Сам обладатель такого голоса как бы даже и не человек. Верней, человек и нечеловек (а кто?), есть в нем нечто ангелическое или демоническое (у кого как), притягивающее как магнит, неотразимое и необоримое.
Наркотическое.
И они, эти голоса, знают об этом. Еще бы не знать, если тысячи (а то и миллионы) глаз на них устремлены с томлением и упованием, столько же ушей (если не больше) к ним обращены, тысячи страждущих душ — выше, еще выше, еще!..
Своды зала гудят и расступаются, а там — там сияющее голубое небо, там, о Господи, райские кущи, там…
Впрочем, для этого уже нет слов — только голос и музыка. И не надо слов, не надо!
Между тем как без слов? Как иначе поделиться этой светоносной и духоподъемной радостью?
Мария говорит:
— Он такой чистый, неиспорченный, он так естественно держится, сразу видна неискушенность. Мальчик и мальчик (в тридцать пять лет!), как бы и не артист вовсе. То есть артист, но неопытный (в смысле цинизма). Не забалованный еще славой. Наивный. Как будто только-только из провинции.
Это про кущи.
То есть про кущи как расскажешь? А никак.
Зато про певца (назовем его П.) можно.
— У него даже глаза прозрачные, как весеннее небо, голубые и прозрачные.
То есть соответствующие.
— Нет, правда, ты этого, как его, ну Р., вспомни, он же явно другой природы, на него смотреть не хочется, кривляется, как чертик. Паяц. И в голосе какие-то модуляции, от которых не по себе, но не в хорошем, возвышенном смысле, как у П., а наоборот. Что-то инфернальное. И взгляд такой пронизывающий, аж мурашки по коже. Страшно!
Великий и ужасный Р.
И голос.
Между тем певец наш (он наш, потому что мы его любим) — сама гармония. Ах, какой голос, какой голос! А еще в нем помимо голоса тоже притягивающее — обаяние. А еще — простодушие. Причем не наигранное, но абсолютно естественное, органичное. Такое не сымитируешь.
И это, между прочим, на гребне славы. Он и в Италии, и в Америке, и на родине… Везде рукоплескания, переходящие в овации, цветы, интервью, поклонение… Поклонницы опять же. Другой бы давно зазнался, зарвался, заигрался, а он — ничего. Все такой же милый (м-и-и-лы-й!), такой же простодушный, такой же свой…
То есть наш.
Его голос — наша с Марией судьба. Мы и познакомились на его концерте. Даже разница лет не преграда, да и что такое двадцать семь лет, если есть понимание и любовь? Если есть нечто общее, соединяющее, возвышающее, цементирующее. И все благодаря ему, верней, его голосу (и всему прочему).
Голос — идея. С ней человеку легче плыть в этом беспокойном море жизни. Идея — не какой-нибудь захудалый утлый челн, а мощный надежный крейсер, уверенно разрезающий волны, оставляя за собой сверкающий пенный след. И голос (его голос) оставляет в наших душах восхитительное сверкание…
С одной стороны, вроде земной такой, про папу с мамой рассказывает, дедушку и бабушку, питерских интеллигентов, как они его строго и правильно воспитывали, в духе традиций, и невесту ему нашли они (послушный), теперь жена, любимая и единственная, про жену редко кто так хорошо, без камня за пазухой или тайной язвительности. И не только не стесняется такой правильности, а еще и подчеркивает.
И что сначала врачом хотел быть (даже лягушек, подобно Базарову, резал), потом художником (даже проучился год в Строгановке), но талант свое взял — не обошлось без консерватории.
И вдруг — голосом вверх (ах!), еще выше (ах-ах!!!), еще — все в шоке, а он довольно улыбается.
Озорник.
Мальчишество в нем играет. Но приятное такое, милое, непосредственное…
Мяса почти не ест (рассказывает), не из принципа, однако, не как вегетарианец, а просто ему кажется, что с мясом в организм входит нечто темное. Зато обожает молоко и творог (белое). И макароны.
Вероятно, потому и не стал врачом (были поползновения), что слишком впечатлительный (артист). То есть не столько крови боится (хотя и это тоже), сколько вообще.
Искренний.
И опять вдруг голосом ввысь — а-ах! Обнимитесь, миллионы! Голос — как звездный купол, как планетарий.
Мы любим его.
То есть кто-то любит, кто-то обожает, а кто-то так себе… Но кто «так себе» — не прав, потому что надо отличать истинное от ложного, воспитывать в себе чутье к истинному. Кто «так себе», тот не с нами.
