Помолчав, Платон возразил:
– Книгу, о которой ты говоришь, Филотекст, написать нельзя.
– Почему?
– Потому что это невозможно, – спокойно ответил Платон.
– Объясни, пожалуйста, – попросил Филотекст.
Медленно поглаживая седоватую бороду, Платон сказал:
– Уже довольно давно все члены нашей Академии знают, что существует пять уровней или ступеней познания всякого предмета: имя, определение, изображение, логическая дискуссия и сам Предмет, который и является целью познания. Но письмо достигает лишь двух первых уровней: имени и определения. Написанное слово – не изображение, и поэтому оно не может стать третьей ступенью. И написанное слово не мыслит, поэтому не может стать логической дискуссией. И тем более им нельзя постичь последней ступени, самой Идеи. Таким образом, невозможно написать книгу, которая отобразила бы наше познание вещей.
Филотекст на мгновение задумался, а затем сказал:
– Если ты не против, приведи мне пример каждой из этих ступеней, чтобы я мог их уразуметь.
Тут же вмешался Эспевсип, будто бы приведение примеров Платону не подобало.
– Все очень просто, Филотекст. Первая ступень – имя, это может быть любое название. Например: «книга», «дом», «трапезная»… Вторая ступень – определение, это фразы, которые описывают имена. В примере с «книгой» определение: «Книга – это папирус, на котором записан законченный текст». Очевидно, что литература может охватить лишь имена и определения. Третья ступень – изображение, образ, который каждый из нас представляет у себя в голове, когда думает о чем-то. Например, подумав о книге, я вижу развернутый на столе свиток папируса… Четвертая ступень – логика, это как раз то, чем мы сейчас занимаемся: обсуждаем с помощью разума любую тему. В нашем примере это была бы беседа о книге: ее происхождении, цели… А пятая и последняя ступень – это сама Книга, идеальная книга, превосходящая все книги в мире…
– Поэтому, Филотекст, мы считаем написанное слово весьма несовершенным, – произнес Платон, – и отмечу, что при этом мы не хотим унизить писателей… – Послышался сдержанный смех. Платон добавил: – Как бы там ни было, думаю, ты уже понял, почему невозможно создать подобную книгу…
Казалось, Филотекст задумался. Чуть помолчав, он сказал своим дрожащим голоском:
– Спорим?
Смех теперь стал всеобщим.
Диагор, которому беседа стала казаться глупой, беспокойно задвигался на ложе. Куда делись Гераклес и Анфис? Наконец он с большим облегчением заметил, как толстая фигура Разгадывателя показалась из темноты кухни. Лицо его было, как всегда, непроницаемым. Что могло случиться?
Гераклес даже не вернулся на ложе. Он поблагодарил за угощение, но пояснил, что некие дела требуют его возвращения в Афины. Менторы распрощались с ним быстро и сердечно, и Диагор проводил его к выходу.
– Где ты был? – спросил он, убедившись, что их никто не слышит.
– Мое расследование подходит к концу. Недостает лишь решающего шага. Но он уже у нас в руках.
– Менехм? – Взволнованный Диагор заметил, что в руке у него до сих пор была чаша с вином. – Это Менехм? Я могу обвинить его публично?
– Пока нет. Завтра все решится.
– А Анфис?
– Он ушел. Но не тревожься: сегодня ночью за ним приглядят, – усмехнулся Гераклес. – Сейчас мне нужно уйти. И успокойся, любезный Диагор: завтра ты узнаешь правду.[62]
Я заснул за столом (с тех пор, как я здесь, это случается со мной не в первый раз), но, услышав шум, сразу проснулся. Я тяжело, медленно поднялся и ощупал правую щеку, которая держала на себе всю тяжесть головы, придавленная к рукам. Я пошевелил мышцами лица. Отер тонкий след слюны. Приподняв локти, я зацепил бумаги с окончанием перевода седьмой главы. Я потер глаза и огляделся: казалось, ничего не изменилось. Я был в той же прямоугольной комнате, сидел за столом, отрезанный лужей света от лампы. Я был голоден, но и это было не внове. Потом я посмотрел на тени и понял, что на самом деле что-то действительно изменилось.
Стоя в темноте, Гераклес Понтор разглядывал меня спокойными серыми глазами. Я пробормотал:
– Что ты здесь делаешь?
– Ну и в историю ты попал, – сказал он. Голос у него был таким же, каким я представлял его, читая. Но об этом я подумал потом.
– Ты – герой книги, – возразил я.
