Он выбрал, как ему показалось, верный и подлый план обольщения, начав с того, что заговорил о древней тайне, которая заключена в имени Ольга, а затем, все более и более вдохновляясь, перешел к ее внешности и, расспросив о форме ее ногтей, заочно предсказал ей счастливое, хотя и сумбурное будущее, предупредил о завистливой подружке, отметил артистичность натуры, но посетовал на излишнюю доверчивость к людям…
Вся эта расхожая чушь вызывала живейший откик в ее бедном сердце. «Да-да, подружка… доверчивость… Все верно, именно так…»
Как же он не почувствовал тогда ее иронии?!
— Вот что, Ольга, — в конце концов сказал он, — по телефону многое не скажешь, мне нужно видеть тебя и осязать…
— Да, можно…
— Завтра?
— Родионов, завтра во Дворце — «Апокалипсис». Последнее представление. Если сможешь добыть билеты, то в половине седьмого у входа…
— Лучшие места!
Ольга недоверчиво хмыкнула и попрощалась:
— До завтра, Родионов…
А завтра уже светило в оконо. Родионов, вполне довольный собой и своим удачным разговором, своим острумием и находчивостью, приплясывая, ходил по комнате, потирая похотливые руки. Сунулся в шкаф выбрать подходящую одежду, но выбора, в сущности, и не было — все те же джинсы, футболка, куртка. Годится. Спать совсем не хотелось, но день предстоял долгий и вечер ответственный. Он задернул легкие занавески и, чихая от осыпавшейся пыли, направился к дивану, спихнул с подушки спящего кота Лиса. Тот, не вполне пробудившись, громко заурчал, примостился в головах, засипел всеми своими кошачьими хрипелками и спустя пару минут убаюканный Родионов уже легко и счастливо заснул одновременно с котом.
Он стоял на высоком солнечном пригорке и видел сразу все четыре стороны света. День был ясным, безоблачным, вокруг жужжали мирные насекомые. Но тревожное нарастающее напряжение скапливалось в этой слишком мирной и идиллической тишине. Вот что-то сдвинулось, слабый посторонний призвук послышался в привычном жужжании, дальний подземный гул, и гул этот двигался от горизонта. И внезапно стали набухать края земли, сворачиваться. А в образовавшуюся щель между краем неба и земли прорвались косматые языки пламени. И грохот заполнил всю вселенную, огненный вал со всех четырех сторон стал накатываться на застывшего от ужаса Родионова…
Павел проснулся, и несколько мгновений еще трепетал в нем этот ужас, сумевший прорваться в реальность, но стремительно теряющий в ней свою живую силу. Не более трех минут длился этот сон, а между тем прошло шесть земных часов. Было уже далеко заполдень.
С полотенцем на шее отправился Родионов в ванную, долго стоял под душем. Заглянул на кухню, чтобы поставить чайник. Кузьма Захарьевич, не торопясь, хлебал дымящийся борщ. Юра Батраков, сидя в своей уютной нише, предавался обычным размышлениям вслух. Скорняк стоял у плиты, что-то помешивая в черном чугунке деревянной палкой, слушал внимательно, скептически склонив набок голову и недоверчиво поглядывая на Батракова поверх очков.
— Я, Паш, толкую им о сути открытий в науке и технике, — обрадовался Юра новому слушателю. — Никак вдолбить не могу в их башки…
— Что ж тут понимать, — задержживая ложку на весу, проговорил полковник. — Суть очевидна. Удобство жизни, комфорт… Машины…
— Но я же просил главную суть! — наседал Юра.
— Облегчение ручного труда.
— Не то, Кузьма Захарович. Сдаешься? — не терпелось Батракову. — Так я тебе скажу проще. Главная суть — убыстрение жизни!
— Что еще за убыстрение? — не понял полковник. — Ну, в общем-то…
— Убыстрение, вот в чем вся суть. — перебил Юра. — Примеры? — спросил он сам у себя и сам же себе ответил. — Пожалуйста, примеры: компьютер… Хотя, нет. Для начала возьмем что-нибудь попроще. Фотографию. Щелк, и готово. Не надо кистью махать, все гораздо быстрее… Или метро, сел и через полчаса на другом конце Москвы. А взять самолет, ракету…
— Мысль. — подал голос скорняк.
— Что мысль? — сбился Юра.
— Мысль всего быстрее.
— Да не лезь ты! — поморщился Батраков. — Не о том же речь… Теперь возьми пулемет. То были стрелы, пики… А тут нажал курок. Или из пушки пульнул снаряд — роты нет.
— Ну, роты не роты… — засомневался полковник.
— При удачном попадании, — поспешил исправиться Юра. — При удачном, Кузьма Захарович, попадании…
Зашедшая на кухню баба Вера тоже заслушалась, стоя с веником в руках.
