Рассказ прерывает хохот Дины. Она сквозь слезы спрашивает:
— Неужели это правда?!
Юрок усмехается.
— Разве я похож на лжеца? А произошло вот что. Эти идиоты из горкома, получив мою телеграмму, все перепутали и решили, что в Нарьян-Мар с визитом прибывает не голландец в сопровождении журналиста Короля, а голландский король в сопровождении журналиста АПН. Значительно позже я случайно узнал, что главный горкомовский идиот после получения моей телеграммы чуть не наложил со страху в штаны. Он решил за советом обратиться к обкомовскому идиоту. Обкомовский идиот, не разобравшись толком в ситуации, звонит в Москву знакомому цэковскому идиоту. Тот, занятый какими-то своими делами, отмахивается: оставьте меня в покое с вашим сраным голландцем, принимайте, как хотите. Вот они и приняли… Знали бы вы, как мне потом в Москве холку намылили! И ты считаешь, это смешно? Это же чисто журналистская байка. Вроде анекдота. Как я могу заниматься всякой галиматьей и пописывать юмористические рассказики, когда… Ведь страна в опасности, дурачьё! А раз страна в опасности, я не могу размениваться по мелочам! Люди не простят мне этого! Я замахнулся на широкомасштабное, многоплановое эпическое полотно. Если не хотите поддержать меня, то хотя бы не мешайте… Я должен указать людям на опасность, которая надвигается на них… В мире настолько велика концентрация негативных эмоций и вообще всего взрывоопасного, что достаточно… э-э-э…
— Пёрнуть? — услужливо подсказал Алекс и, покосившись на Дину, извиняющимся тоном сказал: — Никак не мог удержаться!
— Дурак! Достаточно неосторожно сказанного слова, чтобы все вмиг взлетело на воздух! Эту опасность никто не замечает! Я дойду до самого!.. До самого президента!
— Ты лучше скажи… э-э-э… — мямлит Алекс.
— Ну, чего тебе?
— Вы тогда, ну там, в Нарьян-Маре… э-э-э… опохмелились?
— А ты как думаешь?..
Вот такая, понимаете ли, реконструкция. Впрочем, не помню, может, и в самом деле, Юрок все это говорил?..
Что-то слишком много мы стали пить после того, как Алекс завязал…
Юрку снятся убитые голуби. Ах, какая страшная драма!
Чтобы увидеть глаза моей жены, мне совсем не обязательно засыпать.
Достаточно просто закрыть глаза. Я помню ее взгляд. Я рукой стирал оберег. Плевал на ладонь и стирал… Ходил ночью по квартире и стирал меловые кресты. Она ничего не замечала. Я желал ей смерти. Ужасаясь этому желанию. Я ведь любил ее… И желал ей смерти. И стирал меловые кресты, которые могли защитить ее от смерти. В моей будущей жизни, о которой я мечтал, для моей жены места не находилось. Мне была нужна свобода. Безграничная свобода! Мне казалось, что успех придет ко мне тогда, когда никто не будет мне мешать. А она смотрела на меня, уверенная в том, что я делаю все, чтобы спасти ее. Она любила меня и верила мне. Она была доверчива. Так мне казалось. Пока я совсем недавно, примерно год назад, случайно не обнаружил ее дневник. С трудом разбирая почерк больной жены, я с ужасом прочитал, что она знала о моих ночных вылазках, знала, что я стираю оберег… Что должна была испытывать она?.. С какой силой должна была меня возненавидеть! А она… меня жалела. Она прямо пишет об этом… Господи! Как еще носит меня земля!!!
За несколько дней до смерти, в палате, она тихо сказала мне: "Вот бы сейчас чашечку кофе и сигаретку". И грустно улыбнулась из последних сил, зная, что я слабоват духом и не решусь нарушить идиотские госпитальные правила. Разве можно допустить такое?! Чтобы умирающий курил в больничной палате?!
Иногда мне кажется, что самое большое преступление в жизни я совершил не тогда, когда стирал меловые кресты, а когда не решился дать жене сигаретку…
…Я живу у Дины. В ее арбатском доме. Мы бежали сюда из моей квартиры наутро после той пирушки…
Бегству предшествовал телефонный звонок. На этот раз все было обставлено чрезвычайно торжественно. Секретарша некоего, по всей видимости, очень могущественного человека уведомила меня, что соединяет… Так и сказала: "Соединяю".
Я осторожно угнездился в любимом кресле, которое после визита громил приобрело некоторую вихлявость, и приготовился к длинному разговору.
