– Вовсе не обязательно. Мне кажется, она все еще не может освободиться от Акио. Как только она влюбится в кого-нибудь еще, влияние Миэко растает, словно дым на ветру. Это нормально. Мужчины привлекают женщину больше, чем любая другая женщина, ничего тут не поделаешь.
– Ты так думаешь?
– Уверен. – Микамэ рьяно закивал, как будто сам себя хотел убедить.
Друзья были ровесниками – по тридцать три года, но Ибуки уже успел жениться и обзавестись ребенком, а Микамэ жил холостяком в роскошной квартире. Они могли с одинаковой страстью любить Ясуко, но у Микамэ было куда больше шансов покорить ее.
В этот самый момент за рифленым оконным стеклом промелькнула фигурка в алом. Дверь кофейни распахнулась, и на пороге появилась Ясуко в красном пальто.
Она была близорукой, но очки носила редко и теперь стояла у стойки, слегка прищурившись, – изучала лица посетителей. Поднятый широкий воротник свободного красного пальто выгодно оттенял рельеф ее высоких скул. От нее исходили тепло и обаяние, слово «вдова» совершенно с этим образом не вязалось.
– Ясуко, сюда! – заулыбался Ибуки.
Девушка моргнула и двинулась в его сторону; на круглой щечке появилась глубокая ямочка.
– Давно ждешь?
– У меня компания.
– О! – Ясуко вежливо кивнула, заметив за столом Микамэ, и снова взглянула на Ибуки. – Он тоже в Киото был?
– Говорит, что в Осаке.
– Я сюда случайно зашел, и представь, кого встретил? Ибуки! Мы как раз тот сеанс вспоминали.
Микамэ говорил, а пальцы его горели желанием прикоснуться к этой ямочке, которая то появлялась, то пропадала на мягкой бледной щечке, как маленькое беспокойное насекомое. По его мнению, существовало четыре вида прекрасной кожи. Первую он сравнивал с фарфором: гладкая, безупречная, глянцевая, но немного холодная и такая же твердая. Вторая похожа на снег: более тусклая и не такая гладкая, но белоснежная и таит скрытое в глубине тепло. Следующий тип он называл текстильным, о такой коже говорят – шелковая, и о ней мечтает почти каждая японка, но Микамэ не находил особых достоинств в ее монотонно ровной поверхности. Красивая кожа, считал он, – та, через которую просвечивает жизненная сила женщины, как будто весенние бутоны под солнцем расцветают. Однако городские дамочки с их косметикой удивительно рано лишаются этой естественной красоты нераспустившегося цветка – редкий случай, когда к двадцати пяти годам женщина остается свежей, а кожа ее – молодой. Раздумывая над этим, Микамэ смотрел на Ясуко, на ее чистое, без малейших признаков увядания, словно только что открывшиеся лепестки, лицо.
– А, сеанс, – кивнула она. – Мы ведь тебя с тех самых пор не видели, правда? – И снова повернулась к Ибуки: – Почему бы Тоёки не поехать с нами?
– Я так ему и сказал. Где Миэко?
– В машине ждет. Поедем! – улыбнулась она Микамэ. – В этом нет ничего такого. Мама будет рада повидаться с тобой, и я слышала, что маски просто изумительны. Ты ведь не откажешься? Скажи, что нет! – Она умоляла его, грациозно склонив головку, но Ибуки ее улыбка казалась отвратительной, как будто приоткрывала завесу, за которой прячется шлюха.
– Поехали, приятель, это вполне удобно, – отчеканил он и вскочил на ноги. – Твой поезд только в десять уходит, так ведь?
Ясуко протиснулась сквозь толпу в воротах, где проверяли билеты, понеслась к выходу с вокзала и притормозила у автостоянки, энергично размахивая рукой. Ее маленькая фигурка в широкополом пальто издалека походила на красный треугольный флажок.
Как только огромный автомобиль остановился у обочины, она распахнула заднюю дверцу и затараторила, объясняя сложившуюся ситуацию.
– Как мило! Он просто обязан поехать с нами. – Из недр машины зазвучал веселый молодой голос, и, как только Ясуко отступила и ее фигурка в красном перестала загораживать вид, показалось лицо Миэко Тогано. – Забирайтесь скорее. Сзади хватит места для Ясуко и еще одного.
– Я впереди сяду. – Микамэ поспешно занял место слева от водителя.
Ибуки последовал его примеру и уселся рядом.
– Но здесь и правда довольно места…
– Все в порядке. Мне нравится видеть, куда меня везут. – Микамэ обернулся, чтобы поздороваться с Миэко как полагается. – Как поживаете, госпожа Тогано? Я случайно налетел на Ибуки в кофейне вокзала, и эта поездка к мастеру Но показалась мне такой заманчивой… однако слово, по-моему, не совсем подходящее, да? Как бы то ни было, я безмерно рад тому, что еду с вами. Вы уверены, что это удобно?
