— Я по сравнению с ним просто молокосос! — С этими словами Крыса уходил в молчание. Его бессмысленные грезы о заполнении всех шести разрядов на табло могли длиться бесконечно.
— Это ведь для него работа, — продолжал я. — Интересно только поначалу. А когда с утра до вечера, кому угодно надоест.
— Не-е-ет, — тряс головой Крыса. — Мне не надоест!
«Джейз-бар» был набит битком, чего давно не случалось. Джей мало кого знал — но клиент всегда клиент, и повода для расстройства здесь не было. Треск раскалываемого льда, его постукивание в стаканах, смех, «Джексон Файв» из музыкального автомата, облака белого дыма под потолком, как изо ртов у героев комиксов, — словно частичка лета забрела сюда этим вечером.
Однако для Крысы во всем этом что-то было не так. Одиноко сидя за стойкой, он несколько раз пробовал читать — но, не в силах продвинуться дальше одной страницы, отложил книгу в сторону. Теперь он хотел — если получится — выпить последний глоток пива, вернуться домой и уснуть. Если действительнополучится уснуть...
В эту неделю удача напрочь отвернулась от Крысы. Все портилось — обрывки сна, пиво, сигареты, даже погода. Потоки дождя омывали горные склоны, уносились реками в море и красили его в коричнево-серую крапинку. Зрелище не из приятных. В голову же словно напихали старых газет, свернутых трубочкой. Сон поверхностный и всегда короткий. Будто спишь перед приемом у зубного врача, а прихожую еще и натопили сверх всякой меры. Стоит кому-нибудь открыть дверь, как ты просыпаешься. И перед глазами — циферблат.
В середине недели Крыса накачивался виски, чтобы потихоньку заморозить все мысли. Каждую щель в сознании он затягивал слоем льда — такого толстого, что по нему прошел бы белый медведь, — и засыпал, надеясь дожить в таком виде до следующей недели. Но когда просыпался, все было по-прежнему. Лишь слегка болела голова.
Перед рассеянным взглядом Крысы — шесть пустых бутылок из-под пива. Между бутылок видна спина Джея.
Неплохой момент для выхода в отставку, — думает Крыса. — Первый раз я выпил здесь пива в восемнадцать лет. И с тех пор — тысячи бутылок, тысячи тарелок с закуской, тысячи пластинок в музыкальном автомате. Все это подобно волнам, бьющим в борт шлюпке — как пришло, так и ушло. Может, я уже достаточно попил пива? Конечно, мне еще будет тридцать, потом будет сорок, и пива я еще попью. И тем не менее, — думает Крыса, — тем не менее, пиво, которое я пью здесь — это разговор отдельный... Двадцать пять лет — неплохой возраст для выхода в отставку. Человек с умом и вкусом в этом возрасте переходит из университета в банк, чтобы стать каким-нибудь ответственным по кредитованию.
Крыса прибавляет к батарее пустых бутылок еще одну, берет готовый расплескаться стакан и одним глотком отхлебывает половину. Потом машинально вытирает губы тыльной стороной ладони. Потом вытирает ладонь о штаны.
— Давай подумаем, — говорит сам себе Крыса, — давай подумаем, не торопясь. Двадцать пять лет... Возраст, когда можно немного подумать. Два двенадцатилетних мальчишки — разве такая тебе цена? Нет, столько на тебя одного не хватит... Тогда, может, цена тебе — муравейник в банке из-под огурцов? Ну, будет... Нагородил метафор, и ни одна ни к черту. Где-то у тебя ошибка — сиди, думай. Вспоминай... Понятно тебе?
Устав от раздумий, Крыса допивает оставшееся пиво. Поднимает руку и заказывает еще одну.
— Упьешься сегодня, — говорит ему Джей. Но все же ставит перед ним восьмую бутылку.
Потихоньку начинает болеть голова. Ощущение, будто тебя качает вверх-вниз на волнах. Внутри глаз — вялость. Проблюйся, — говорит голос в голове. — Хорошо проблюйся, а потом уже будешь думать. Прямо сейчас вставай и иди в сортир... Нет, никак. Мне дотуда не дойти... Все же Крыса расправляет грудь, добирается до уборной, открывает дверь, изгоняет оттуда молодую женщину, красящую глаза перед зеркалом, и склоняется над унитазом.
Когда же я блевал последний раз? Даже забыл, как это делается. Штаны снимать или нет?.. Отставить шуточки! Блюют молча! Блюй до желудочного сока.
Доблевав до желудочного сока, Крыса садится на унитаз и курит. Затем моет с мылом руки и лицо, мокрыми руками приводит в порядок волосы. Меланхолии еще многовато, но очертания носа и подбородка вполне ничего. Учительнице средних классов муниципальной школы могли бы понравиться.