– А это и есть книга, – ответил Разгадыватель загадок. – Очевидно, что ты – ее часть. Но тебе нужна помощь, поэтому я и пришел. Давай подумаем: тебя похитили, чтобы это перевести, хотя никто не гарантирует, что когда ты закончишь, то снова обретешь свободу. С другой стороны, не забывай, твоему тюремщику очень нужен твой перевод. Тебе нужно только узнать зачем. Очень важно, чтобы ты узнал, почему он хочет, чтобы ты перевел «Пещеру идей». Когда ты поймешь это, то сможешь с ним обменяться: ты хочешь свободу, он хочет что-то. Оба вы можете получить то, что вам нужно, согласен?
– Тот, кто меня похитил, ничего не хочет! – простонал я. – Он сумасшедший!
Гераклес покачал своей крупной головой.
– Ну и что? Тебя сейчас должно волновать не его благоразумие, а его интересы. Почему для него так важно, чтобы ты перевел эту книгу?
Я на минуту задумался.
– Потому что в ней скрыта тайна.
По его выражению лица я понял, что не этого ответа он ждал. Однако он сказал:
– Хорошо! Эта причина очевидна. У любого очевидного вопроса должен быть очевидный ответ. Потому что в ней скрыта тайна. Значит, если ты сможешь разгадать, какая в ней тайна, ты сможешь предложить ему сделку, так ведь? Ты ему скажешь: «Я знаю тайну, но не открою ее, пока ты не выпустишь меня отсюда». Это хорошая идея.
Последние слова он сказал оптимистическим тоном, словно не был уверен, что идея хороша, но хотел подбодрить меня.
– Я вообще-то кое-что открыл, – сказал я. – Подвиги Геракла, дева с лилией, которая…
– Это ничего не значит, – с нетерпеливым жестом перебил он. – Это просто образы! Может быть, для тебя это подвиги Геракла или девушка с лилией, но для другого читателя они будут совсем другими, разве не понимаешь? Образы меняются, они несовершенны! Тебе нужно найти конечную идею, которая будет одинаковой для всех читателей! Ты
должен спросить себя: где ключ? Должен быть какой-то скрытый смысл!..
Я неуклюже забормотал. Гераклес поглядел на меня с холодным любопытством, а затем сказал:
– Ну, чего ты плачешь? Сейчас не время падать духом, время работать! Ищи главную мысль. Используй мою логику: ты меня знаешь и знаешь, как я мыслю. Копайся в словах! Что-то должно быть!.. Что-то/
С еще влажными глазами я нагнулся над бумагами. Но мне вдруг показалось, что гораздо важнее спросить его, как он умудрился выйти из книги и появиться в моей темнице. Он прервал меня властным жестом.
– Конец главы, – заявил он.[63]
В последние дни Ленейских праздников обычный ритм жизни Города замедлялся.
В то солнечное утро Дипилонские ворота перекрывал плотный ряд повозок торговцев; слышалась брань и приказы, но движение от этого не ускорялось. В Пирейских воротах передвижение было еще более заторможенным, и полный оборот колеса телеги мог занять четверть клепсидры. На улицах перекрикивались несущие амфоры, сообщения, связки дров или мешки с пшеницей рабы, требуя, чтобы им дали дорогу. Народ просыпался поздно, и собрание в театре Диониса Элевтерия откладывалось. Из-за того, что присутствовали не все пританы, нельзя было перейти к голосованию. Речи текли вяло, и редкая публика дремала на скамьях. Теперь послушаем Янократа. И тяжконогий Янократ, владелец крупных имений в предместьях Города, неровным шагом переносил свое пышное тело к ораторской трибуне и начинал неспешно декламировать никому не нужную речь. В храмах из-за отсутствия жрецов, готовивших последние процессии, откладывались жертвоприношения. Вокруг памятника Героям Эпонимам лениво склонялись головы, чтобы прочитать указы или новые распоряжения. Положение в Фивах застыло без изменений. Ожидалось возвращение Пелопида, изгнанного кадмейского генерала Царя спартанцев Агесилая не признавали почти нигде в Элладе. Граждане, наша политическая поддержка Фивам крайне важна для стабильности… Но, судя по усталому выражению лица читавших, никто не считал, что в тот момент вообще что-либо могло быть «крайне важным».
Двое мужчин, погруженных в разглядывание табличек, неспешно обменивались словами:
– Гляди-ка, Анфик, тут пишут, что дозор, который будет истреблять волков на Ликабетте, полностью еще не набран; им еще нужны добровольцы…
– Мы медлительнее и неповоротливее спартанцев…
– Мы изнежены миром: не хотим идти добровольцами даже на волчью травлю…
Еще один мужчина рассматривал таблички с таким же отупевшим интересом, как все остальные. По отрешенному выражению его лица, прилепленного к округлой лысой голове, можно было подумать, что мысли его были неуклюжи и неповоротливы. Однако на самом деле в ту ночь он просто почти не отдыхал. «Пора уже наведаться к Разгадывателю», – подумал он. Он отошел от памятника и медленно направил шаги к кварталу Скамбониды.
