— Вы в самом деле так думаете? — ему совершенно по-детски хотелось, чтобы его утешили, уверили в том, что все хорошо.
— А у вас есть другое объяснение?
Мистер Норрис, судя по всему, не был в этом уверен.
— Ну, что же — э — вы, вероятно, правы, — с сомнением в голосе сказал он.
— К тому же дело-то обычное. Самых добропорядочных людей принимают за известных на весь мир похитителей бриллиантов. Их раздевают и обыскивают с ног до головы. Удивительно, как с вами не проделали того же самого!
— Ну у вас и шуточки! — хихикнул мистер Норрис. — От одной только мысли о чем-то подобном всякий порядочный человек должен стыдливо зардеться.
Мы рассмеялись оба. Я был рад, что мне настолько легко удалось его приободрить. Но, боже мой, подумал я, что же с ним будет, когда объявится таможенник? Если мои подозрения насчет контрабандных подарков родным и близким были верны, то истинная причина его беспокойства крылась именно здесь. Маленькое недоразумение с паспортным контролем совершенно выбило его из колеи: соответственно таможенник должен довести его в буквальном смысле слова до сердечного приступа. Я уже начал подумывать о том, чтобы поднять нужную тему и предложить ему перепрятать контрабанду в мой чемодан; но он, казалось, пребывал в настолько счастливом неведении относительно грядущих бед, что у меня попросту не хватило духу его тревожить.
Я ошибся. Таможенный досмотр, когда дело дошло до него, для Норриса, казалось, был чистой воды удовольствием. Он не подал ни малейшего признака беспокойства; да и среди его багажа не обнаружилось ничего, что подпадало бы под таможенные ограничения. Он бегло говорил по-немецки, он смеялся и шутил с таможенниками по поводу большого флакона духов Коти:
— Да-да, уверяю вас, исключительно для моего личного пользования. Я не расстался бы с ним ни за какие сокровища. Давайте-ка я капну вам на носовой платок. Такой восхитительный аромат, такой освежающий.
Но вот наконец все осталось позади. Поезд, неторопливо постукивая колесами, въехал в Германию. По коридору, названивая в маленький гонг, прошел стюард из вагона-ресторана.
— А теперь, дорогой мой мальчик, — сказал мистер Норрис, — после всех этих тревог и треволнений и вашей более чем своевременной моральной поддержки, за которую я вам настолько благодарен, что словами этого просто не выразишь, я надеюсь, вы окажете мне честь и позволите угостить вас ленчем.
Я поблагодарил его и принял приглашение.
Как только мы успели поуютнее расположиться в вагоне-ресторане, мистер Норрис немедля заказал себе рюмочку коньяка:
— Вообще-то я взял себе за правило никогда не пить перед едой, но бывают такие случаи, когда сама ситуация прямо-таки взывает к необходимости пропустить по маленькой.
Подали суп. Он съел одну ложку, а потом подозвал официанта и обратился к нему с мягким упреком.
— Вы, конечно, согласитесь со мной, что здесь слишком много лука? — спросил он с самой искренней тревогой в голосе. — Не могли бы вы в виде исключения оказать мне любезность? Я бы хотел, чтобы вы сами его попробовали.
— Слушаюсь, сэр, — сказал официант, страшно, к слову сказать, занятый, и, с видом одновременно высокомерным и почтительным, тут же унес тарелку.
Мистер Норрис был искренне обижен:
— Нет, вы видели? Он не стал пробовать суп. Он не захотел признаться в том, что суп приготовлен не так. Боже мой, какие твердолобые порой попадаются люди!
Однако буквально через несколько минут он уже и думать забыл об этом маленьком разочаровании в человеческой природе. И с величайшим вниманием принялся изучать карту вин:
— Так, поглядим… Поглядим… Как вы смотрите на то, чтобы рискнуть и заказать рейнвейн? Не против? Имейте в виду, чистой воды лотерея. В поездах всегда нужно рассчитывать на худший из возможных вариантов. Но думаю, мы все-таки рискнем. Как вы считаете?
Рейнвейн был подан и оказался превыше всяческих похвал. Такого славного рейнвейна мистер Норрис, по его словам, не пробовал с тех пор, как обедал в прошлом году со шведским посланником в Вене. А еще были почки, его излюбленное блюдо.
— Надо же, — с видимым удовольствием заметил он, — а я, оказывается, всерьез проголодался… Если хотите попробовать настоящие почки, езжайте в Будапешт. Для меня это было просто откровением… Надо сказать, эти тоже приготовлены превосходно. Вы со мной согласны? Поистине превосходно. Поначалу мне показалось, что я распробовал этот противный красный перец, но, видимо, просто разыгралось воображение. — Он подозвал официанта:
— Вы не могли бы передать шефу мое искреннее восхищение и сказать, что с таким изумительным обедом его можно только поздравить? Благодарю вас. А теперь принесите-ка мне сигару.