Однако разговор был коротким. Как перед расстрелом. Палач печально сказал:
— Я думал, вы более понятливы… Жаль…
— С кем имею честь?..
— Делаю вам последнее предупреждение… — голос звучал все печальнее.
— И?..
— Вы все понимаете… Если вы откажетесь, я буду вынужден принять меры… Вам будет плохо… Очень плохо! Уж поверьте мне на слово… Кроме того, у вас есть девчонка…
— У меня много девчонок, могу поделиться… — перебил я его.
И повесил трубку. Такое вот, понимаете, состязание в остроумии…
Спокойствие далось мне нелегко. Я вовсе не был абсолютно уверен в своих способностях влиять на людей при помощи сглаза. Одно дело — противный толстяк-американец или уголовный тип из прошлого, другое — вполне реальные мерзавцы из настоящего.
— Кто это был? — спросила Дина.
— Ты где пропадала? — вместо ответа набросился я на нее. — Почему ты от меня ушла?
Мы с Диной сидели за разрушенным пиршественным столом, присматриваясь друг к другу. Дина была так красива, так желанна… Короткая юбка открывала умопомрачительные колени, две верхние пуговицы блузки были расстегнуты… О, эти порочные мучительницы, вернувшиеся от других мужчин… Я почти не сомневался, что Дина мне изменяла. И от этого хотел ее еще больше. Я не мог дышать полной грудью — я боялся задохнуться, потому что от Дины исходил медовый запах измены.
— Долго рассказывать… — сказала она.
— Я не тороплюсь. Чтобы что-то решить, я должен знать, какого еще сумасбродства мне ждать от тебя.
— Хорошо. Но скажи сначала, кто тебе звонил?
— Все те же ненормальные, о которых писал Юрок. Не понимаю, что им от меня нужно…
— Похоже, им нужен не ты, а твои способности. Представляешь, какую ценность ты бы имел для них, если бы согласился на них работать? Ты же можешь устранить любого конкурента! И все будет шито-крыто. Законники еще не выдумали статью об уголовном наказании за сглаз.
— Где ты пропадала?..
— Все очень просто. Я получила приглашение…
Ах, как лгут эти проклятые зеленые глаза! А я им верю. Я заставляю себя верить в то, что приносит успокоение.
По словам Дины, выходило, что ее услышал некий знаменитый импресарио, когда она в день приезда вместе со мной плыла в гондоле и голосила на всю Венецию.
Агенты импресарио подкараулили Дину, когда она в один из дней, оставив меня валяться в номере на диване, гуляла по набережной.
— Ты же знаешь, я всегда хотела стать певицей. Я немного училась пению… Но петь в этих ужасных ансамблях!.. Нет, никогда! Пусть Юрок лопнет от злости, но я не могу! А Витторио предложил мне оперную сцену…
— И ты поверила?! Ты знаешь, сколько лет надо учиться, чтобы, даже имея превосходный голос, стать оперной певицей?
— Голос у меня есть…
— Не могу не согласиться. Но для тебя надо построить какой-то особый театр. Потому что, если ты запоешь хотя бы вполсилы, стены "Ла Скала" не выдержат и рухнут. И кто этот… Витторио?
— Я же сказала. Импресарио. Знаменитый Витторио Нурикелли. И, разумеется, никто не собирается сразу же давать мне главные роли. Я буду учиться. Он сказал, что у меня уникальный голос… Осенью мне надо снова быть в Милане.
И чего это я так взвился? Уж не зависть ли это?
— Прости меня, — я почувствовал легкое раскаяние, — голос у тебя, действительно уникальный.
— И ты прости меня, — она встала, сделала два неуверенных шага и опустилась на колени передо мной.
— А как же наше будущее?.. — мстительно спросил я, вспомнив ее прощальное письмо.
Она не ответила…
…Все началось, когда я был ванной. Дина на кухне мыла посуду. Выстрела я не услышал. Что-то звякнуло в столовой. Ну, звякнуло и звякнуло. Мало ли что могло звякнуть?
И все же я, на ходу вытирая руки, вышел из ванной и заглянул в столовую. Подошел к окну. Аккуратная дырочка, размером с канцелярскую кнопку. И разводы трещин вокруг нее.
Некоторое время я с интересом рассматривал эти симпатичные трещинки.
Господи, что же я делаю?!
— Дина! — закричал я.
В этот момент я услышал, как вторая пуля, пробив оконное стекло, прошла настолько близко от моей головы, что я почувствовал ее всесокрушающую, безжалостную и бессмысленную силу.
