Я открыл книжечку, посмотрел на свою фотографию и сразу же вспомнил контору «Стэн, переписка» на Манхэттене.
— Подлинная фальшивка? — улыбнулся я.
— Подлинней не бывает, — согласился Салливан. — Качественная работа. Лучше чем настоящий.
В шесть часов вечера мы стояли в очереди в маленьком еврейском ресторанчике на Хьюстон-стрит, где, по мнению Салливана, пекли лучшие в мире рогалики.
После бани мы вернулись к деду домой, и я провел послеобеденное время у камина, слушая телевизор и листая старые газеты. Узнал, что умерли Фрэнк Синатра, Стэнли Кубрик, Джо Ди Маджо, Иегуди Менухин. С ужасом прочитал сообщение о массовом убийстве в школе «Колумбайн». Понял, что Билл Клинтон избежал импичмента, который грозил ему из-за скандальной истории с Левински, и что после подсчета и пересчета голосов и пятинедельных юридических разбирательств в стране вот уже несколько дней новый президент — Джордж У. Буш-младший.
— Следующий, пожалуйста!
Я подошел к стойке. Мне трудно было скрыть бурчание моего изголодавшегося желудка. Я взял два рогалика с кунжутом, семгой, каперсами, луком и сырным соусом, и мы с Салливаном пристроились у стоячего столика возле входа.
Как только мы расположились, дед достал старый план Башни двадцати четырех ветров.
— Все последнее время я изучал историю маяка, его строительство, архитектуру. Во что бы то ни стало пытался понять суть заклятия, которое нас коснулось.
— Что-нибудь нашел?
— К несчастью, ничего. И это только укрепило меня в мысли, что заклятие невозможно разрушить.
— Никогда с этим не соглашусь, — заявил я, откусив кусочек аппетитного сэндвича.
— Поступай как знаешь, но ты собираешься вступить в бой, в котором непременно потерпишь поражение. А я совсем не уверен, что пустая трата времени — лучшее из решений.
Салливан проглотил кусочек селедки в уксусе и продолжал:
— Мне думается, что маяк — своеобразная метафора жизни вообще. Точнее, судьбы. Ты же не можешь бороться с судьбой.
Я расправился с первым рогаликом и выковыривал зернышки кунжута из второго.
— Я не верю в судьбу, — заявил я.
— Я имею в виду, так сказать, «неизбежный ход вещей». Ты знаешь, как звучало философское определение судьбы в античности?
Я отрицательно покачал головой. Дед важно произнес:
— «Извечная причина, по которой произошло то, что произошло в прошлом, происходит сейчас и будет происходить в будущем».
— Мне трудно себе представить, что жизнь может быть расписана заранее. Это было бы слишком просто. Никакой тебе ответственности, никакой вины, грехов, никакой инициативы.
— Есть вещи, которые происходят, потому что должны произойти, и единственная возможность не страдать от них — это принять их и примириться с ними, — наставительно изрек Салливан.
Я насмешливо хмыкнул. Мне показалось, что своими высокопарными фразами Салливан стремится навесить мне на уши очередную порцию лапши. И решил подкинуть ему другую идейку:
— А ты никогда не думал, что то, что с нами происходит, — это своего рода возмездие?
— Возмездие?
— Ну да. Наказание, которое дает возможность искупить совершенный грех.
Салливан повернул голову и взглянул сквозь стекло на белоснежный город. Снег накрыл его пеленой, и он словно бы замер.
— Какой именно грех, ты можешь мне сказать? — спросил дед.
Ничего толкового на этот счет я сказать не мог.
4
Мы вернулись домой. Салливан подбросил в камин толстое полено, налил нам по рюмочке шерри и закурил сигару.
Весь вечер он старался приохотить меня к Интернету, открыв все его прелести. На портативном компьютере с пластиковым корпусом он учил меня плавать в Сети и посылать электронные письма.
Потом выпил еще стаканчик шерри и мирно задремал в своем кресле. Надев наушники, я всю ночь странствовал по киберпространству. Я создал себе адрес в электронной почте, слушал шлягеры этого года (навязчивую Maria, Maria Карлоса Сантаны, Californication Red Hot Chili Peppers, Beautiful Day U2 и песню Stan одного рэпера по имени Эминем). Не один час я провел на сайтах ведущих газет, побывал на форумах, где обсуждали феномен Гарри Поттера, и на других, где волновались по поводу расшифровки генома человека. Я как раз вышел на сайт «Ред Соке», моей любимой бейсбольной команды, и вдруг заметил, что солнце уже взошло.
Салливан проснулся. Мы с ним позавтракали. Потом я принял душ, надел все чистое, удобную обувь и теплую куртку Красного Креста.