Ибуки улыбнулся, заметив, что Микамэ перешел на ровный дружеский тон, столь характерный для людей его профессии.
– Вы знаете дорогу?
– Да, господин Якусидзи прислал за нами машину.
Это Ясуко поддержала попытки Микамэ завести разговор, Миэко же откинулась на подушки и только кивала или улыбалась, соглашаясь со всем, что говорит невестка. Рядом с ней Ясуко казалась бодрой и немного настороженной. Микамэ вспомнил о сравнении Ибуки, о непропорциональных композициях древнекитайских живописцев и японских мастеров укиё-э[5]; но ему самому Миэко напоминала не столько несоразмерные портреты красавиц из «веселых кварталов», сколько грубоватый фон – тяжелую, витиевато украшенную ширму или огромное цветущее дерево, рядом с которым Ясуко казалась еще моложе и очаровательнее.
За окнами мелькнул длинный мост с декоративными колоннами, следом появились черепичные крыши храмового комплекса. Микамэ представления не имел, в какой части города они находятся. Машина несчетное число раз свернула на узкой улочке, с трудом протиснувшись сквозь ряды домов, затем остановилась, и все выбрались наружу. Мощенная камнем тропинка длиной в десять-двадцать сяку[6] вела к городскому особняку с табличкой «Якусидзи» на двери.
Стоявшая на пороге молодая женщина с огромными глазами и тонюсенькими бровями низко поклонилась, едва завидев Миэко с сопровождением.
– Добро пожаловать! Я так рада, что вы нашли для нас время. Мои отец и брат с нетерпением ждут вашего визита. – Тоэ, дочь Якусидзи, говорила на токийском японском с явным налетом влияния Киото. Она с бесчисленными поклонами пропустила гостей в прихожую.
Ибуки и Микамэ, которые видели Якусидзи только на сцене, удивились, насколько дом владельца театра смахивал на жилище заурядного торговца. Тесная прихожая вела в гостиную размером примерно девять на двенадцать сяку – такую маленькую, что дзабутоны[7] для четверых гостей заняли почти все пространство пола. Микамэ – человек внушительного роста и комплекции – аккуратно подобрал колени, и теперь казалось, что ему ужасно неудобно.
– Отец уже давно прикован к постели, – рассказывала Тоэ, подавая чай со сладостями. – Он так сожалеет, что не может встретиться с вами сегодня.
В конце коридора мелькнула фигура женщины средних лет в переднике и с подносом в руках, как будто подтверждая, что в доме находится лежачий больной.
– Что с вашим отцом? – поинтересовалась Ясуко.
– Рак желудка. Он уже так давно болеет, что даже лица не осталось, одни кости торчат. – Тоэ печально нахмурила тонкие брови. – Иногда во сне он так похож на маску Потерянного человека, что мне страшно становится. Я теперь даже смотреть на эту маску не в состоянии.
– Могу себе представить, – сочувственно кивнула Миэко.
Ясуко тут же последовала ее примеру.
– Это было в одном из ваших стихотворений, если я не ошибаюсь? Помните, мама, то, за прошлый месяц… – Она вопросительно поглядела на свекровь.
– Боюсь, нам не следовало приезжать. Мы доставили вам столько беспокойства…
– О нет, вовсе нет! – Тоэ удивленно распахнула огромные глаза. – Костюмы все равно проветриваются, и папа подумал, что это прекрасный случай поглядеть на них, госпожа Тогано. В прошлом году мы расширили сцену – к несчастью, за счет всего остального дома! – и нам бы хотелось показать вам ее, пока вы здесь.
В комнату вошла молодая женщина – живущая при доме ученица; в руках – большой сверток.
– Госпожа, молодой хозяин говорит, что покажет костюмы здесь, а маски оставит на потом, для сцены.
– Да? Ну и хорошо. Гости уже прибыли, можешь позвать его.
– Да, госпожа.
Не успела ученица с поклоном удалиться, оставив сверток, как в гостиную вошел Ёриката Якусидзи, стройный и мускулистый, выправка – как у мастера кэндо[8]. Он коротко поприветствовал Миэко, и не подумав употребить почтительное «сэнсэй»[9], а ведь она была поэтическим наставником его сестры. На представление Ибуки и Микамэ сын хозяина дома ответил и вовсе невежливо – едва заметным поклоном сидя, упершись руками в бока.
– Отец велел мне показать вам костюмы, – кисло улыбнулся он, – хотя показывать в общем-то нечего.
Сквозь резкие манеры и мрачный вид отчетливо проступала врожденная робость; видно было, что на деле парень он неплохой. «Может, это весьма странное приветствие Ёрикаты – всего лишь следствие упадка школы. Но, – подумалось Микамэ, – а общая унылая атмосфера дома, которая ощущается с самого порога, только подтверждает это предположение».