Принесенные сигары долго обнюхивались и взвешивались между большим и средним пальцем. Наконец мистер Норрис выбрал самую крупную на всем подносе:
— Как, дорогой мой мальчик, вы не курите сигар? Нет, вы положительно должны попробовать. Ну что ж, может быть, вам в таком случае свойственны какие-то другие пороки?
К этому времени он пребывал уже в самом радужном расположении духа.
— Надо заметить, чем старше я становлюсь, тем больше ценю маленькие радости жизни. Я уже давно взял себе за правило путешествовать исключительно первым классом. Стоит того. С вами здесь обращаются с куда большей предупредительностью. Взять хотя бы сегодняшний день. Если бы я не сидел в купе третьего класса, им бы и в голову не пришло меня потревожить. Вот вам немецкий чиновник, от и до. «Нация офицеров запаса» — кажется, так их кто-то назвал? Прямо-таки не в бровь, а в глаз! До чего же верно…
Потом какое-то время мистер Норрис молча ковырял в зубах.
— Мое поколение привыкло воспринимать роскошь с эстетической точки зрения. Однако после войны люди как-то изменили свое к ней отношение. Теперь по большей части роскошь стала просто вопиющей. Удовольствия вкушаются примитивно, грубо. Вы не находите? Порой и сам начинаешь ощущать некоторое чувство вины: столько кругом страданий, опять же безработица. В Берлине в этом отношении очень худо. Очень… впрочем, вы и сами наверняка все знаете. Я, со своей стороны, делаю, конечно, все, что могу, но это же капля в море. — Мистер Норрис вздохнул и дотронулся губами до салфетки. — А мы здесь с вами купаемся в роскоши. Сторонники общественных реформ, вне всякого сомнения, нас бы за это осудили. Но тем не менее, если подумать, не пользуйся люди вагоном-рестораном, весь здешний обслуживающий персонал тоже вынужден был бы жить на пособие по безработице… Боже, боже мой. Жизнь в наши дни — такая сложная штука.
Расстались мы на вокзале Цоо. Мистер Норрис долго держал мою руку, невзирая на толкотню прибывших с нашим поездом пассажиров.
— Auf Wiedersehen, дорогой мой мальчик. Auf Wiedersehen. Прощаться не стану, потому что надеюсь увидеться с вами в самом ближайшем будущем. Все те маленькие неудобства, которые мне пришлось пережить в этой ужасной поездке, с лихвой компенсированы величайшим удовольствием от знакомства с вами. А теперь скажите, не согласились бы вы выпить со мной чаю, у меня на квартире, где-нибудь на этой неделе? Что, если в субботу? Вот моя карточка. Пожалуйста, не откажите.
Я пообещал, что приду.
В квартире у мистера Норриса были две парадные двери. И стояли они бок о бок. В обеих были проделаны маленькие круглые глазки, и на обеих красовались отполированные до блеска ручки и медные таблички. На левой табличке было выгравировано: Артур Норрис. Частная квартира. На правой: Артур Норрис. Экспорт и импорт.
После секундной нерешительности я нажал на кнопку у левой двери. Звонок прозвучал неожиданно резко и громко; его наверняка нельзя было не услышать даже в самой отдаленной части квартиры. И тем не менее ничего не произошло. За исключением самого звонка, я не услышал изнутри ни звука. Я как раз собирался нажать на кнопку еще раз, когда вдруг заметил, что кто-то смотрит на меня через дверной глазок. Было ясно, что наблюдают за мной уже не первые две секунды. Я растерялся и совершенно не знал, что мне делать дальше — не то поиграть с глазком в гляделки, не то просто-напросто сделать вид, что ничего не заметил. Я с нарочитым видом принялся разглядывать потолок, пол, стены; затем, как бы невзначай, пробежался взглядом по двери, чтобы убедиться, что глаз исчез. Ничего подобного. Разозлившись, я повернулся к двери спиной. Прошла минута, не меньше.
Потом наконец щелкнул замок, и я обернулся — но открылась не левая дверь, а правая, Экспорт и импорт. На пороге стоял молодой человек.
— Могу я видеть мистера Норриса? — спросил я.
Молодой человек окинул меня подозрительным взглядом. Глаза у него были водянистого светло-желтого цвета и прыщавая, похожая на вчерашнюю кашу, кожа. Голова была большая и круглая, и она как-то не слишком удачно сидела на его невысоком полном теле. На нем была элегантная пиджачная пара и лакированные туфли. На вид он мне совершенно не понравился.
