Они выезжают на Пятую авеню, сворачивают направо. В этом месте парк опять становится страшным, кажется, что в его ночных деревьях прячется что-то такое, что может напасть. Интересно, окрестные миллиардеры тоже это чувствуют? Когда водители развозят их по домам, ощущают ли они, как и он, глядя в эту черноту, свою временную защищенность от некой неведомой голодной силы, неотступно следящей за ними из-за темных стволов?
— А уже известно, когда именно Миззи приезжает? — спрашивает Питер.
— Сказал, на следующей неделе. А там кто его знает? Это же Миззи.
— Мм…
Ну да, это Миззи. Молодой человек со сложной духовной жизнью и недюжинными интеллектуальными способностями, предпочитающий не связывать себя лишними обязательствами. Вот теперь, после некоторых раздумий, он решил попробовать себя в области искусства; разумеется, никакой конкретики. Вероятно, предполагается, что юноше с его умом и талантом стоит только захотеть, и — как же иначе? — идеально подходящая работа возникнет сама собой.
Эти женщины — его мать и сестры — погубили несчастного ребенка. Да и кто бы сохранился, окруженный таким безудержным обожанием?
По-прежнему зябко обнимая себя за плечи, Ребекка поворачивается к Питеру.
— Тебе не кажется, что все это дикость?
— О чем ты?
— Вот эти фуршеты, вечеринки, все эти чудовищные люди.
— Ну, совсем не все из них чудовищные.
— Я понимаю, но мне просто надоело, что вопросы задаю только я. Половина из них вообще не знает, чем я занимаюсь.
— Неправда.
Ну, или, во всяком случае, не вполне правда. Ребеккин литературно-художественный журнал "Блю Лайт" и в самом деле не пользуется особой популярностью у этой публики — это не "Артфорум" и не "Арт ин Америка". Нет, конечно, там тоже печатают статьи об искусстве, но еще поэзию, прозу, и — о, ужас-ужас! — обзоры моды.
— Если ты не хочешь, чтобы Миззи останавливался у нас, — говорит она, — я подыщу ему другое место.
А, стало быть, все дело в Миззи! Младший брат, свет ее жизни.
— О чем ты говоришь? Сколько лет я его уже не видел? Пять? Шесть?
— Наверное. Ты же не приезжал к нему туда… в Калифорнию.
Внезапное угрюмое молчание. Она что, обиделась на него за то, что он тогда не поехал в Калифорнию? Или это он обиделся на нее за то, что она обиделась? Уже не вспомнить. Во всяком случае, с Калифорнией явно было что-то не так. Что именно?
Вдруг она наклоняется и нежно целует его в губы.
— Эй? — шепчет он.
Она утыкается носом ему в шею. Он обнимает ее за плечо, притягивает к себе.
— Все-таки иногда тяжко, — говорит она, — жизнь какая-то плохо выносимая.
Значит, мир. Но, тем не менее, при случае Ребекка всегда готова припомнить Питеру все его прегрешения бог знает какой давности, каждую мелочь. Кто знает, может, он и сегодня совершил что-то такое, о чем ему аккуратно напомнят в июне-июле?
— Мм, — бормочет он, — в одном я теперь не сомневаюсь: Еленины очки, прическа и прочее — это все на полном серьезе, никаких шуток.
— Я всегда это говорила.
— Разве?
— Конечно. Ты просто забыл.
Такси останавливается у светофора на Шестьдесят шестой.
Вот они: Питер и Ребекка, уже отнюдь не юная чета на заднем сиденье (этого водителя зовут Абель Хибберт, он молодой, резкий, хмурый), прожившие вместе двадцать один год (уже почти двадцать два), относящиеся друг к другу с дружеским участием, хотя и не без иронии… Что касается секса, то его, конечно, меньше, чем раньше, но не то, чтобы совсем нет, не так, как у некоторых других известных Питеру пар с многолетним стажем, и, тем не менее, в его годы хотелось бы иметь побольше явных свершений, испытывать более глубокое и сильное удовлетворение от достигнутого. Хотя, если разобраться, все не так уж плохо, вовсе нет. Питер Харрис, насупленный ребенок, угрюмый подросток, обладатель нескольких неглавных призов, подошел к данному этапу своей жизни, имея определенное общественное положение, свое дело, любящую жену… Вот он едет домой, чувствуя на шее тепло ее дыхания.
Come sail away, come sail away, come sail away with me, ла-ла-ла-ла…[5]
Опять эта песня.
Светофор меняет цвет, водитель жмет на газ.
***
Смысл секса в том… У секса нет смысла.
Просто спустя столько лет могут возникнуть некоторые затруднения. Бывают ночи, когда чувствуешь, что… Как бы сказать… То есть, не то чтобы тебе так уж хотелось секса, но перспектива превратиться в этаких полусупругов со взрослой проблемной дочерью и добрыми, хотя и несколько язвительными отношениями, уже не предполагающими секса субботней ночью, после вечеринки с дегустацией хваленой эксклюзивной водки Елены Петровой и выпитой потом в ресторане бутылки вина, привлекает тебя еще меньше.