— Трактор, — перечислял Юра. — Прицепил шесть плугов, пошла пахота. Убыстрение? Так точно. Не соха же. Теперь следи за мыслью дальше. Кран повернул… — Юра поднялся, подбежал к мойке и включил кран. — Пожалуйста, горячая вода, не надо греть, тратить дрова… Тоже убыстрение…
Кран, однако, только зашипел и вода не потекла. Ни горячая, ни холодная. Все дружно засмеялись.
— Неважно, — серьезно сказал Юра. — Суть все равно ясна. Телевизор. Новость в одну секунду во все концы земли…
— А лекарство? — спросила баба Вера.
— Убыстрение лечения, — тотчас объяснил Юра. — Моя теория ко всему подходит, в этом ее сила. Укол, антибиотик, встал, пошел…
— Встал, пошел? — опять влез скорняк. — У меня дядька…
— Причем тут твой дядька?.. Ты еще тетку вспомни… Я про общую суть говорю. Теперь компьютер. На кнопку нажал, пожалуйста — сумма, разность… Миллиарды…
— Мельтешение, — сказал полковник, которому разговор наскучил. — Суета. Все скачет, торопится, а дальше что?
До выхода оставалось часа три, и Родионов, присев к столу, чтобы как-то занять это время, незаметно увлекся. Первое, что он сделал — принялся исправлять имя главной героини. Зачеркивал Ирину и печатными буквами выводил сверху — Ольга. Ольга сказала, Ольга подумала, Ольга вошла, Ольга улыбнулась… Потом перешел к более тонкой и деликатной работе, нужно было как-то затушевать слишком легкомысленное начало повести, утяжелить его, избавиться от излишнего ерничества и пошловатого юморка, потому что, повесть его, по мере продвижения сюжета, все более приобретала черты трагические…
Кто-то тихонько вошел в комнату, остановился на пороге.
— Входи, Надюша, — сказал Павел, не оборачиваясь.
— Звонила она? — спросила Надя.
— Мысленно, — отозвался Родионов, вычеркивая абзац. — Это же просто повесть, вымысел.
— Ну и что он ей сказал?
— Про свое детство…
— Зря. Ему надо было про нее расспрашивать… Если красивая, значит, глупая, а если глупая, то любит, когда про нее говорят. И вообще, надо побольше пустяков наговорить…
— Для читателя, Надюша, неинтересно. Читателя надо за рога сразу брать… Иначе ему скучно.
— Читатели… — усмехнулась Надя. — Им что ни напиши… Поглядите в метро, что читают… «Граф Ковиньяк побледнел и выхватил шпагу…»
— У меня не дрянь, — похватался Родионов. — У меня, как бы тебе выразить… Чистая сказка о любви.
— В конце поженились, я там был, мед-пиво пил, по усам текло…
— А в рот не попало, — согласился Павел. — Отсюда следует, что никакой свадьбы, никакого пира не было. Вымысел.
— А вам, между прочим, шторы пора стирать. И вообще живете вы как-то безалаберно…
— Жизнь писателя известна… — откинувшись на спинку стула, рассеянно сказал Родионов.
— Не пользуйтесь словом «писатель», — поморщилась Надя. — У нас в школе был недавно «писатель». Противный такой, важный… У него рыльник такой еще… Про свое детство читал. У моей бабушки, пишет, были белые разваренные руки. Я как представила, меня чуть не стошнило.
— Знаю! — обрадовался Родионов. — Это он. Толстый, долгогривый, с тростью. Помню я эти сваренные руки. Это же Сагатов, он мне все нервы вымотал…
— Ну а вы, тоже про детство? Как там бедно было и по-сиротски?..
— Ну, не совсем так, Надя, — серьезно сказал Родионов. — Ведь что такое повесть? Что такое вообще художественная литература?
Тут он запнулся, подыскивая нужное сравнение. В эти несколько секунд напряженной паузы, шевеления пальцами и невнятного мычания, он как-то одним взглядом охватил громаду материала, из которого нужно вывести сейчас самое главное, существенное, характерное. Но столько было тут главного и характерного, что он растерялся, не умея выразить это в простой и внятной форме.
— Ладно, скажу проще, — сдался он. — Повесть, это кусок мира, где живут вымышленные люди… Дом…
— Вроде нашего?
— Ну да, допустим, что так. Кстати говоря, наш дом идеален в этом смысле… Хотя, могут не поверить, что в Москве еще есть такие дома, да уж очень он хорош, как образ! Но самое главное — что-то в этом доме должно случиться, что-нибудь необычное и неожиданное: наводнение, пожар…
— Тараканы.
— Что тараканы? — не понял Родионов.
— Ну тараканы ведь живут в доме. Мыши всякие, крысы…
