Уходил я под ее смех.
На данном этапе я потерпел поражение. Мое гуманное отношение Лаевской до задницы. Она будет гнуть свою линию до упора. Но где упор — вопрос.
В своих мыслях я углубился настолько, что не заметил дороги.
Ноги принесли меня на улицу Клары Цеткин, к дому Лилии Воробейчик. То есть Евы Воробейчик.
Она, не обращая внимания на рабочее время, стояла возле калитки во всей своей красе и беседовала с Хробаком. Видно, прощались. У всех на виду. Увидели меня, но нарочно отвернулись.
Я прошел метров сто до поворота. Укрылся за деревьями. Когда Хробак убрался своим путем, а Евка стукнула калиткой, направился задами к ее дому.
В комнате мы оказались одновременно с Евкой. Я — через раскрытое окно, она — через дверь.
— Ну, Ева, здравствуй. — Я перешел сгоряча на «ты». — Почему не здороваешься?
Евка испугалась. Но сохранила показную гордость. Сказала с вызовом:
— Мало вам на работе выговор сделали, так теперь совсем прогонят!
— Садись, Евочка. Почему не на работе? Конвейер идет, а тебя нету. С хахалем прохлаждаешься в рабочее время.
— Уволилась. Временно не работаю. И не с хахалем, а с женихом. У нас свадьба через две недели.
— Твой жених в курсе, что ты с сионистами якшаешься? С Зуселем Табачником, например. Возишь его на себе в Остер. Грозишься Довиду, чтоб Зуселя хранил как зеницу ока.
Евка опустила руки. Вид у нее поубавился.
— Причем тут сионисты? Меня Лаевская попросила Зуселя в Остер отвезти.
— Ну-ну. А что ты беременная была от кого неизвестно, жених знает? Или ты ему девушкой предстала?
Евка села на диван, но от поспешности неудобно. Салфетка с подставки на спинке свалилась.
И ей на голову. Евка салфетку стала смахивать, зацепила сережку.
Закричала:
— Ухо порвала!
Я посмотрел — ничего. Капелька крови.
— Не паникуй, Евочка, до свадьбы заживет. Фатой закроешься. Никто не заметит.
Евка забилась в угол и поджала под себя ноги. Колени у нее были круглые.
Евка очухалась и спокойно сказала:
— Я не в том возрасте, чтоб девушкой притворяться.
Но я понял, что прошлая беременность для нее — камень. И мне надо этот камень хорошо кинуть. Попаду — мне польза. А мимо — зацепить Евку больше нечем. А через нее — Лаевскую.
Евка сидела уже привольно и платье на коленки не натянула. Красиво устроила ноги в красных туфлях на каблучках.
— А тебе, Ева, привет из Остра. От семейства Файды Мирона Шаевича. Сима Захаровна меня обедом кормила. Про тебя много рассказывали. Вспоминали.
Ева махнула рукой.
— Ну что они вам могли такого рассказать, когда они сами по уши в говне. И Сима. И Мирон. Я их как облупленных знаю со всех сторон.
— Хорошие люди. Напрасно ты их поливаешь. И сынок их хороший хлопец. Суня.
Тут Ева еще сдала свои позиции. Самую капельку. Как на ухе. На такую самую.
А я иду вперед:
— Да, Суня — хлопец на все сто. В техникуме учится. Правда, оказался вороватый. В мешок мой залез и финку украл. Я шума не поднимал. Зачем молодость губить за железяку. И папаше его не сказал. Но тебе, Ева, скажу. Надо беречь хлопца. Может оказаться на плохом пути. Сначала за мелкую кражу — это если по-хорошему. А если по-настоящему — так кража у сотрудника органов милиции при исполнении служебных обязанностей. Отягчение — лет на десять.
Евка молчала и испуганно пялилась в мою сторону.
— Да, Ева. У меня еще при себе важные документы имелись — тоже пропали. Наверно, Суня. Дело ясное. Прямое. Но хлопцу судьбу не вернешь.
Евка трогала ухо пальцем. Потрогает, пощупает — и уставится на палец. Смотрит, смотрит, потом опять за ухо. А глаза пустые. И в глазах ее я увидел Суньку.
Я прикрикнул:
— Ева, смотри сюда! Не на палец смотри. А сюда, на меня! В глаза! Пойми, твоя жизнь в твоих руках. Ты на карту Хробака поставила со всей его заботой о тебе в будущем. Осознай глубину, Ева. По-хорошему осознай. Все, что скажешь, будет у меня в тайне и секрете. Я хочу тебе помочь. Не по долгу, а по совести. По-человечески. Говори, Ева.
— Что говорить?
Я ответил, как обычно на допросах: — Всё.
И она рассказала.