Ему сорок четыре. Всего сорок четыре. Ей нет еще и сорока одного.
Рези в желудке, конечно, не способствуют сексуальному пылу. Кстати, что это может быть? Язва? Как ощущаются первые симптомы?
Она ныряет под одеяло в трусах, майке "Ханес" с V-образным вырезом и в хлопковых носках (у нее круглый год, до самого лета, мерзнут ноги). На нем — белые обтягивающие боксеры. Они проводят десять минут с Си-Эн-Эн (в Пакистане взорвали грузовик, начиненный взрывчаткой, тридцать семь погибших; в Кении подожгли церковь, число жертв уточняется; в Алабаме какой-то ненормальный сбросил с двадцатипятиметрового моста своих четверых детей — про лошадь ни слова, но, конечно, это могло бы попасть только в городские новости), затем, после короткого перескакивания с канала на канал они натыкаются на "Головокружение"[6], на ту сцену, где Джеймс Стюарт привозит Ким Новак (версию Мадлен) в миссию, чтобы убедить ее, что она не реинкарнация покойной куртизанки.
— Надо выключить, пока мы не втянулись, — говорит Ребекка.
— Который час?
— Начало первого.
— Сто лет не видел этого фильма.
— Между прочим, лошадь до сих пор там.
— Что?
— Вот эта лошадь.
В следующем кадре Джеймс Стюарт и Ким Новак сидят в винтажной карете, а еще через секунду на экране возникает лошадь в натуральную величину, сделанная из чего-то вроде папье-маше.
— Я думал, ты о сегодняшней лошади.
— А… Нет. Забавно, когда происходят такие наложения. Есть специальное слово…
— Симультанность. Откуда ты знаешь, что лошадь еще там?
— Я там была. В этой миссии. Студенткой. Там до сих пор все точно так же, как в кино.
— Ну, может быть, сейчас ее уже нет.
— Давай выключим.
— Почему?
— Я слишком устала.
— Но ведь завтра воскресенье.
— Ты же знаешь, чем кончится.
— Что кончится?
— Фильм.
— О да. А еще я знаю, что Анна Каренина бросится под поезд.
— Смотри, если хочешь.
— Нет, если тебе не хочется…
— Я устала. Завтра весь день буду вареная. Ты смотри.
— Но ты ведь не сможешь спать с включенным телевизором?
— Я попробую.
— Нет, зачем, не нужно.
Они досматривают до того места, когда Джеймс Стюарт видит — думает, что видит, — как Ким Новак падает с колокольни. И выключают сначала телевизор, потом свет.
— Нужно как-нибудь взять диск, — говорит Ребекка.
— Обязательно. Потрясающий фильм. Удивительный.
— Даже лучше, чем "Окно во двор".
— Ты думаешь?
— Не знаю. Много лет не смотрела ни того, ни другого.
Они оба колеблются. Может быть, ей бы тоже хотелось просто уснуть? Не исключено. Всегда есть тот, кто целует, и тот, кого целуют. Спасибо, месье Пруст. Да, кажется, она бы предпочла пропустить секс. Почему она охладела к нему? Конечно, он набрал пару-тройку лишних килограммов вокруг талии. Да и его зад потерял былую упругость… А что, если она его разлюбила? Чем бы это было для него — трагедией или освобождением? Что бы произошло, если бы она отпустила его?
На самом деле это невозможно себе представить. С кем бы он разговаривал, ходил за продуктами, смотрел телевизор?
Сегодня тем, кто целует, будет он. Скорее всего, когда все начнется, она обрадуется. Разве нет?
Он целует ее. Она с готовностью возвращает поцелуй. С готовностью? По крайней мере, ему так кажется.
Сейчас ему уже, пожалуй, было бы трудно описать, что он чувствует, когда целует ее, вкус ее губ — уж слишком он смешался для него с его собственным. Он дотрагивается до ее волос, сжимает их в горсти и слегка тянет на себя. Первые несколько лет он обращался с ней грубее, пока не понял, что ей это уже не нравится, а возможно, и никогда не нравилось. Но все равно остались некие подобия прежних движений, как бы разыгрывание того, что происходило в те времена, когда все еще было внове, и они занимались любовью с утра до вечера. Впрочем, даже тогда Питер сознавал, что его влечение к ней — лишь часть более общей картины; до нее он знал более страстный (хотя и менее чудесный) секс с тремя другими женщинами: первая изменила ему с его соседом по комнате, вторая — с фовистами, а третья… третий роман был чистой нелепицей. Секс с Ребеккой был совершенно замечательным с самого начала, просто потому, что это был секс с Ребеккой, а значит, с ее мудростью, нежностью, глубиной — в общем, с тем, что, по мере того, как они все лучше и лучше узнавали друг друга, он затруднился бы назвать иначе, как полнотой ее бытия.