Никто не спорит, человек — существо сложное, даже очень, но бывают и такие, что связаны с миром чистых сущностей (голос — свидетельство), и вообще всем видом своим (может, сами того не предполагая)…
Как П.
Весь облик, а не просто голос.
Волосы светлые, золотистые, кожа светлая, розоватая, нежная, как у младенца. Просветленный. Прочищенный (мяса не ест). Немного женственный. Когда поет, двигается плавно, плечами слегка поводя. Может, чуть кокетливо.
А улыбка? Мало что ослепительно белозубая, но — открытая, искренняя, без тайного намека и подвоха, просто человек улыбается от переполняющей его внутренней силы и радости жизни. Ямочки на щеках.
Фотография светится.
Мария с этой фотографией не расстается. Та у нее и на работе, и дома на тумбочке возле кровати. Плюс целая полка записей — кассеты и диски. Если она дома, то голос П. непременно разносится по квартире. Иногда громче, иногда тише. Иногда совсем тихо — вкрадчивым медоточивым фоном.
Все его выступления известны нам на месяц вперед, если не больше. Программа телевидения исследована вдоль и поперек, красным фломастером расчерчена: в пятницу в 19.00, в субботу в 14.30, в среду в 11.00, ну и всякие концерты, особенно праздничные, где П. может тоже участвовать: тут надо проявить терпение — тем более приятно, если вдруг объявят его выступление (он часто появляется). Мария не пропустит. И меня позовет, если я неподалеку.
П. — наше общее достояние.
«Посмотри, по-моему, он стал еще обаятельней. Ничего ложного, чистый человек, сразу видно». — «Да, сразу видно — хороший человек. Энергетика особая».
Нам есть о чем поговорить.
После его выступлений мы чувствуем себя не просто возвышенней и духовней, но даже физически здоровее. Будто дышится легче, словно в его голосе заложено какое-то оздоравливающее снадобье. Словно его голос дезинфицирует пространство, восстанавливает нормальную экологию.
Правда, мне не кажется, что участившиеся выступления П. по ТВ — ему на пользу. Тут наметились расхождения. Мария считает, что это очень хорошо — не столько для него, сколько для ТВ, которое со своей пошлой рекламой, разнузданными фильмами, сумасбродной эстрадой и тупыми развлекаловками только губит несчастную молодежь.
П. же, по ее мнению, этому разврату противостоит — и голосом своим, и образом в целом. Он как бы демонстрирует, каким может и должен быть человек — ни слава, ни деньги, ни масскульт его не берут. Как был настоящим, так и остается. Он в массы совсем иную идею несет, возвышающую, красивую. Он как вестник другой жизни.
Может, он ее и несет, но и масскульт свое тоже берет, оставляя следы — что-то вроде крошечных рубцов, которые, может, и не особенно видны, однако тем, кто только П. и дышит, увы, заметны.
Странно, что Мария этого не видит. Ее это его усилившееся кокетство почему-то не удивляет, даже и женственность.
«Какая ерунда! — отмахивается она. — Не придумывай!»
Получается, что я возвожу напраслину на П., который не только не изменился к худшему, но, напротив, стал еще… В общем, вырос. А я вроде его опускаю — в силу собственного несовершенства.
Ну что женственность! А если даже и женственность, то что? И при чем тут слащавость? Нет никакой слащавости, просто он так держится, ничего особенного, а тем более порочного. Это я вроде как от собственной испорченности.
Человек все норовит исказить, даже самое чистое и возвышенное. Снизить до своего уровня. Не так-то просто верить в простоту и чистоту — в силу собственной греховности. А бывает, что и ревность к ним, потому что сам не такой.
Я чувствую свою вину, но ничего не могу с собой поделать. П. изменился, я вижу это — кроме кокетства и женственности да и слащавости в его исполнении появилось еще что-то неприятное, что мне трудно определить. Ну вроде как излишняя самоуверенность, самодовольство, даже самоупоенность. Я не хотел бы этого замечать, но что поделать, если это настолько задевает меня (в силу любви) и лишает его образ прежней монолитной, тихой и честной цельности.
Нет в нем прежней гармонии.
Мария обижается. То есть вида не показывает, но я-то замечаю. Она стала еще больше восхищаться П. — не исключено, в пику мне. Моим сомнениям. Моему критицизму. Она стала еще чаще включать арии в его исполнении, чаще смотрит концерты по ТВ — в надежде увидеть его, и когда он появляется, она зовет меня не так охотно или не зовет вовсе.
Несколько раз я заставал ее сидящей в одиночестве перед экраном во время его выступления, а однажды она, едва расслышав мои шаги, тут же телевизор выключила.