— Не забудь деньги. Никогда не знаешь, где окажешься, — вздохнул дед и, открыв сейф, сунул мне в карман пачку бумажек по пятьдесят долларов.
Я приготовился к исчезновению. Присел на диван, как путешественник перед долгой дорогой.
— Увидимся в будущем году, так ведь? — спросил Салливан. — В моем возрасте каждый день на счету.
— Не сомневайся, — ответил я. — А в моем года летят, как минуты.
— Ты, как я вижу, очень дорожишь своей красной курткой, — начал он поддевать меня, желая хоть как-то оживить наше гнетущее прощание.
— Да, она мне нравится…
И тут мои ноздри защекотал запах флердоранжа, руки и ноги стало сводить судорогами, а сердце защемило от тоски — кто знает, где окажешься в следующий раз…
— Каким было самое поганое место, где ты приземлялся? — спросил я Салливана.
Он почесал в затылке, потом ответил:
— Летом тысяча девятьсот шестьдесят четвертого я оказался в самой гуще беспорядков в Гарлеме. Полицейский недоумок огрел меня дубинкой, да так, что до сих пор остался шрам.
Мое тело пробила дрожь, а дед вдруг вздумал читать нотацию:
— Что это у тебя за прическа, Артур? Взрыв на макаронной фабрике? Конечно, тебя носит по времени как ненормального, но это не значит, что об элегантности можно забыть…
(…) крайне редко два человека хотят одного и того же в один и тот же миг. И порой именно в этом трагедия нашего существования.
Клэр Киган
1
Я проснулась от зверской изжоги.
Будто огнем жжет, вот подлюга!
Открыла глаза, взглянула на часы. Чуть больше половины шестого. Первые лучи солнца тянутся сквозь ставни. Услышала храп парня, который спал со мной рядом.
Филипп, кажется… Или Дамиан?
Меня тошнит, у меня болит голова. Мысли путаются. Я осторожно спустила с кровати ноги, подобрала лифчик, джинсы, футболку и отправилась в ванную. Встала под ледяной душ. Замена электрошока. Чтобы привести в порядок голову.
Намылила лицо. Мне нужно быть в тонусе. Мне нужна энергия. Но главное — голова. Свежая, ясная. Моя жизнь покатилась под откос. Дурю, творю черт знает что. Схожу с ума. Бегу из дома, пью, сплю с кем попало. Парни один хуже другого.
Выскочила из душевой кабинки, обсушилась, накинув халат, который достала из шкафа. Оделась на четвертой скорости и на цыпочках вернулась в комнату. Никакого желания затевать утреннюю беседу с типом, который, по счастью, продолжает мирно спать.
В гостиной подошла к широкому окну и заметила цветную вывеску ресторана «Одеон». Значит, я в Трайбека, на углу Томас-стрит и Бродвея. Пока искала сумочку, мало-помалу припомнила, что было накануне вечером. Меня пригласили на вернисаж в одну художественную галерею, а потом на ужин в «Наби», а потом мы пили коктейли в баре на углу.
В лифте я вытащила мобильный и просмотрела эсэмэски.
«С днем рождения, Лизочка! Думаю о тебе, люблю и целую, мама».
Вот так, я и о дне рождения забыла, а мне сегодня исполняется двадцать восемь лет.
2
Никогда еще небо не было таким ослепительно-синим.
Со стаканчиком капучино в руке я шла вниз по Черч-стрит.
Шла и разглядывала свое отражение в витринах. Сегодня утром у меня встреча в Бэттери-парк с представителями одного женского журнала, который собирается сделать со мной фотосессию. Я играю в театре, бегаю по кастингам, но на жизнь зарабатываю рекламой. И прекрасно понимаю, что этот заработок не вечный. День рождения — дополнительный звоночек. В этом году меня приглашали гораздо реже: в мире моды нужна свежатинка, а меня вот-вот спишут в тираж.
В городе час пик, на улицах полно народу: тысячи людей спешат на работу. Мужчины, женщины, белые, черные, азиаты, латиноамериканцы. Целеустремленный поток. Энергия.
Я прислушалась, ловя обрывки разговоров. Говорят о делах, детях, семьях, любовных проблемах и постельных. В восемь часов утра в Нью-Йорке что ни прохожий, то герой романа.
На место встречи я пришла даже раньше срока. Металлическая синева неба, легкий ветерок — эта часть Манхэттена так хороша, что дух захватывает.
— Привет, Лиза!
Меня окликнула Одри Сван, девушка-фотограф, которая будет руководить фотосессией. Она мне симпатична. Мы обе знаем, что такое безропотное смирение. В двадцать лет она мечтала быть военным репортером, а я хотела стать Мэрил Стрип. Теперь мы обе делаем фотографии для Ральфа Лорена.