Евка и правда ходила беременная в 1936 году в возрасте двадцати двух лет. И ребенок у нее внутри оказался от Файды. Оказался не случайно, а целенаправленно, так как Файда в то время занимал должность в партийных органах райцентра Козельца. А с Файдой семья Евки познакомилась помимо своей воли следующим манером.
В тридцать пятом Соломона Воробейчика обвинили голословно во вредительстве на пуговичном производстве. А там и Евка с Лилькой трудились. Их начали приплетать. Не крепко, а мало-помалу. В рамках обязательной нормы раскрытия вредительских сетей и организаций.
В дом часто приходила Лаевская Полина Львовна на предмет фурнитуры для шитья. Соломон ей таки из артели таскал понемногу пуговиц и пряжечек по сходной цене. Конечно, Полина оказалась в курсе тревожных обвинений и, как лицо заинтересованное, искала защиту от возможных преследований.
В 1936 году Лаевская познакомила Евку и Лильку с Файдой. Вроде для того, чтоб в случае чего Файда оказал помощь семье через жалость к красивым еврейским двойняшкам.
Файда, как районный козелецкий начальник, имел влияние, а в глазах Евки и Лильки являлся богом. К тому же Файда красиво читал наизусть из головы всякие стихи. Евка в него втрескалась, так как он не считался опасным, и родители даже способствовали по соображениям будущей помощи.
То, что Файда был женатый, выплыло позже. Он тогда работал в Козельце, и не все из его жизни лежало прямо на тарелке. А Лаевская про его жену ничего не упоминала. Таким образом, Евка забеременела, что часто бывает.
И вот именно в этот решительный момент появилась жена Файды и одновременно двоюродная сестра Полины Лаевской — Сима Захаровна. Эта самая жена Файды подстерегла Евку в пустом месте и прижала к стенке. Прямо вместе с животом и прижала. И сказала: «Я знаю про Мирона. У меня условие. Простое. Ты ребенка выносишь и мне в подол родишь, и будет мой ребенок в полном смысле. Я с Мироном обговорила. Он не против. А людям скажешь: скинула. Мне все равно, или будут у нас с мужем дети. Хоть я так уже считаю, что не будут. У меня здоровье слабое, и мне рожать нежелательно. Но этот — мой. Не сделаешь по-моему, я Мирона настрою, и всю вашу семейку засудят в Сибирь».
Евка с перепугу согласилась. А Файду с того дня не видела.
Малка по всем еврейским обычаям устроила роды в Козельце, Евка в подол Симе родила хлопчика, вопрос оказался закрытый.
Лаевская перестала ходить к Воробейчикам и через некоторое время исчезла из Остра со всей семьей. Многие утверждали, что ее мужа отправили на работу в Среднюю Азию. А ее муж, между прочим, в Остре появлялся редко, и вообще про него говорили, что он или инженер, или прораб и работает по всей необъятной стране. Лаевская гордилась и всегда ни в чем не нуждалась материально и морально. Шила только себе — фик-фок на один бок. Ну, детям своим, конечно. Но себе всегда лучше. А фамилию, между прочим, оставила себе свою, на мужнюю не позарилась.
Правду про роды знала только Лилька, Лаевская, Малка и Файда с женой, будь она неладная. Змеюка.
Отец как упал когда-то в перепуг при содействии Лаевской, так из этого состояния не вылез аж до начала войны. Мать тоже. Когда объявили войну, они трохи оправились, так как в Остре распространялись слухи, что советской власти конец и можно будет жить как раньше. Тут уже дочери с ними не согласились, Евка уцепилась за чью-то подводу и уехала в эвакуацию в чем была, а Лилька пропала в неизвестном направлении.
Евка вернулась из эвакуации в Остер, а Лилька — нет. Евка жила с Малкой, которая прибилась в качестве приживалки и свидетельницы ее некрасивого поступка.
Пару лет назад в Остер перебрался на жительство Файда. В связи с тем, что его турнули из больших начальников в Козельце. Возглавил хозяйственную работу в клубе, который располагался в бывшей синагоге. Так он себя аттестовал. Слова «завхоз» стеснялся.
Так что Суня оказался на глазах Евки. Что постоянно мучало и внутренне стыдило ее. И она б хоть что сделала, чтоб вырваться из Остра на другой простор. Свой дом Евка пыталась продать и на те деньги прикупить что-нибудь в другом месте. Но давали мало. Дом с виду хороший, а так — труха.
Намекала сестре, что им можно было б воссоединиться в Чернигове, но Лилька ее к себе не допустила без объяснений.
А какие еще объяснения могут быть, если они с самого рождения в тягость друг другу по причине одинаковости. Их никто не разделял, считая одним целым. А им хотелось отдельности.
И вот Лильку убили, и получилась возможность уехать из Остра на новое место.
Лаевская свела Евку с Хробаком. Дело шло к свадьбе.
И не вытянул бы я из Евки ни единого слова, если б опять-таки не Лаевская.
