье Петисьон.
— Вот и отлично! — Жандарм вперил взгляд в Кнусперли и Деморуза. — Итак, когда Деморуз, Альберт, принес часы вам, Кнусперли, Генриху, вы отказались взять их обратно?
— Никоим образом, — решительно возразил Кнусперли.
— Это наглая ложь! — вскричал Деморуз, обрушив свой заскорузлый кулак на стеклянную витрину прилавка.
— Возьмите свои слова обратно, — вспыхнул Кнусперли, — или покиньте магазин!
— Никто не покинет магазин, пока здесь нахожусь я, — сказал жандарм. — Вы выражали желание взять часы назад?
— Как справедливо отметил мосье Петисьон, это нормальная деловая практика.
— Так почему вы тогда их не взяли?
— Деморуз отказался вернуть их.
— Клянусь богом! — взревел Деморуз, снова обрушив кулак на стекло и на сей раз разбив его. — Клянусь богом, это вонючая ложь! Итальянка прислала часы обратно в простом конверте, помеченном «Подарок. Ценности не имеет», явно с целью обмануть федеральную таможню.
Брови жандарма поползли вверх к границе растительности.
— Вы заявляете это официально, для занесения в протокол? — спросил он.