Крыса выходит из уборной, подходит к столику, где сидит женщина с недокрашенными глазами, и приносит ей свои извинения. Потом возвращается за стойку, выпивает полстакана пива и глоток ледяной воды, которую дает ему Джей. Два-три раза встряхивает головой, закуривает — и только после этого его мозговые функции начинают приходить в норму.
— Теперь хватит, — говорит он вслух. — Ночь длинная. Будет время подумать.
По-настоящему я попал в мир пинбольной магии зимой семидесятого. Целых полгода прошли тогда, как в темной яме. В чистом поле была вырыта ямка под мои габариты — и я сидел в ней, плотно заткнув уши. Моего интереса ничто не могло привлечь. Но с наступлением вечера я просыпался, надевал пальто и шел в игровой центр.
Автомат, найденный мной после долгих поисков, был копией того, что стоял в «Джейз-баре», — трехфлипперная «Ракета». Когда я кидал в нее монету и жал на кнопку «Старт», она тарахтела, поднимала десять своих мишеней, гасила призовую лампочку, обнуляла все шесть разрядов на табло и выставляла на старт первый шарик. Потребовалось бессчетное количество мелочи, чтобы ровно через месяц, холодным и дождливым зимним вечером, мне покорился шестой разряд — как последний мешок с песком, выброшенный из корзины аэростата.
Я с трудом оторвал от флипперных кнопок дрожащие пальцы, оперся спиной о стену, открыл банку ледяного пива — и долго-долго смотрел на шесть цифр: «105220».
Это был наш медовый месяц — мой и пинбольной машины. В университете я практически не показывался, а большую часть денег от подработок вкладывал в пинбол. Я методично осваивал все приемы — захваты, перепасовки, задержки, удары с лета... Пока я играл, за спиной у меня постоянно толклись зрители. Какие-то перемазанные помадой школьницы вечно терлись о мой локоть мягкими грудями.
Когда я перевалил за сто тысяч, пришла настоящая зима. Промерзший игровой зал совсем обезлюдел; я же, закутавшись в байковое пальто и намотав шарф по самые уши, продолжал обниматься с пинбольной машиной. Иногда я видел себя в зеркале уборной: осунувшееся лицо, костлявые скулы, обветренная кожа... Отыграв три партии, я откидывался к стене и отдыхал, трясясь от холода и глотая пиво. Последний глоток всегда имел свинцовый привкус. Потом я кидал под ноги окурок и грыз принесенный в кармане хот-дог.
Она была прекрасна, моя трехфлипперная... Только я понимал ее — и только она понимала меня. Всякий раз, когда я жал на «старт», она с блаженным урчанием выставляла ноль в шестом разряде и улыбалась мне. Я же с миллиметровой точностью оттягивал плунжер — и выстреливал серебристым сверкающим шариком. Пока шарик угорело носился по игровому полю, моя душа была безгранично свободна — как бывает, когда покуришь качественного гашиша.
В голове у меня без всякой связи появлялись и исчезали самые разные мысли. На стекле, покрывавшем игровое поле, возникали и пропадали образы самых разных людей. Как волшебный фонарь, стекло отражало мои мечты — и они мерцали на нем вместе с огоньками буфера и призовой лампочкой.
Ты не виноват, качая головой, говорит мне машина. Ты старался, ты сделал все, что мог.
Если бы, говорю я. Левый флиппер, тычковый пас, девятая мишень. Я вообще ничего не сделал. Я даже пальцем не шевельнул. А могло бы и получиться, если бы сильно захотел.
Человеческие возможности очень ограничены, говорит она.
Возможно, отвечаю я. Но еще ничего не кончилось, я еще держусь... Возврат, пуск, ловушка, вброс, отскок, захват, шестая мишень...... призовая игра. «121150». Теперь кончилось, говорит машина. Все кончилось.
А в феврале она пропала. Игровой центр снесли, и через месяц на его месте возвели круглосуточную пончиковую. Узор на занавесках повторялся на форме официанток, которые разносили пересушенные пончики на тарелках — с точно таким же узором. Приехавшие на велосипедах старшеклассницы, шофера из ночных смен, работницы баров и одетые не по сезону хиппи пили там кофе с одинаково тоскливым выражением на лицах. Заказав чашку совершенно мерзкого кофе и пончик с корицей, я спросил официантку о судьбе игрового центра.
— Игровой центр?
— Был здесь совсем недавно...
— Не знаю. — Официантка сонно покачала головой. Такой вот у нас город — никто не помнит о событиях месячной давности.
